Мир, которого нет

- Значит, всё будет хорошо, - сказала она с теплом в голосе. - О ближайшем будущем ты знаешь. Два дня я ещё буду в Москве, искать людей. Мы ещё сможем с тобой поговорить по телефону. Потом я улечу в Лос-Анджелес, у меня очень много дел, и я этому рада. Всё. Я побежала.

Она отступила на шаг - и холодок, вечный спутник аэропортов и метрополитенов, разделил нас.

- Тебе идёт трёхдневная щетина, - сказала она, улыбаясь. – Иди на работу небритым. Понравишься своим девочкам.

Она отступала, отдалялась. Красивейшая из женщин, которых я знал за свою недолгую жизнь. В своём длинном пальто с серебряными пуговицами, туго перехваченным ремнём в тонкой талии, с моими красными розами в руках, она даже здесь, в суете вокзала, бросалась в глаза, и я заметил не один мужской взгляд, брошенный в её сторону.
В прощальном жесте она подняла руку, махнула, повернулась и быстро пошла от меня, смешиваясь с толпой.

Я стоял и смотрел ей вслед, пока она не исчезла в дверях.
Стоял и с горечью думал, что ошибался, считая, что потерял её четыре года назад. Неправдой это было.
Все эти четыре года она была со мной. Всё это время она была рядом.

И вот только сейчас я терял её по-настоящему…

* * *

Я постоял ещё немного, тупо глядя на двери, за которыми она исчезла – прекрасная главная женщина моей жизни. Я чувствовал одиночество и глухую тоску. Тяжкое состояние, опустошающее и убийственное, когда-то было оно мной тщательно запнуто в глубину души, а сейчас выперло изо всех углов подсознания и зачадило во всей красе.
И сделать я с ним ничего не мог.

Единственным действенным средством против этого было пойти и напиться, но всё это уже было пройдено, не хотелось возвращаться. Да и невозможно было, потому что утром Вероника заставила меня отзвониться моему сменщику и предупредить о задержке. И я под её присмотром звонил и договаривался, что выйду попозже, и теперь уже, конечно, не мог подводить Володю, который и так меня уже не раз прикрывал от всевидящего ока Самой.

В общем, напиться было невозможно да и негде: время в этот ранний час было категорически не питейное.
Кофе взять, - вяло подумал я. Когда-то здесь был хороший кофе.

Я было начал подниматься на второй этаж в буфет, но не прошёл и половины, как понял, что кофе в меня сейчас не полезет. Ничего я не хотел и ничего не чувствовал, кроме тоски. "Пани" - подумал я - и опять ничего не почувствовал. Словно какой-то своей частью я всё ещё пребывал в том мире, где стоял стеной туман, где стоял стеной лес, и где безысходность была сильнее, чем любовь, где я был переполнен горем прощания, а потом падал с коня, даже не цепляясь за жизнь...

Я постоял посреди лестницы, мешаясь всем на пути, и повернул обратно. Подумал, что не люблю ни вокзалы, ни аэродромы, ни поезда – что-то было в них разрушительное и подавленное. Мне хотелось курить и по-прежнему - выпить. А ещё лучше – выпить, потом закурить, а потом ещё раз выпить, чтобы без единой мысли рухнуть и уснуть.

Я вышел из здания аэровокзала на площадь и уже потопал было в сторону троллейбусной остановки, но внезапно в глаза мне бросился до боли знакомый жёлто-оранжевый автофургон, который, разбрызгивая блестящие лужи, вёртко подруливал к зданию со стороны служебных входов. Не особенно веря в удачу, я развернулся и с надеждой поскакал через лужи за фургоном.

И да, интуиция не обманула меня: это было именно оно, спасительное авто, развозящее по району всяческую буфетную снедь!
Через полминуты понятливых мужицких переговоров я уже таскал коробки и ящики по узким чёрным лестницам в подсобку буфета, а ещё через четверть часа отчалил к ближайшей скамейке со счастливо обретённой честным трудом бутылкой пива. Содрал зубами крышку, глотнул – это было «Жигулёвское» – и перевёл дух.

