Метаморфоза

ЕСТЬ. Невыносимо хотелось ЕСТЬ.

Голод гнал меня по вонючим улицам. Заставлял остервенело обшаривать затхлые разоренные закоулки, рыться в которых брезговали даже те, кому давно не было разницы чем набивать животы. Я копалась в осклизлых кучах. Ворошила истлевшую, забытую всеми рухлядь, которая возвышалась ненадежными грязно-бурыми нагромождениями прямо посреди улиц. Руки покрылись занозами и ссадинами, но мне не было до этого дела.

В одной из куч неизвестного, наполовину сгнившего хлама, вываленного когда-то из окон прямо на мостовую, я напоролась на ржавый обломок и от неожиданности оступилась. В ответ куча поползла, увлекая за собой и меня, и остатки стены, которую она до этого подпирала, и даже прогнившие листы крыши, ржавыми лопухами свисавшие с соседнего здания. Половина дома внезапно просела и с лязгающим грохотом рухнула, засыпав меня обломками.

Продышавшись, я вывернулась из-под хлама, вобрала пальцы, которые отсекло железом, и снова принялась обшаривать переулки в поисках хоть чего-то съестного.

Но все было тщетно. Помоев давно не осталось — их подъели местные, те, кому не было хода на относительно обжитые улицы. А то, что можно было достать в разоренных магазинах или подвалах, давно было убрано в надежные хранилища теми, кто посильнее. Или теми, кто достаточно умен, чтобы собрать ватагу и отбить припасы и территорию.

Там, где должен был быть мой желудок, завязался тугой комок и влип в позвоночник. Меня накрыло очередной волной болезненной тошноты. Тело пошло судорогами, растеклось и утратило контроль. Я на миг ослепла, ноги подогнулись, и я завалилась во что-то липкое и вонючее. А когда тошнота откатила, я проверила конечности и, убедившись, что контролирую их, поднялась и побрела дальше.

Переходя от угла к углу, от дома к дому, я не заметила, как вышла с гиблых окраин и оказалась на одной из улиц банды Синего Джо. Я не поняла этого, даже когда мне попался уцелевший мусорный бак. И даже тогда, когда в баке обнаружились съедобные объедки. Я набросилась на невнятную, дурнопахнущую, но СЪЕДОБНУЮ жижу так, будто это была небесная манна. Я хватала ее грязными, сбитыми до крови руками и запихивала в рот, а когда жижа кончилась, я засунулась в бак с головой и языком соскребла остатки со стен.

А когда и эта еда закончилась, я сжалась в комок и завыла. Зарыдала, словно пыталась выблевать обратно свое унижение. Меня трясло. Горло давило судорогой. Я грязными кулаками, выпачканными в той самой отвратительной жиже, размазывала слезы пополам с соплями. А рыдания все не унимались. Каких-то два с половиной года понадобилось мне, чтобы дойти до такого состояния. И это было мне неподвластно. Мне нужна была еда.

Нет, не мне — моему телу.

И всякий раз, когда его топливо заканчивалось, оно гнало меня вперед, лишая разума и воли. А когда тело получало свое, оставалась я — раздавленная, униженная и сгорающая от отвращения.

Мне было неподвластно то, чем я стала. И даже решение, стоит ли дальше жить такой, было не в моей власти. Измененное чьей-то жестокой волей это тело нельзя было убить. Ни ранить себя, ни повеситься, ни даже броситься с крыши я не могла: во мне не было костей, мышц или органов, которые я могла бы повредить. Я была массой. Однородной материей, лишь по недоразумению сохранившей память о том, чем была эта масса раньше — человеком. Это было единственное, что я о себе знала. И потому упорно сохраняла ту форму. Раз за разом восстанавливала сбитые руки; лепила расквашенное в драках лицо; вбирала оторванные в уличных боях конечности. Создавала себя снова и снова. И снова возрождала девушку, которой была когда-то. Только когда?

Я лежала, скрючившись, в грязном мусорном баке и пыталась вспомнить хоть что-то о том, кто я такая. Но ничего, кроме тех двух с половиной лет, что я выживаю в этих трущобах, не откликалось в голове. Моя жизнь стартовала с раздирающей белой вспышки и адской, всепоглощающей боли, которая рвала меня, кажется, целую вечность, а потом — пустота.

И ощущение своего тела.

Податливого.

Послушного.

Текучего, как вода, и мягкого, словно слизень.

Тела, которое я раз за разом собираю в человекоподобную конструкцию.

И со временем у меня это получается все лучше. Но вот глаза и речь — они никак мне не даются. Я только мычу и пялю бесцветные бельма. И наблюдаю, как ужасаются при виде меня остальные.

