Мгла над Доном

Мгла над Доном

Глава 1: Несвоевременный поезд

Поезд «Адлер-Ростов» прибыл на главный вокзал с трёхчасовым опозданием. Артём вывалился из вагона вместе с толпой уставших, замурзанных пассажиров и сделал глубокий вдох. Воздух родного города ударил в ноздри — густой, сладковатый от тополей, пыльный, с примесью аромата жареных семечек. Тот самый, неповторимый запах дома.

После уральского холода и сочинской влажной жары он должен был казаться бальзамом. Но что-то было не так. Воздух был правильным, но… пустым. Будто его надушили искусственным ароматизатором «Ностальгия», забыв добавить главное — душу.

Артём отряхнулся, поправил рюкзак и бодро зашагал по знакомому с детства залу. Вокзал бурлил жизнью, но и здесь его не отпускало странное ощущение. Вывески были те же, ларьки с сувенирами и чебуреками на прежних местах, даже бомжи у входа казались знакомыми. Но всё это выглядело как безупречная декорация. Слишком чисто, слишком тихо, слишком правильно. Не хватало привычного гула десятков голосов, перекрывающих друг друга, зычных окриков бабулек, продающих зелень с огорода, всеобщей лёгкой, почти базарной суеты.

Он вышел на привокзальную площадь. Солнце палило немилосердно. Автобусы, такси, толчея. Он поймал первого же свободного бомбилу, назвал адрес. Родной дом. Та самая «двушка» в старой двухэтажке послевоенной постройки, где он вырос, где его ждала мама.

Таксист, угрюмый мужчина с сизым носом, молча кивнул и рванул с места. Артём откинулся на потёртое сиденье, закрыл глаза. Он почти физически ощущал, как горячий душ и мамины котлеты смывают с него всю грязь, страх и напряжение последних недель. Уральский кошмар, сочинская нервотрёпка — всё это останется за порогом.

Машина ехала по привычному маршруту. Вот проспект, вот рынок, вот парк. Но чем дальше они удалялись от центра, тем сильнее сжималось у Артёма сердце. Он прильнул к окну.

— Э… вы куда? — не удержался он.
— Куда Вы заказали, — буркнул шофёр. — Всё верно.
— Но здесь же должен быть пустырь, а потом старый квартал…

Вместо пустыря по правую руку тянулся ухоженный сквер с фонтаном, которого Артём никогда в жизни не видел. Дома вокруг были не старыми двухэтажками, а свежепостроенными пятиэтажками с яркими балконами.

— Какой пустырь? — таксист хмыкнул. — Этот сквер ещё при советах разбили.

Артём умолк. Ему стало не по себе. Он внимательно смотрел на улицу. Что-то было не так. Магазины, вывески, даже деревца — всё было почти таким, каким он помнил, но с чудовищными, мелкими погрешностями. Будто кто-то старательно воссоздал его родной город по чужим, неточным воспоминаниям.

Машина повернула еще раз. Артём замер. Его улица. Но не его. Дорога была ровной, заасфальтированной, а не в колдобинах и заплатках. Фонари были стильными, а не кривыми советскими столбами. И домов было меньше.

— Сорок второй… вот, пожалуйста, — таксист остановился у тротуара.

Артём выскочил из машины, сунул водителю купюру, даже не глядя, и застыл в оцепенении.

Перед ним стоял дом. Красивый, свежепокрашенный, с витиеватыми коваными воротами и аккуратным палисадником. Но это был не его дом. Его родная двухэтажка, которую он помнил каждым кирпичиком, каждую трещинку в штукатурке, исчезла. На её месте стоял этот чужой, нарядный особнячок.

— Этого не может быть… — прошептал он.

— Что? — таксист, уже тронувшись, притормозил. — Адрес верный? Может, перепутал?
— Нет! Здесь должен быть дом номер сорок два! Двухэтажный, старый!
— Так он и есть, — шофёр показал пальцем на кованые ворота, где действительно висела аккуратная табличка «42». — Он всегда таким был. Может, тебе на другую Линию? У нас их вон сколько в городе.

Артём молча покачал головой. Он вырос здесь. Он знал каждую кочку. Он не мог ошибиться.

Таксист пожал плечами и уехал, оставив Артёма одного перед воротами в его собственное прошлое, которое кто-то украл и подменил.

Он подошёл к калитке и заглянул во двор. Там играли дети, которых он не знал. На скамейке сидела незнакомая женщина. Ни мамы, ни их старой собаки Булки, ни соседа дяди Вити с неизменной газетой «Жизнь».