Пиво было тепловатое. Я посмотрел на часы. Самолёт уже находился в воздухе. Она уже летела, сидела в мягком кресле, смотрела в иллюминатор, смотрела на мои розы, думала о своих делах. О своих московских делах, о своих лос-анджелесских делах. Она летела в свою блистательную жизнь - с планами и будущим. А я сидел тут, в углу площади на обшарпанной сырой привокзальной скамейке и глушил пиво из горла. Без планов и без будущего.
Как она там сказала? Эта ваша иллюзия может порваться в клочья?

Странно она это сказала. А я даже не переспросил. Она сказала: вы тут застряли между Лиссом и Зурбаганом, утратили реальность, всё это скоро порвётся в клочья - так кажется… И на что-то это было похоже – «порвётся в клочья». И тоже связанное с Зурбаганом... Что-то такое было прямо в тему. Я глотнул ещё, с удовлетворением чувствуя приятное тепло в груди и облегчение в голове. Что-то там такое порвётся… Где же это могло быть… когда-то давно, в школе? Да, в школе!

...Вы простите, мы на портянки рвали алые паруса, - вдруг всплыло в моей голове.

Да, вот оно, забытое, старое, поплыло, послушно складываясь в строчки...

Лагеря, душегубки, танки, ленинградских детей глаза...
Вы простите, мы на портянки рвали алые паруса...

...Шестой класс, какой-то сбор на Гриновский юбилей в Феодосии, мы с Олей Одинец, нарядные, в наглаженных пионерских галстуках поверх белых рубашек, седые люди в зале, Оля читала, выйдя вперёд, высоким, чуть проседающим от волнения голосом:

Александр Степанович Грин, я сегодня к вам, пилигрим…

Строго говоря, мне-то там нечего было делать, на этом мероприятии, но Олю прочили мне в пару, и я с лета начал приглядываться к новой партнёрше и доприглядывался до обморочных чувств. Они и толкнули меня на подвиги во славу школьного престижа. Что-то я умудрился напеть классной, и меня взяли в поездку – как я смутно догадывался, чисто за экстерьер: я был рослый, хорошо держался на сцене, и на меня возложили обязанность вручения цветов писателям. Я был готов вручать что угодно - хоть веники, хоть чайники - лишь бы очутиться рядом с Олей, и кажется, она хотела того же, по крайней мере, мы были очень убедительны, упрашивая классную разрешить сесть в автобусе сзади всех, чтобы повторять стихи. Идея удалась, и мы уселись в этом условном уединении, в опасной близости склонившись над одним листком, изо всех сил демонстрируя деловую ответственность.

Заднее сиденье автобуса - всё равно что заднее сиденье кинотеатра...
Стоял жаркий сентябрь, в автобусе все окна и люки были раскрыты настежь, Олины волосы, выбившиеся из косы, трепало сухим полынным ветром, и когда они касались моего лица, у меня замирало сердце…
Она знала, конечно, всё назубок, но всё время просила проверить, и совала мне листок, и я усиленно проверял, так что к концу поездки сам уже запомнил это стихотворение – на всю жизнь…

Жизнь была ненадёжным делом, в сказку вы от неё ушли, а над нами она свистела пулевою судьбой земли*… - бормотала она, невидяще глядя вверх, а я смотрел на её шепчущие губы, думая о том, что совсем скоро мне придётся совершенно легально обнимать эту красивую девочку на репетициях…

