Метатель

Тошнота выкручивала внутренности, словно невидимая рука палача. Я очнулся в липком поту, каждый нерв кричал об опасности. Сознание, будто треснувшее зеркало, отражало реальность искажённо и жутко. Желудок скрутило узлом – первая мысль метнулась к вчерашней тушёнке. Но внутренний голос, тот самый древний инстинкт выживания, вопил о другом.

В полумраке палатки я попытался восстановить дыхание, но тело отказывалось подчиняться. Перед глазами плясали призрачные огни, реальность плыла, словно отражение в бегущей воде. Каждое движение давалось с трудом, будто я пробирался сквозь густой кисель кошмара.

Свежий воздух – вот что должно было прочистить затуманенный разум. Я выполз из палатки, стараясь не разбудить своих случайных попутчиков – группу учёных, с которыми довелось оказаться в этой глуши. Предрассветный лес встретил мертвенной тишиной и холодом, пропитанным запахом гниющей листвы.

Но облегчения не наступило. Вместо этого мой взгляд зацепился за движение в тумане. Сначала – лишь размытый силуэт на грани видимости. Я замер, вглядываясь в молочную дымку. Фигура приближалась, и с каждым её шагом холод внутри становился острее.

Существо – язык не поворачивался назвать это человеком – двигалось рваными, неестественными движениями, словно марионетка в руках безумного кукловода. Когда я различил его лицо, время застыло. Перекошенный рот, оскаленные зубы и глаза... О боги, эти глаза! В них плескалось нечто настолько чуждое человеческой природе, что мой разум отказывался это принять. И эта тварь, это порождение кошмара, неумолимо сокращало расстояние между нами, двигаясь с единственной, чудовищной целью.

Я рванулся назад – и провалился в реальность. Простыня промокла от пота, сердце колотилось как бешеное. Потолок моей квартиры равнодушно белел в утреннем свете.

"Какого чёрта?" – подумал я, пытаясь стряхнуть остатки кошмара. Часы на тумбочке издевательски показывали 6:45.

"Твою мать!" – я подскочил как ошпаренный. Поезд через час, а я тут прохлаждаюсь, гоняя в голове бредовые видения про какие-то научные экспедиции и монстров в тумане. И ведь даже тушёнку последний раз ел пол года назад. Мозг, ты серьёзно?

Натягивая джинсы и одновременно пытаясь найти билет, я подумал, что пора завязывать с просмотром хорроров на ночь. Особенно когда с утра рано вставать. Хотя... что-то в том сне было такое... цепляющее.

Но это потом. Сейчас главное – успеть на чёртов поезд!

Знаете, что бывает, когда академики выползают из своих уютных кабинетов? Вот и я узнал, когда увидел эту картину маслом: кучка аспирантов с профессором стояли на краю цивилизации, будто инопланетяне на экскурсии. Их предводитель — профессор — напоминал ходячую энциклопедию в твидовом пиджаке, с той же пылью на плечах и тем же ворчливым характером, как у кота, которому вместо любимого паштета подсунули диетический корм. Они смотрели на меня так, словно я был особо примитивным видом местной фауны, который каким-то чудом научился ходить прямо и завязывать шнурки.

Их городские рюкзаки — о, это отдельная песня! — болтались на плечах как новогодние игрушки на кактусе. Один взгляд на эту амуницию, и я понял: впереди нас ждёт не поход, а целое реалити-шоу "Выживание интеллигенции в естественной среде". И, похоже, мне досталась роль ведущего.

Куда мы шли? О, всего лишь к Игнатьевской пещере — туда, где по местным легендам даже черти боятся заводить своих детей на экскурсии. Зачем? А кто ж его знает! Эти академические небожители не снизошли до объяснений простому смертному инструктору. Видимо, решили, что моя единственная функция — быть чем-то средним между носильщиком и GPS-навигатором с опцией разжигания костра. Что ж, я решил принять правила игры — в конце концов, кто-то же должен спасать их, когда их научные теории столкнутся с суровой реальностью.