Я успокоила рыдания, и теперь просто лежала в баке, заставляя тело вспомнить привычную форму. И когда в нескольких шагах послышались голоса, я не обратила на это внимания, поглощенная безрадостными мыслями.

Но мысли мои были самым наглым образом прерваны: чьи-то сильные руки бесцеремонно перевернули бак и вытряхнули меня на щербатую мостовую. Я еще не вполне очнулась от голодного гона, и потому тело тоже не до конца вошло в форму. И когда хозяева улицы, которых я и разглядеть толком не успела, поняли, кто перед ними, с воплями отвращения и злобы они набросились на меня и погнали обратно в трущобы.

Кто палками, кто камнями.

Они кидали в меня всякий мусор, стараясь выбирать что потяжелее, но не решаясь при этом приблизиться и ударить по-настоящему.

Так, под градом ударов, я добежала до трущоб, подволакивая непослушные ноги и для чего-то прикрывая голову, которую к тому времени успела восстановить. В трущобах к банде присоединились местные, которые тоже никогда не упускали случая шугануть меня. И все вместе, позабыв непримиримую ненависть друг к другу, погнали меня дальше, улюлюкая и сквернословя, когда удавалось особенно метко запустить камень.

Светлые волосы, которые я почему-то всегда с особенной тщательностью воссоздавала, покрылись густыми подтеками от ссадин на голове. Округлые, бархатные на ощупь щеки (откуда я это помнила?) изодрались. Пухлые улыбчивые губы (почему я это знаю? У меня не было повода улыбаться) оказались разбиты чьим-то метким броском, и обломки зубов острыми краями царапали язык.

Вот очередной камень ткнулся в лопатку и сбил меня с ног. Я покатилась, обдирая голые плечи и колени, а вслед мне полетели победные выкрики и удвоенный град камней. Я вскочила и рванула вперед, но непослушные ноги разъехались, и я с размаху грохнулась лицом прямо в камни, сминая свой милый курносый носик и остренький подбородок. За спиной снова загоготало, а меня по инерции перекатило по мостовой и впечатало в хлипкую жестяную конструкцию.

Уже не пытаясь придать себе нормальный вид и не тратя силы на восстановление, я отпустила свое бесформенное тело и, не ограничиваясь более мутными недоделанными глазами, обозрела разом все — и эту самую улицу, и около десятка, а может больше, преследователей разной степени разложения, и невысокий жестяной заборчик, который непонятно зачем растянули поперек улицы. Оглядела и, не останавливаясь, выпластала побольше конечностей; зацепилась за стену; перемахнула заборчик и плюхнулась на мостовую. Не останавливаясь, сжалась в тугой ком и новой волной выплеснулась дальше по улице. Еще прыжок. Приземлилась. Прыжок. Разбитое подвальное окно. Вытянулась. Влилась между острыми стеклами.

Плюхнулась в пыльное нутро.

Где-то сзади гогочет, но уже тише.

Темно.

Я метнулась, не разбирая ни дороги, ни собственной формы.

Просочилась сквозь нагромождение битого кирпича, которым был завален проход, нырнула под прогнившую балку и потекла по темному влажному коридору.

А в ушах стоял этот жадный гогот…

Нет, не в ушах, ибо я окончательно потеряла форму.

Но я знала, как это должно быть. Я еще помнила, что шум стоит в ушах.

В попытке не дать панике отключить сознание, я зацепилась за эту мысль, как утопленник, который в последний момент нащупал спасительное бревно.

Уши.

У.

Меня.

Должны.

Быть.

Уши.

Я замедлилась и сконцентрировалась на том, что слышу. Тело ощутило звуковые вибрации: отовсюду что-то скреблось, иногда попискивало; откуда-то издалека доносился низкий, неравномерный гул. Но человеческих голосов не было. И шагов тоже не было.

Я заползла в пыльную щель и сжалась в комок. Паника отступила, но после изнуряющей гонки снова проснулся голод. Пока не всепоглощающий. От такого я еще могла отмахнуться. Правда ненадолго. Нужно было выбираться и снова искать еду.

Совсем рядом что-то заскреблось, и послышался высокий писк. Я наугад выпластала морф и схватила теплое живое тельце. Оно жалобно пискнуло и лопнуло в захвате, забрызгав меня густой липкой жидкостью. Я впитала ее всем телом и вобрала обмякшее тельце.

По поверхности прошла дрожь, и меня внезапно накрыло новое ощущение. Оно прокатилось судорогой и обожгло волной наслаждения, такой мощной, что это почти граничило с болью. Я выгнулась и опала без сил.