Интересно, помнит ли она эту поездку и этот тетрадочный листок, исписанный аккуратным почерком отличницы, переходивший из рук в руки и словно случайно заставлявший наши пальцы встречаться, бросая в жар и в холод. Автобус на ухабах кидал нас друг на друга, соприкасая щеками, кровь жарко полыхала, путая мысли – а со стороны всё было так чинно и прилично: два нарядных отрока, пионер и пионерка, прилежно зубрят идейное стихотворение, и наша классная, стрельнув в нас в начале поездки начальственным взором и ничего крамольного не найдя, погрузилась в дорожное торможение, и все нас оставили в покое... Интересно, помнит она эти прикосновения, переплетённые стихами - прикосновения изо всех сил случайные и старательно не замечаемые нами… Было бы интересно сейчас спросить, и я бы спросил, если бы встретил её, но теперь не узнаешь, ибо сгинула из моей жизни стройная красивая девочка с чёрной косой и бровями вразлёт – оставив только несколько фотографий в танцевальных костюмах, бережно хранимых мамой за стеклом книжного шкафа…

- Сынок… бутылочку можно взять?...
Я вынырнул из воспоминаний, - передо мной стояла маленькая старушка с детскими глазами на тёмном лице и холщовой сумкой в руках, в сумке звякало. Я отдал пустую бутылку. Опять посмотрел на часы. Может быть, она спала или читала, листая те газеты и журналы, что мы покупали с ней вместе. Думает ли она, что и я касался их своими руками?... Я бы думал…
Я встал, закурил и пошёл через площадь к троллейбусной остановке. А может быть, у нас с ней так скрестилось прошлое? Во мне - её белокурый мальчик из детства, в ней – моя чернокосая Оля.... Почему бы и нет? Мало ли странностей в этом мире?..

Дальше всё было очень быстро и одновременно как-то медленно: вынеслась вдруг из-за троллейбуса новенькая, хотя и заляпанная грязью кофейная «девятка» - я её прекрасно видел, но почему-то не сразу понял, что она рядом, и продолжал идти прямо на неё – и только в самый последний момент реакция меня не подвела - я буквально вырвался из-под колёс, отшатнулся, стукнулся обо что-то спиной, что-то там, позади меня сломалось, обрушилось веско, и сам я рухнул на асфальт, а в голову мне ударило сверху – прямо в мой многострадальный правый висок…
Последнее, что я осознал – сладкий абрикосовый запах и тошнотворный визг тормозов, который словно прилетел с запозданием – как будто я упал где-то далеко от этой девятки и от этой площади, где-то в другом мире – там, где лес и туман, безнадёжность в сердце и топот погони за спиной…

* * *

Какие-то секунды я, видимо, пребывал в забвении, потому что чётко слышал стук копыт.
Потом забвение кончилось, и оказалось, что это не копыта – это топот бегущих ног.
Мне показалось, бегут человек пятьдесят. На самом деле, людей вокруг меня собралось немного: трое из «девятки» и несколько прохожих, случившихся поблизости.
Они плотно столпились вокруг - бледный до зелени, насмерть перепуганный парень моих лет, молодая, красивая и тоже испуганная девушка, дама среднего возраста в кожаной зелёной кепке и с глазами-буравчиками, и была ещё женщина, сердобольно протягивающая мне подобранную пачку сигарет, и был какой-то дед с допотопным фибровым чемоданом...
Дальше стояли совсем уже абстрактные зеваки, привлечённые скрежетом тормозов. Милиции не было.
Мне приподняли голову и прислонили к ящикам с фруктами, пирамиду которых я и свалил, когда отшатнулся к тротуару. Двое грузчиков с мутными взорами на тяжело озадаченных лицах также пребывали возле.

Пока я встраивался в окружающий мир, пока женщины, сочувственно чирикая, отряхивали и обметали мне одежду, судьбу мою решала дама в зелёной кепке, единственная, не потерявшая трезвости, и как потом оказалось – не спроста.

- А ну, хлопчик, хлопчик! - напористо понукала она меня, видимо, считая, что я вот-вот отойду в мир иной. – А ну, ноги целы? Руки целы? Стоять можешь? Идти можешь? А ну! – она вбуравливалась в меня отчаянными глазами, и я понимал, что отойти в мир иной у меня не выйдет.