Паника, холодная и липкая, подползла к горлу. Он судорожно достал телефон. Нет сети. Совсем. Ни одной палочки. Он побежал к ближайшему ларьку, где продавали воду и сигареты. За прилавком сидела пожилая женщина.

— Тётя Люда? — неуверенно спросил Артём, узнавая черты лица соседки, которая торговала здесь ещё с его детства.

Женщина посмотрела на него с вежливым безразличием.

— Молодой человек, я вас, кажется, не знаю. И Людой меня не зовут. Я — Зоя Сергеевна.

— Но… вы же всегда здесь сидели! Ларек дяди Коли!
— Этот ларек мой, — женщина нахмурилась. — И сижу я здесь лет пять. А до меня тут аптека была. Вы, наверное, перепутали.

Артём отступил. Мир плыл у него перед глазами. Он чувствовал себя актёром, попавшим на чужую съёмочную площадку, где все знали свои роли, кроме него.

Он брёл по улице, как лунатик. Он заходил в знакомые дворы — и не узнавал их. Он видел лица людей — и они были чужими. Он заглядывал в окна своей квартиры — там жили незнакомцы. Его город отвергал его. Стоял август, было жарко, пахло акацией, но по спине у Артёма ползли ледяные мурашки. Он был чужим в самом сердце своего города. И это было страшнее, чем любое уральское чудовище.

Глава 2: Тени забытых улиц

Он шёл, не разбирая дороги, движимый слепым инстинктом заблудившегося зверя. Его мозг отказывался верить в происходящее, цепляясь за знакомые ориентиры, которые тут же рассыпались в прах. Вот кинотеатр «Ростов», но на афишах были фильмы, которые он не помнил, а на месте его любимого бара красовался цветочный магазин.

Люди спешили по своим делам, их лица были спокойны, обыденны. Никто не замечал его отчаяния. Он был призраком, невидимкой в самом центре привычной жизни. Он пытался остановить прохожих, спросить, узнать что-то о своей маме, о своём доме. На него смотрели с вежливым недоумением, с лёгкой опаской и советовали «обратиться к участковому» или «выпить водички». Они не знали. Никто не знал.

К вечеру он оказался на набережной Дона. Это место всегда было ему родным. Широкий, плавный изгиб реки, огни на другом берегу, памятник писателю… Он прислонился к прохладному парапету, глядя на воду, и почувствовал, как по щеке скатывается предательская слеза. Он был дома. Но дома больше не было.

И тут его взгляд упал на отражение в тёмной воде. Огни фонарей дробились на мелкие блики, и среди них он увидел не только своё лицо. Позади него, совсем близко, стояла высокая, худая фигура. Слишком худая. С неестественно вытянутыми конечностями. Тень.

Сердце Артёма пропустило удар. Он резко обернулся. На набережной было безлюдно. Лишь вдалеке маячила парочка влюблённых. Никакой высокой фигуры.

«Галлюцинации. Срыв. Усталость», — попытался он убедить себя. Но спина покрылась ледяным потом. Он помнил эту тень. Это была она. Та самая, из уральского леса. Она последовала за ним. Она была здесь.

Он почти бегом покинул набережную, долго бежал, пока не понял, что заблудился в лабиринте старых, незнакомо-знакомых улочек в районе Нахаловки. Здесь, среди одноэтажных домиков с резными ставнями, он надеялся найти хоть что-то родное. И он нашёл. Не дом. Не лицо. А запах.

Из-за высокого забора старого, покосившегося дома, который казался слепым и нежилым, потянуло сладковатым, дурманящим ароматом. Артём замер. Это был запах маминых пирогов с вишней. Тот самый, неповторимый. Запах его детства, его дома.

Сердце заколотилось с новой силой. Он толкнул калитку — она скрипнула, но поддалась. Двор был заброшенным, заросшим бурьяном. Но из трубы низкого домика шёл дымок. Он подошёл к окну, затянутому пыльной паутиной, и заглянул внутрь.

В полумраке, у старой печки, сидела женщина. Сгорбленная, укутанная в платок. Она медленно мешала что-то в чугунке. И оттуда, из чугунка, шёл тот самый, манящий запах.

— Мама? — прошептал Артём, и голос его сорвался.