Голод слегка отступил.

Когда я пришла в себя, рядом снова кто-то копошился и попискивал. Уже понимая, что надо делать, я в полной темноте напрягла органы чувств и стала ловить вибрации, чтобы поточнее определить, где находятся эти новые теплые зверьки. Мое податливое тело оказалось удивительно чувствительным, и вскоре в голове, точнее там, где обитала моя воля, из многократных звуковых отражений сложился план помещения. Я оказалась зажата между двумя тумбочками. По обломкам стеллажей перебегали те самые зверьки. Их пушистая шерстка гасила звуки, но теплое, пульсирующее тело источало какую-то иную дрожь, которую я никогда не видела у обитателей своих трущоб.

Я замерла, подпуская зверьков поближе, и выпростала морфы, стараясь поймать как можно больше созданий. Три или четыре попались в мои щупальца. Я с хрустом сжала маленькие тельца, и с наслаждением втянула в себя теплую влажную кашицу.

По телу прошла новая судорога, ослепляя на мгновение блаженством. И я, обессиленная, растеклась. Справившись с минутным экстазом, я целенаправленно принялась выслеживать зверьков. Сначала я пробовала к ним подкрадываться, но они оказались на удивление чуткими и от моих плавных похлюпывающих движений разбегались в стороны, быстро сообразив, что за этим следует. Тогда я решила изменить тактику. Я вытягивала длинный щуп в сторону скопления зверьков и намеренно издавала какой-нибудь громкий звук. А когда они срывались, чтобы убежать от опасности, направляла их прямехонько к своему логову, откуда уже ловила пробегающие тельца.

Когда в этом помещении все зверьки закончились, я перебралась в соседнее, но и там вскоре никого не осталось. Проверив еще несколько комнат, я почувствовала непривычную сытую усталость и основательно залегла поспать, забившись под развалившийся шкаф.

Когда я проснулась. Голода внутри не ощущалось. И даже тени его не было. Я только чувствовала, как во мне клокочет и переливается новая, бурная и радостная энергия. Я выползла и подумала, что надо бы восстановить свой облик. Тело в мгновение ока приняло человеческий вид. Не человекоподобный, я это чувствовала, а именно человеческий. Живой. Я ощутила свои руки и ноги. Услышала работу мышц, когда попробовала пройтись по комнате. Потрясенная, я потрогала лицо — круглые, действительно бархатные, щечки трогательно легли в ладошки. Я провела пальцем по губам — это оказалось странно приятно. Ощутила на голых плечах шелковистое прикосновение волос.

Светлых.

Я точно знала, что они светлые.

Пораженная, я засмеялась. И услышала свой собственный смех — звонкий, четкий. Живой.

Все еще не веря в произошедшее, я ощупала свое нагое тело. Оно оказалось теплым и шелковистым. Не таким, к какому я привыкла в лабиринте трущоб: тамошние жители все были изъедены разложением и коростами — кто-то больше, кто-то меньше. Но их тела были мертвы. В них не пульсировала жизнь, как в тех пушистых созданиях, а кровь была отравлена. Никто из них не походил на человека.

Я снова огладила свое тело. Я совершенно точно походила на человека. Я знала это, хоть никогда ни одного не видела.

Поразмыслив немного, я решила повременить возвращаться в трущобы и попыталась снова осмотреться, как делала до этого, но оказалось, что мое человеческое тело утратило чувствительность и больше не воспринимало звуковые волны. Все еще не доверяя своему преобразованию, я не рискнула принять свободную форму, и решила выбираться ощупью.

Оббив пальцы на ногах и снова ссадив руки, проплутав изрядное время, я все-таки нашла лестницу наверх и осторожно стала подниматься, пока не оказалась в небольшой комнатке с разбитым окном. Сквозь пыльные осколки просачивались яркие солнечные лучи. Я осторожно принюхалась. Пахло пылью, гниющими помоями и испражнениями. Так непохоже на удушающий запах разложения, который окутывал занятые отвергнутыми трущобы.

Я постояла немного, собираясь с мыслями, и вдруг с улицы в помещение ввалился человек.

Мужчина.

Он пах прокисшим спиртом и вонючим дымом. На толстой красной шее и низком лбу выступила испарина. Мужчина мутным взглядом окинул комнату и замер, увидев меня. Я сжалась, ожидая ударов и криков отвращения, но он оглядел меня и порывисто выдохнул. От страха у меня отнялись ноги. А он почесал живот и двинулся вперед, паскудно подгигикивая и икая.