А пещера эта, надо сказать, та ещё штучка. Местные о ней говорят шёпотом, крестясь и оглядываясь — мол, там такие тайны спрятаны, что археологам и не снилось. В детстве мне рассказывали, что в её недрах древние люди не только жили, но и рисовали свои первые шедевры. Этакий доисторический Лувр, только с летучими мышами вместо охраны и сталактитами вместо люстр.

Но наши учёные мужи смотрели на всё это как на строчки в Excel-таблице. Для них пещера была не местом силы и тайн, а просто очередным полем для эксперимента. Природа? Пфф, это же просто набор физических явлений! Закат? Банальное преломление света! Жуткие звуки в ночном лесу? Очевидно же, что это всего лишь результат взаимодействия воздушных масс с древесной растительностью! (Да-да, они правда так говорят.)

"Две недели туда-обратно," — сообщили они мне тоном, каким обычно заказывают пиццу. Видимо, в их представлении это должно было быть что-то вроде загородного пикника с полевой лабораторией и вечерним семинаром у костра. Они притащили с собой не только неподъёмные рюкзаки с оборудованием, но и железобетонную уверенность в том, что дикая природа обязана соответствовать их научным выкладкам.

О, как же я предвкушал момент, когда природа начнёт преподавать им свой собственный курс выживания... Без конспектов, зачётов и права на пересдачу.

Я, конечно, попытался намекнуть этим гениям, что их походное снаряжение больше подходит для пикника в Парке Горького, чем для уральской экспедиции. Их палатки выглядели так, будто их купили на распродаже в магазине детских игрушек. А когда я заикнулся про запасные батареи для их навороченной техники (которая, судя по виду, начинала паниковать уже при виде дождевой тучи), они посмотрели на меня как на неандертальца, предлагающего изобрести колесо.

Радиосвязь? "Зачем?" — удивились они, — "У нас же есть смартфоны!" Да, конечно. Потому что в горах Урала связь такая же стабильная, как курс рубля, а местные медведи, видимо, уже давно провели оптоволокно до каждой берлоги.

— У нас всё под контролем, — выдал один из аспирантов с таким выражением лица, будто его в детстве научили только одной эмоции, да и ту он забыл по дороге в университет. Прямо живая иллюстрация к учебнику "Как выглядеть максимально незаинтересованным в собственном выживании".

Ну что ж, моё экспертное мнение отправилось в тот же угол, где уже лежали здравый смысл и инстинкт самосохранения всей группы. Я для них был кем-то вроде говорящего рюкзака — полезная функция, но в целом не стоящая внимания их светлых умов. Хотя, честно говоря, без таких как я эти "светила науки" обычно не могут найти выход даже из спального мешка.

Ладно, решил я, моя задача проста: довести этих первооткрывателей туда и обратно, желательно в том же количестве и комплектации, в котором они стартовали. Пусть ищут свои мифы — моё дело маленькое. Хотя чувство, что меня наняли на роль одушевлённого навигатора, царапало самолюбие, как новые ботинки в первый день похода.

А команда подобралась — загляденье! Три аспиранта в том странном возрасте, когда уже не поймёшь: то ли это молодой учёный, то ли состарившийся студент. Общались они исключительно цитатами из научных журналов, словно боялись, что их лишат учёной степени за использование простых слов. А я в их глазах был чем-то вроде местного аборигена, которого они снисходительно взяли с собой изучать настоящую науку.

Каждый из них излучал такую уверенность в своей научной непогрешимости, что её хватило бы на целый факультет. Я уже предвкушал, как эти теоретики будут объяснять каждый свой спотыкающийся шаг законами физики и теорией вероятностей.