По её энергичной команде меня под белы руки отволокли к «девятке» и без лишних слов запихнули на заднее сиденье - прямо как в бандитских сериалах, в сценах похищения заложников. Вообще всё очень походило на бандитский сериал. Дама ожесточённо махнула рукой парню, прыгнувшему за руль, машина дернулась, - и нас, теперь уже вчетвером, унесло с места преступления.

Я ещё раз проверил себя на жизнь. В принципе, я был цел, хотя и имел шишку на голове. Машина лихо тормознула возле сквера – мы все дружно тюкнулись носами вперёд, после чего три лица повернулись ко мне. Каждое – в разной степени умоляющей встревоженности.
Всё стало ясно за считанные секунды. Парень только что получил права и повёз кататься невесту и будущую тёщу. Семейство направилось в аэропорт пошукать расписание рейсов для всяких молодожённых увеселений. И тут подвернулся я.

Все говорили наперебой, каждый своё.
- Мы уже заявление подали… - лепетала девушка. – Если у него что-то случится… Он не виноват… он просто не видел… троллейбус стоял, всё загораживал...
- Я… я.. – лопотал, заикаясь, жених, – я не видел… обзор был закрыт...
- Хлопец, ты який? Ты местный? – тормошила меня тётка. - Мы вже тебя свезём, куда скажешь… Голова болит? А ну? В больницу свезти?
- Сотрясения нет? Тошнит? Не тошнит? – спрашивала девушка с надеждой.
- Да все нормально, – сказал я, пытаясь выйти из прострации.
- В больницу едем? Тебя докуда свезти? – наседала мамаша. - Где живёшь? А ну?

Я назвал. Троица приуныла.
- Далеко, дюже далеко, не доедем…
- Я попробую, - вызвался жених браво.
- Ой, сиди вже… - одёрнула тёща. - Ты вже спробовал.
- Ладно, - сказал я. – Не переживайте вы, всё хорошо. Заявлять никуда не буду, ничего не было, я ничего не видел. Я пошёл на троллейбус…
Я было уцепился за ручку и привстал, но мне не дали уйти.
- А ну, стоп, - скомандовала мамаша, властно осадив меня крепкой рукой, и я снова повиновался.
- Сейчас всё сделаем, – уверенно пообещала она.

Понятливому парню опять был сделан знак - и через три минуты меня так же дружно в шесть рук пересадили в подруливший таксомотор. Шофёру что-то шептали в окошко, меня благодарили, меня опять умоляли, мне совали деньги, я отмахивался, оперативная мамаша захлопнула за мной дверь, и только минуту спустя, устраиваясь поудобнее и проверяя карманы, я нашарил в них две хрустящие бумажки.
- Оплачен проезд, не суетись – кивнул мне в зеркальце шофёр, увидев, что я разглядываю деньги.

Я хмыкнул, убрал деньги, ещё раз хмыкнул. Кажется, судьба сегодня работала с перебором. Впрочем, не мне судить о её превратностях.

Я пристроил голову так, чтобы не задевать ушибленную сторону и какое-то время лениво смотрел на мелькание зданий и деревьев – мирные, успокаивающее картинки, никакой погони, раздирания души, никаких выныривающих на тебя бежевых девяток. Вообще никакой ответственности. Тебя везут, ты едешь. Это покой…
Я вдруг почувствовал, что всё утреннее, всё вчерашнее и позавчерашнее - всё, чем я жил и дышал несколько дней рядом с женщиной из прошлого - как по мановению волшебной палочки отодвинулось. Стало лишь лёгким, безболезненным воспоминанием.
Получалось так, что только хорошая встряска заставила меня вернуться в нормальную жизнь. Силой заставила. Саданула по башке, чтобы я в чувство пришёл. Какие-то тени только мелькали в глубине души, что-то полудрёмное: лес, слезы, мох… и опять лес, шёлк одежды… и всё растворялось в стуке копыт, и меня – а может, и не меня - валило с седла, сражённого ударом…