Женщина подняла голову. Лицо её было старым, измождённым, испещрённым глубокими морщинами. Но глаза… Глаза были мамиными. Теми самыми, добрыми, усталыми, которые он помнил с пелёнок.

— Артёмушка? — её голос был тихим, как шелест сухих листьев. — Это ты? Наконец-то. Я ждала.

Он влетел в дом, забыв обо всём. Дверь скрипнула. Внутри пахло не только пирогами, но и пылью, травами и чем-то древним, затхлым. Комната была почти пустой. Ни мебели, ни ковров. Только печка, деревянный стол да пара табуреток. И тени. Много теней, которые сползались по углам, густея и становясь почти материальными.

— Мама, что происходит? Где наш дом? Почему все меня не узнают?
— Тихо, сынок, тихо, — женщина погладила его по голове сухой, холодной рукой. Её прикосновение заставило его вздрогнуть. — Ты долго шёл. Очень долго. И дорога была трудной. Она стёрла тебя. Сделала почти невидимым для этого мира.

— Что ты говоришь? Какая дорога? Я же только вернулся!
— Нет, Артёмушка, — она покачала головой, и в её глазах плескалась бездонная печаль. — Ты заблудился не в пространстве. Ты заблудился во времени. Ты отстал от своего поезда. Промежуток… он всегда пытается заполниться. Подстроиться. Создать видимость. Но для тех, кто выпал, всё становится чужим. Они становятся призраками в своём же прошлом.

Артём с ужасом смотрел на неё. Он почти ничего не понимал.

— Ты говоришь, я… мёртв?
— Нет! — её голос прозвучал резко. — Ты жив. Просто твоё время — там, — она махнула рукой в сторону окна, за которым сгущались сумерки. — А ты — здесь. В «потом». И чтобы вернуться, нужно найти свою нить. Свой якорь. То, что крепко держало тебя в твоём времени.

В этот миг скрипнула половица в углу. Артём обернулся. Из тени, медленно, плавно, выплыла та самая худая фигура. Длинные, костлявые пальцы скользнули по стене. Пустота вместо лица была обращена на него. Она нашла его и здесь.

— Она… она что хочет? — в ужасе прошептал Артём, отступая к матери.

— Она — Страж Промежутков, — голос старухи стал безразличным, отстранённым. — Она питается потерянными. Теми, кто застрял. Она ведёт их в небытие. Беги, сынок. Беги и ищи. Ищи то, что не изменилось. Что не может измениться. Пока не стало слишком поздно.

Тень сделала шаг вперёд. Воздух заколебался, стал густым и тяжёлым. Запах пирогов сменился запахом гнили и старой земли.

Артём, не помня себя от страха, выскочил из дома. Он бежал по темнеющим, безлюдным улицам, не разбирая пути, а за спиной он чувствовал её присутствие. Холодное, неотступное. Она не спешила. Она знала, что ему некуда бежать. Что весь этот мир был для него ловушкой.

Его единственным шансом было найти то, что та женщина назвала «якорем». То, что связывало его с его настоящим временем. Но что это могло быть в городе, который стал ему совершенно чужим?

Глава 3: Якорь в потоке времени

Он бежал, спотыкаясь о разбитый асфальт незнакомых переулков. За спиной нарастал шелест — сухой, как перетираемая кость, звук, который издавало существо, скользя по этому миру. Оно не шло, оно стелилось, заполняя собой пространство между домами, делая тени гуще и чернее.

Мысли метались, как перепуганные птицы в клетке. «Якорь. То, что не может измениться». Что? Дом? Его нет. Улицы? Они изменились. Люди? Они его не помнят.

Отчаяние сжимало горло ледяной петлёй. Он свернул за угол и упёрся в глухую стену гаража. Тупик. Он обернулся. Из темноты, медленно и неумолимо, выплывала худая фигура Стража. Её длинные пальцы, похожие на сучья, протянулись к нему. Воздух зазвенел от её безмолвного голода.

И в этот миг, на краю паники, его взгляд упал на стену гаража. Она была испещрена граффити, как и все стены в городе. Яркие, кричащие рисунки. И среди них — маленький, почти невидимый, знакомый до боли знак. Выцветшая от времени, но всё ещё узнаваемая детская картинка. Кривой домик с трубой, рядом — дерево, а под ним две фигурки: большая и маленькая, держащиеся за руки. Он нарисовал это лет в семь. И этот рисунок оставался на этом месте всё его детство, потом отрочество, потом юность. Он стал частью стены, частью места.