Поезд Москва-Уфа. Плацкарт, разумеется. Место, где романтика железных дорог обретает настоящий дух реализма, без всяких скидок на комфорт или даже, страшно сказать, личное пространство. Кто не ездил в плацкарте, тот в жизни, можно сказать, мало что видел, ибо именно здесь раскрывается истинная магия пути — в запахах, звуках и ощущениях.

Плацкарт — это вам не какой-нибудь научный симпозиум. Здесь нет места академическому снобизму, зато есть все условия для глубокого изучения народной антропологии во всех её ароматах и звуках. Наши учёные явно чувствовали себя как подопытные в чужом эксперименте.

Аспиранты сидели с таким видом, будто их по ошибке поместили в машину времени и забросили в прошлый век. А профессор... О, профессор забрался на верхнюю полку с грацией пингвина, штурмующего пальму, и немедленно закопался в книгу — видимо, пытаясь создать вокруг себя защитное поле из научных терминов. Судя по его лицу, это путешествие он воспринимал как полевое исследование на тему "Выживание интеллигента в естественной среде обитания простого народа". Экономить на билетах, видите ли, решили. Ну-ну, посмотрим, как их теории выдержат встречу с реальностью плацкартного вагона.

Плацкарт — это же не просто вагон, это целое государство, где царят свои неписаные законы, проверенные сотнями тысяч пассажиров. На этих металлических рельсах нет места личному пространству, зато можно найти всё, от запахов пирожков с картошкой до пьянящего аромата чужих носков. Здесь нет границ, зато есть единение в самых непривычных формах.

Первым делом тебя обдает густой, стойкий запах — смесь железа, пыли и… чего-то трудноопределимого. Тут даже слепой не промахнется, попав носом в ароматы недоеденных яиц и чьих-то припасов, оставленных в надежде, что завтра утром всё ещё будет съедобно, в воздухе витает удушающий запах несвежих носков, которые, видимо, пережили уже несколько поездок. Всё это обрамлено ароматом дешевого мыла из туалета и сдобренным запахом соседских котлет, съеденных ещё утром, но оставивших след в каждом уголке вагона.

И, конечно, чай в подстаканниках. Упускать его нельзя — это символ железных дорог, как флаг для страны. Этот чай не утоляет жажду, а скорее подаёт весть, что ты на пути. Он пахнет дымом, немного копчёной черёмухой, как будто бабушка накрыла на стол и зовёт с порога. Проводник будет неумолим — предложит этот чай каждому, с важностью министра, разливая напиток, который пьётся скорее для общей идеи, чем для вкуса. В этом есть что-то трогательное: ты держишь подстаканник и чувствуешь себя частью чего-то большего.

Один из аспирантов как-то вымученно пытался смотреть в окно, хотя за окном была только ночь. Мы все сидели, вдыхая аромат плацкарта — его старые, прожжённые временем занавески, которые будто впитали в себя все разговоры, все истории и, подозреваю, все слёзы и радости сотен тысяч пассажиров, прошедших через эти места. Тут каждый предмет, каждый полупроломленный столик, каждая вытертая поверхность о чём-то молчаливо напоминали, словно шёпотом рассказывая истории о людях, которые когда-то здесь сидели.

Первая ночь в плацкарте — это особое испытание для тех, кто ещё не привык к шуму и присутствию других людей буквально в метре от себя. Сперва думаешь, что никогда не сможешь заснуть. Даже не потому, что непривычно, а потому, что напротив кто-то всю ночь храпит, а сверху тихо спускаются странные звуки от двигающегося туда-сюда пассажира. Все мелкие шумы здесь многократно усиливаются и становятся похожи на оркестр. Иногда, кстати, ещё и подкашливает кто-то, словно только что вернувшийся из сибирской зимы.

Однако, к утру это перестаёт иметь значение. Кто-то спускается с верхней полки, кто-то ворчит, отодвигая чужие сумки, кто-то спешно перебирает вещи, чтобы найти зубную щётку и выйти в общий туалет с полным пониманием неизбежности. Плацкарт — он, знаете ли, учит терпению. Вот аспирант, что рядом, попытался было скривить лицо при виде общего туалета, но, вскоре, поняв, что выбор его всё равно не изменит, вошёл внутрь с удушливою покорностью.