- Слухай, зарулим трошки по дороге, а? - заговорил вдруг задушевно шофёр, внедряясь в мои грёзы. – До сеструхи до моей? Сестрёнка у меня... Племяшам жвачки передать, гостинчика… Тут по дороге, у Сирени она…
- Сирени? – переспросил я лениво. - Улица что ли? Где это?
- Та не… магазин «Сирень»… Парфюмерием торгует. Та… духи, помада… У тебя жинка есть? Девчонка есть? Купить чего-нибудь можно… там товар хороший, а народу мало на краю…

Не дожидаясь согласия, он свернул и покатил по пригородным улочкам, уверенно виляя на колдобинах.

Девчонка, подумал я. Есть у меня девчонка?
Пани… И вот только теперь тёплое и нежное тихо поплыло на меня издалека – сквозь голые ветви деревьев, сквозь слякотный простывший декабрь… Вдруг ожило и протеплело вокруг, зашумело в ушах море, и я увидел две пары наших босых ног, идущих по сырому песку – мои просто шли, а её – пританцовывали, оставляя на песке после себя маленькие узкие тонкие следочки, размываемые прибоем… Её лицо в обрамлении растрёпанных волос, её отчаянные глаза, а потом её улыбающиеся глаза, а потом – медленно закрывающиеся глаза, и нежность прохладных, несмелых губ под моими губами и чувство, что рядом с тобой что-то беззащитное и нежное, и моё желание быть покровителем, закрыть собой, спасать, беречь…
- Гоп, приехали! – весело объявил шофёр. - Подможешь?

«Гостинчики» племяшам весили килограммов в общей сложности тридцать, когда я помогал выволакивать их из багажника.
- Та маманя тут упендюрила всякой своей ботвы, – объяснил шеф, взваливая на плечо мешок с проступающими сквозь него капустными и морковными формами. - У сеструхи мужик спился, - доверительно поделился он мне через плечо, - одна двоих хлопцев тянет, кормиться надо, помогаем вот с братанами…
Я подхватил две набитые сумки – по ощущениям в них были банки с домашними соленьями – и мы поднялись по бетонным ступенькам к дверям.