Он не осознавал, он действовал на инстинкте. Артём рванулся к стене, прижался к ней ладонями, к этому старому, почти стёршемуся рисунку. Он закрыл глаза и изо всех сил попытался вспомнить. Не думать, а вспомнить телом, кожей, нервами. Запах краски. Шершавость старого кирпича под пальцами. Свой восторг от того, что получилось. Мамин смех, когда она его увидела. Тепло её руки.

Он впивался в воспоминание, как тонущий в соломинку. Он чувствовал, как от стены веет холодом небытия, как тень Стража нависает над ним, вот-вот коснётся его затылка своими костлявыми пальцами.

— Я здесь! — закричал он не в пространство, а во время. — Я был здесь! Это моё место!

Он сконцентрировался на кривом домике, на двух фигурках. Он представлял, как тут пахло двадцать лет назад, как светило солнце, как он был счастлив и как это место, этот кусок стены, хранил его счастье все эти годы.

Воздух вокруг задрожал. Послышался нарастающий гул, как будто где-то сорвало гигантский клапан. Артёму показалось, что его закручивает в гигантскую воронку. Мир поплыл, цвета смешались в кашу, звуки исказились в оглушительный визг.

Он не открывал глаз, боясь потерять хрупкую нить. Он чувствовал, как каменная стена под его ладонями становится другой — более шершавой, тёплой от солнца. Запах пыли и старины сменился запахом свежескошенной травы и углей от соседского мангала. Звук машин стал громче, грубее.

Гул стих так же внезапно, как и начался.

Артём медленно, опасаясь, открыл глаза.

Он стоял в том же тупике. Но стена гаража была новой, лишь слегка покрытой граффити. Его детский рисунок был гораздо более свежим, ярко-белым на рыжем кирпиче. Сверху доносился знакомый голос:

— Артём! Артёмушка! Иди домой, котлеты остывают!

Он обернулся. Тупик упирался в знакомый забор, за которым виднелась крыша его родного двухэтажного дома. Его дома. Настоящего. По улице ехала старенькая «девятка», и из её открытых окон гремел знакомый хит десятилетней давности.

Он сделал шаг и чуть не упал. Ноги были ватными. Он посмотрел на свои руки, на одежду. Всё было на месте. Он потрогал стену с рисунком. Кирпич был тёплым и реальным.

Он вышел из тупика на свою улицу. Его улицу. С колдобинами на асфальте, с кривыми фонарями, с его домом на привычном месте. Из открытого окна на втором этаже доносился мамин голос и запах котлет.

Он задрал голову и увидел её — она высовывалась из кухонного окна, махала ему рукой.

— Мам! — крикнул он, и голос его сорвался от нахлынувших эмоций.

Он бросился к подъезду, на лету хватая знакомую, потрёпанную ручку двери. Он влетел в квартиру, вдохнул родной запах дома — пирогов, котлет и маминых духов — и схватил её в охапку, закружив посреди крошечной кухни.

— Ой, что ты, что ты! С ума сошёл, отпусти! Котлеты пережарились! — смеялась она, пытаясь высвободиться.

Он отпустил её и просто смотрел на неё, на родные стены, на старый телевизор, на фотографии на стене. Всё было на своих местах. Всё было его. Настоящее. Он был дома.

— Ты чего такой довольный? Хорошо отдохнул, что ли? — улыбнулась мама, поглаживая его по голове.
— Да, мам, — выдохнул он, и его голос дрогнул. — Хорошо. Хорошо, что вернулся.

Он подошёл к окну и выглянул на улицу. Всё было как всегда. Дети играли в футбол, соседка несла с рынка арбуз. Никаких намёков на другой, чужой и бездушный город.

Но когда он присмотрелся, ему показалось, что в глубокой тени между двумя гаражами, там, где всегда было темно, на мгновение шевельнулось что-то. Что-то очень худое и очень высокое. И тут же растворилось, будто его и не было.

Артём отшатнулся от окна. Он понял, что это не конец. Это было лишь временное перемирие. Дверь между мирами, однажды открытая, уже не могла закрыться полностью. Он вернулся. Но он знал, что Промежуток всё ещё там. И Страж всё ещё ждёт. И теперь он знал, что его родной город, его якорь, может в любой момент снова уплыть у него из-под ног, унося в небытие всё, что он любил. И это знание было страшнее любого кошмара, потому что оно оставалось с ним здесь, в полной безопасности его родной кухни, пахнущей котлетами.