Итак, сутки пути позади. Мы пересаживаемся на электричку до станции Симская. Это отдельная "прелесть" российского транспорта: перетаскивать баулы и сумки по перронам, под рёв старых тепловозов, под грохот огромных стальных колес. В электричке нас не ждал ни чай в подстаканниках, ни приглушённые, милые занавески, заменяющие домашний уют, только привычные деревянные лавки, такие, знаете, которые за несколько часов способны превратить пятую точку в неподъёмный камень. Но электричка — это уже знакомое дело, особенно после плацкарта, как будто возвращение домой, только с видом на промзоны и леса.

Электричка заполняется местными жителями, но, разумеется, какую-то долю занимают наши аспиранты — немного побитые плацкартом, немного посеревшие от неизвестности впереди. Профессор, помятый и замкнувшийся в собственных мыслях, сидит в углу и, кажется, внутренне уже жалеет, что не выбрал другую сферу научной деятельности. Аспиранты между тем уже приуныли. Один из них, кажется, обдумывал, как бы вернуться в столичный уют и сменить тему научной работы на что-то более доступное. Взгляд его был полон тоски по тёплым стенам университета.

Пару часов спустя, вымотанные долгой дорогой, мы прибываем на станцию Симская. Здесь, на этой крошечной, слегка обшарпанной станции, где даже табличка "Симская" будто выгорела от времени и забыла своё собственное имя, нас встречает полное отсутствие суеты. Оказывается, место словно замерло, в ожидании кого-то. Никто не торопится. Здесь каждый звук кажется подчеркнуто важным. Группа стоит, переглядываясь, на мгновение замерев, словно все до конца не осознали, что это не сон, и теперь мы все действительно стоим у самого порога тайги.

Здесь, вдалеке от городской цивилизации, каждый из нас по-своему замолкает.

Да уж, всего-то двенадцать километров по прямой, — подумаешь! Если бы не река Сим, можно было бы махнуть пешком и не заметить, но наша прямая превратилась в целых двадцать с хвостиком, и это при условии, что мы не потеряемся, обходя камни и лесные завалы. Я стоял, опираясь на рюкзак, и мысленно подсчитывал время, которое у нас было. Похоже, где-то к вечеру, может, ближе к закату, если пойдём не очень медленно, мы и приблизимся к месту. Но это "если" отозвалось во мне как лёгкий укол сомнения — оглядывая нашу компанию, я уже представлял, сколько раз придётся делать остановки, поправлять рюкзаки, или просто останавливаться, чтобы дождаться кого-то из аспирантов, кто по привычке забудет, что за лесом нет асфальта.

— Может, заночуем с комфортом? — предложил я, решив, что если дать группе отдых, то первый переход пройдёт спокойнее. Как говорится, лучше заночевать по-человечески, чем потом спасать потерянных в ночи по одной извилистой тропке.

Но профессор посмотрел на меня с усмешкой, словно мой вопрос был лишним, да ещё и с лёгким оттенком пренебрежения. И кто бы мог подумать — слабаком он меня считает! Я, честно говоря, уже представил, как он пожалеет об этом решении. Но спорить не стал, просто пожал плечами и развернулся в сторону тропы, мол, вперёд, господа, держитесь за науку, пока можно.

Итак, мы выдвинулись. Дорога началась, как это обычно бывает, с довольно бодрых шагов и высокого морального духа. Аспиранты шли уверенно, шагая по земле, будто вышли на прогулку по городу, а не в глушь, где одна только трава порой вырастает выше колена. Их ботинки, ещё не успевшие насобирать на себе грязь и пыль, выглядели как-то неестественно новыми, а лица — свежими и полными решимости. Я даже не сомневался, что это всё долго не продержится.