Магазинчик был чисто женским: в первой половине продавалось что-то шапочно-тряпочно-бельевое, а из дальней на нас пахнуло изысканными ароматами, и нам навстречу вышла худенькая продавщица в зелёном форменном платье с кружевным воротничком.
- Гала, принимай гостинцы! – скомандовал шофёр.
- Ой, вот это ж гостинец! - с весёлым удивлением проговорила женщина, глядя на меня, и я засмеялся.
- Ну, ты ж Петя молодец по гостинцам, - засмеялась и женщина. - А ну, давай, тащи пока в подсобку, - кивнула она брату и снова обратилась ко мне..
- А я гляжу в окно – Петя приехал, - певуче заговорила она. – А потом гляжу, кто ж ещё с ним такой гарный... А это мне Петя покупателя привёз, да?
- Та не… - махнул рукой Петя, взваливая опять поклажу, - пассажир с аэропорту.
- А почему ж «не»?... - возразила продавщица. – Ну, глянь, какой хлопчик, небось отбоя нет от девчат. А у нас духи хорошие, молодой человек. Сделайте своей девушке подарок…
- А шо, возьми девчонке своей, – посоветовал Петя, выходя за остальным. - Гляди, тут навалом всего у ней...
Продавщица повернулась ко мне.
- А вы не думайте, что у нас захолустье. У нас московское в продаже есть. И заграничное есть. Гляньте, какой ассортимент – всё самое модное. Вот Москва, вот Польша, Болгария... Ваша девушка что любит? Она у вас местная?
- Местная? Да, нет, не местная, - я вдруг смутился. – Московская...
- Ах, московская, - значительно кивнула продавщица. - А подарите ей тогда – набор масел. Наши, симферопольские, «Крымская роза». В Москве таких не найдёшь.
- Масел... – растерянно переспросил я. - Даже не знаю, что с ними делать...
- Ну, женщины-то знают, что делать... - многозначительно сказала моя собеседница. - Мы сами любим составлять себе духи, чтобы были совсем неповторимые...
Я представил себе пани, сидящую над пробирками с маслами, чтобы сделать для себя духи, и решительно покачал головой.
- Ну, тогда смотрите, - широко повела рукой продавщица. - Она у вас блондинка? Брюнетка? Выбирайте... У нас на все вкусы есть. «Лесной ландыш», «Жемчуг», «Балет» - это «Новая заря», Москва…. «Елена»… вашу девушку не Еленой зовут? Жаль... Рижских, правда, нету, зато импортные есть. "Шаноар", "Сигнатюр", "Боншанс", «Пани Валевска»...
- Что? - переспросил я, словно споткнувшись. – Пани?
- "Пани Валевска", - покивала продавщица. - Хорошие, очень модные польские духи. Классика, - с удовольствием произнесла она. - Говорят, в Москве не достать. В Москве всё уже попропадало, а у нас есть! Будем смотреть?
Она сняла с полки красивую синюю с золотом коробку, ловко извлекла синий пузырёк, повела пробочкой перед моим носом.
- Чувствуете?
- Бери, хлопец, - поддакнул появившийся из подсобки Петя. - Гляди, как она хвостом-то рассыпает...
- Да я всё равно ничего не понимаю… - пробормотал я смущённо.
- А вы не сомневайтесь, молодой человек, это очень хорошие духи. Просто отличный подарок.
Она красиво держала на ладони синий флакон. Он был элегантной формы и напоминал очертаниями женскую фигуру - шея, плечи... Высокая шея, обнажённые плечи, синее платье – замельтешило опять перед глазами… Да, это она… пани Эсмеральда... Внутри меня что-то зажглось при взгляде на флакон.
- Давайте! - сказал я твёрдо. – Я беру.
- Вот, - сказала она, одобрительно качая головой. – Решение настоящего мужчины.
Настоящий мужчина, тем не менее, слегка обмер, потому что вспомнил, что перед отъездом на аэродром не заходил домой за деньгами, а всю наличку спустил по дороге, в том числе и на розы. Но в последний момент настоящий мужчина что-то сообразил и выдохнул.

Я вынул из кармана и бросил на прилавок слегка скомканную тёткину бумажку.
- Одну будете брать? – уважительно спросила продавщица, расправляя купюру.
- Одну… что? – не понял я.
- Одни духи?
- Да. Нет, - я вдруг спохватился неожиданно для себя. – А что у вас ещё интересного?
- Женщине?
- Девушке. Но… - я запнулся. – Да, девушке, но… подружке. Просто подружке, – нашёлся я.
- Просто подружке, - понимающе закивала она. – Понимаю, поскромнее. Вот это возьмите, девчата сейчас любят, – она поставила передо мной маленькую коробочку. – Это «Шахразада». Недорого, но очень модно. Курортницы нарасхват разбирают. Хороший скромный подарок. И в коробочке, не просто так.

Я расплатился, рассыпаясь в благодарностях, спрятал духи и потопал к машине, где Петя уже налаживал мотор. Мы уселись, и я глубоко вздохнул и вытер испарину со лба. Как-то всё-таки сложно выбирать подарок женщине, если это не цветы...
- Хорошая у тебя сеструха, - искренне похвалил я, когда мы тронулись.
- Хорошая, - охотно согласился шофёр, поправляя зеркальце. - Хорошая баба. Та мужики вот сволочи попадаются...

Больше мы не останавливались.
Убаюканный движением, я задремал, а когда проснулся, мы уже проехали перевал, спустились вниз, и перед моими глазами остро и знакомо мелькали по обе стороны дороги стройные кипарисовые силуэты. Я был дома…

---------------------------

* стихотворение ЧС. Давыдова "Набережная Грина в Кирове"