Когда он приблизился, я осознала, что сильно ниже, и мне приходится задирать голову, чтобы посмотреть в его круглое, потное лицо.

Вдруг огромные ручищи сдавили мне плечи. Я взвизгнула и попыталась вывернуться. Мужчина загоготал и с легкостью швырнул меня в стену. От удара вышибло дух. Не успела я прийти в себя, как он схватил и бросил меня животом на разбитый комод. Одной рукой вжал голову в занозистые доски, а другой принялся копошиться где-то в районе своего ремня. Я не понимала, что он задумал, только знала, что это неправильно. Я снова дернулась. Закричала. В ответ он пинком раздвинул мне ноги и грубо сунул руку куда-то в сокровенное. Я завыла. Он несколько раз приложил меня лицом об доски. В глазах помутилось. Последний раз звякнула ременная бляха, и я почувствовала тяжелые толчки.

Волна паники вперемежку с яростью затопила сознание. Я завизжала. Тело рассыпалось студнем и сжалось стальной пружиной вокруг захрипевшего гада. Я сжалась, пульсируя в такт с его надсадным дыханием. Мужчина раззявил перекошенный рот, попытался вдохнуть, но шея внезапно хрустнула, и голова упала набок. Белесые в красных прожилках глаза распахнулись и закатились. Пульсация внутри его тела стихла. И с этой пульсацией вдруг схлынуло и мое напряжение. Я разом ослабила кольца и стекла на пол. Его тело рухнуло сверху. Бесформенное, вонючее, со спущенными штанами.

Я содрогнулась от отвращения и перетекла в сторону. Стараясь не глядеть на труп, я снова восстановила форму и уже собиралась нырнуть в спасительную темноту подвала, как оттуда послышались другие голоса и в проходе показались еще двое.

Уже не рассуждая, я вскинула руки и сомкнула гибкие щупальца на толстых шеях.

Но эти двое не собирались сдаваться так просто.

Один опустил мне на голову стеклянную бутылку. По лицу потекла резко пахнущая жидкость вперемежку с кровью. Слизистую мгновенно разъело, и я ослепла на один глаз. Второй заволокло бордовой пеленой.

По корпусу прилетел еще удар. Послышался звон стекла и ребра обожгло болью. Я стиснула зубы и сильнее сдавила кольца. Чьи-то ногти царапали кожу. Кто-то хрипел.

Вдруг одно тело обмякло и рухнуло, дернув меня вниз. А тот, который еще стоял, пнул меня к стене. Я только охнула, а он уже навалился сверху и придавил коленом грудь. Большие ладони обхватили шею. Теперь уже я захрипела и зашарила по полу руками. Пальцы наткнулись на металлический прут, и я, не раздумывая ткнула им.

Мужчина взвыл, потом захрипел и вдруг, обмякнув, завалился рядом.

Ничего не соображая и почти ничего не видя, я поднялась. В голове билась только одна мысль — подвал. Скорее в подвал! В трущобы. Подальше от этого проклятого места!

Я ощупью двинулась в ту сторону, где думала находится спуск. Но вместо спасительной темноты оказалась на ярком свету. Я вскрикнула и устремилась обратно, а чей-то взволнованный голос (женский?) уже крикнул мне вслед:

— Здесь еще девушка! Офицер, нужна помощь!

Я рванула в помещение — не успела. Чьи-то руки аккуратно обхватили и удержали меня.

Опять?!

Я закричала. Но ярость закончилась там, в комнатушке. Остался только страх. И отчаяние.

Из глаз брызнули бессильные слезы.

Но вместо боли я вдруг ощутила на плечах что-то теплое. Затем меня завернули в одеяло, подхватили покрепче, и кто-то большой и сильный понес меня прочь от спасительного подвала.

Я плакала и бессвязно мычала. Пыталась вырваться. А над ухом тихо приговаривал чей-то ласковый голос, успокаивая и убаюкивая.

И мне вдруг стало тепло, и от чего-то показалось, что я в безопасности. Я обмякла и уткнулась лбом в свое одеяло. Закрыла глаза. И слезы полились с новой силой. На этот раз другие — горячие, опустошающие, безудержные. Они приносили облегчение.

Когда слезы кончились, я затихла и прижалась щекой к плечу. Наверное, это и был тот неизвестный офицер, которого звала невидимая мне женщина. Он нес меня все дальше от родных трущоб. И я уже не боялась, только сквозь одеяло слушала уверенную и ровную пульсацию внутри его тела. А глубоко-глубоко, по самому краю сознания, на этот ритм откликался далекий, едва ощутимый голод…