Через минут тридцать один из аспирантов, тот, что был в очках, уже начал оступаться на каждом пятом шаге. Он то и дело цеплялся за корни, старательно перескакивая через камни, как будто боялся, что те вот-вот оживут и бросятся ему под ноги. Второй, кажется, вовсе забыл, что в лесу полагается идти ровно, а не зигзагами. Его рюкзак, похоже, болтался на спине, как привязанный абы как мешок, и при каждом шаге смещался, угрожая его сбросить на бок. Мне даже пришлось пару раз поймать его, чтобы не угодил лицом в траву.

— Так и планируете всю дорогу топтать? — спросил я, делая остановку, чтобы дать им отдышаться. Аспиранты, осознавшие, что поход не будет лёгкой прогулкой, бросили на меня взгляды, полные усталого недоумения. Один из них посмотрел с какой-то жалобной просьбой — мол, может, хватит, может, уже пора развести костёр и устроить привал?

Но никто не решался признаться, что, может, идея с ночёвкой была не такой уж и плохой. Профессор, по-прежнему гордый и слегка раздражённый, молча шёл впереди. Вся эта ситуация, честно говоря, начинала мне казаться чем-то наподобие тренировочного лагеря для начинающих туристов, только без инструктажа и подготовительного периода.

Чем дальше мы шли, тем больше в группе проявлялась... как бы это сказать, нетуристическая сущность. Сначала они тихо ворчали, что их ботинки слишком жёсткие, потом на полном серьёзе начали обсуждать, что лучше бы надеть обувь помягче. Я сдержал улыбку, понимая, что им предстояло ещё многое узнать о настоящем походе.

Один из них, третий по счёту, самый высокий и хмурый, вдруг начал осторожно опираться на колено. Я сразу понял, что он напрочь забыл о растяжке и разминке, и его связки сдались раньше, чем он сам осознал, куда мы направляемся. Всё его лицо выражало мужественную решимость терпеть, пока профессор рядом. Но я знал, что ещё час — и он начнёт идти заметно медленнее, если вообще сможет продолжать в том же темпе.

Солнце тем временем начало спускаться к горизонту. Нам оставалось идти немало, а группа всё чаще стала останавливаться на мелкие привалы. Кто-то умудрился потерять фляжку, кто-то решил по пути искать дикие ягоды (которые, конечно, были далеко не все съедобные), и у меня появилось ощущение, что поход превращается в этакую прогулку с элементами квеста.

Спустя минут сорок, когда они уже порядком измотались и начали волочить ноги, как будто вес каждого ботинка вдруг утроился, произошло чудо — профессор, которого все считали несгибаемым и непоколебимым, неожиданно остановился. Я услышал, как его тяжелый вдох разрезал тишину леса, и поднял взгляд. Профессор стоял с видом человека, который только что обнаружил новый закон физики. Он обернулся и посмотрел на нас так, будто на мгновение поставил на паузу свой профессорский облик.

— Ну что ж, коллеги, возможно, — тут он запнулся, будто подбирал слова осторожно, — возможно, наш инструктор был прав.

В его глазах было что-то между разочарованием и удивлением, как у человека, который впервые сталкивается с тем, что кто-то может знать больше, чем он сам. С учетом его вечного скепсиса это заявление показалось мне маленькой, но значимой победой. А дальше он, как ни в чем не бывало, добавил:

— В общем, лагерь на ночь, как выяснилось, действительно неплохая идея. Вот-вот начнет смеркаться, а нам нужно успеть установить палатки и найти что-то на ужин.

Стоило ему сказать это, как напряжение, которое скапливалось в наших спинах, тут же спало. Профессор дал команду к отдыху, и вдруг вся группа одновременно, как по команде, начала разваливаться на траву и тяжело вздыхать. Я предложил сместиться чуть-чуть подальше от берега, где место было поровнее, и не так близко к воде, откуда тянуло сыростью. Они снова, кажется, хотели поспорить, но на этот раз никто не возражал вслух, и мы двинулись метров на пятьдесят в сторону.

Ставить лагерь в таком окружении — всегда отдельное удовольствие. Я уже приглядел подходящую поляну с мягким мхом, но с твердым грунтом под ним, чтобы палатки держались, как следует. Вокруг раскинулись березы, причудливо склонившиеся, словно пытаясь нашептать свои истории каждому, кто пришел сюда на ночлег. Вечерний лес уже потихоньку погружался в полумрак; воздух был густой и влажный, словно напитался запахом хвои и немного подгнивших листьев.

Как только я начал распаковывать снаряжение и достал первую палатку, стало понятно, что это будет увлекательный аттракцион. Устанавливать палатку — не самое сложное занятие в мире, но наши аспиранты, похоже, видели палатку, может, на фото, а может, у кого-то на даче. Я попытался вкратце объяснить, как собрать дуги и вставить их в тканевые петли, но, как оказалось, даже это показалось им загадкой вселенского масштаба. Ботаны, блин! Один аспирант, взяв дугу, уронил её трижды, прежде чем понял, что её нужно закрепить с одной стороны, чтобы другая не выскакивала. Другой вообще начал заталкивать дуги с такой силой, что, казалось, пытался пробить их сквозь ткань.

— Это… нормально, что она так торчит? — спросил кто-то, глядя на палаточный каркас, который выглядел больше как скелет необычной птицы, чем убежище для ночлега.

— Нормально, — ответил я сдержанно, стараясь не выдавать улыбку, — если вы планируете ночевать под открытым небом.

После четвертой попытки две палатки наконец обрели что-то вроде формы. Я выдохнул с облегчением, когда последняя дуга вошла в своё место. Осталось только расстелить коврики и спальники, и можно было сказать, что мы всё-таки справились.

Лес вокруг уже почти погрузился в сумерки, и воздух стал холоднее. Небо сверху медленно темнело, а листья на деревьях шептались между собой, будто удивляясь нашему присутствию. Звуки леса менялись: дневные птицы замолкли, сменяясь приглушёнными шелестами и скрипами веток. Настоящая уральская ночь подступала, и я почувствовал, как холодок прокрался к моим рукам. Надо было заканчивать с палатками и думать о еде.

Наш "ужин" — это не то, что вошло бы в золотую книгу кулинарии, но голод на свежем воздухе превращает даже самую простую пищу в настоящий деликатес. Я вытащил пару банок тушёнки и рисовой каши, открыв их и разогрев на маленькой туристической горелке. Запах тушенки тут же заполнил воздух, слегка смешиваясь с запахом костра и мокрых листьев вокруг нас. Аспиранты, конечно, сперва смотрели на кашу с тушёнкой с лёгким сомнением, но стоило первому попробовать, как выражения лиц у всех сменились на удовлетворенные.

Тёплая еда — это просто чудо в таких условиях. Пара ложек — и уже чувствуешь, как возвращаются силы, как исчезает усталость, и мысли становятся чище и яснее.

После ужина начали готовиться ко сну. Аспиранты, измотанные дорогой и собственными представлениями о походной романтике, завалились в палатки, едва успев застелить спальники. Профессор тоже исчез в своём убежище, уже не таким непоколебимым, как раньше. Я уложился, но сон не шел.

Лежу, смотрю на небо. Оно какое-то особенное сегодня. Темнее, чем обычно, густое, как старое вино, с яркими звездами, что будто бы опустились чуть ниже. Словно не просто светятся, а прожигают мне взгляд. Чувство странное, неясное. Мысль где-то рядом, но не ухватить… Будто кто-то пытается сказать что-то важное, но слова разбиваются об этот темный купол.

«Да это просто день такой, — подумал я, — с этими “ботанами” любой занервничает». Решил отмахнуться и наконец задремать, списав всё на усталость. Но как бы не так…