Мираж

Я шёл по тропе, что вела через старый лес в делянку лесорубов. Это то самое место, о котором в деревне перешептывались после заката. Этим местом часто пугали детей, которые не слушались или приходили поздно домой. Говорили, что здесь деревья помнят каждую каплю пота, каждый взмах топора, а ветер несёт голоса тех, кто так и не вернулся до заката.

Я не верил.

Я верил только в то, что вижу сам. Верил в свой меч, в твёрдость рук и силу духа, но не в страшилки для детей.

Прежде чем я шагнул в лес, я встретил надпись на огромном камне высотой в три метра. На нем были высечены слова, что с годами покрылись рытвинами и мохом:

«Лес не забывает. Он лишь ждёт, пока ты не перестанешь бежать от собственных теней»

Всё это служило предостережением для путников, что проложили свой путь через эту чащу леса. Я был не исключением.

День готовился к завершению, провожая солнышко на горизонте, которое касалось верхушек сосен, окрашивая всё в медный, почти кровавый оттенок. Воздух был наполнен тишиной. Казалось, что сама природа затаила дыхание, боясь нарушить хрупкое равновесие этой немоты. Ни щебета птиц, ни шороха зверя. Даже ветер замер, будто боялся нарушить покой.

Я шёл по тропе, которая уходила всё глубже в непроглядную чащу. С каждой сотней метров она сужалась, словно лес намеренно смыкал над ней своды, заставляя деревья склонять ветви всё ниже, превращая путь в тесный, душный тоннель, где шелест листвы звучал как предостережение, а тени сгущались, словно собираясь поглотить последний проблеск света.

Но когда деревья расступились, я увидел её.

Сначала лишь легкое искажение. Как будто воздух дрожал над поляной, словно над раскалённой плитой. Легкий мираж от знойного дня, что скопился в этом месте. Но шагнул ближе и всё изменилось.

Передо мной, посреди заросшей травой поляны, стоял… купол. Не из стекла, не из камня, а из света. Мягкого, мерцающего, живого. Он пульсировал тихо, ровно, как сердце спящего великана. Его края не были чёткими: они струились, переливались, будто сотканы из дыма и лунного света. А внутри бескрайний туман: густой, серебристый, медленно вращающийся по невидимой спирали.

Я подошёл ещё ближе, теперь до него можно было дотянуться рукой. Пальцы сами потянулись вперёд, словно ведомые невидимой силой, а в голове вспыхнули вопросы, жаждущие ответов, не дающие покоя, требующие разгадки. Но только пальцы едва не коснулись его - я услышал.

Сначала шёпот. Сотни, тысячи шепчущих голосов, сливающихся в один многоголосый рокот. Это были не слова, а эмоции. Печаль и тоска. Безнадёжная, давящая, как мокрое одеяло. Она проникала не в уши, а в само сердце, заставляя сжиматься от страха.

Но всё прекратилось, сменившись на звук, который был тихим и ритмичным.

Кап… кап… кап…

Из нижней точки купола, где свет сгущался до почти чёрного, падали капли, но не воды, а света. Они отрывались, медленно, с неохотой, и, падая на траву, не разбрызгивались, а растворялись, не коснувшись земли. Там, куда падала капля, трава мгновенно высыхала, чернела, рассыпалась в пепел. А на её месте, через мгновение, пробивался… цветок. Хрупкий, прозрачный, как стекло, с лепестками, мерцающими тем же серебристым светом, что и купол. Цветок жил ровно три удара сердца и рассыпался в тончайшую пыль, уносимую несуществующим ветром.

Я снова протянул руку. Хотел коснуться. Хотел понять.

- Это сон?

В тот же миг, после моих слов, купол вздохнул.

Свет вспыхнул не ярко, где-то глубоко внутри, словно распахнулись двери или открылись бездонные глаза. Шёпот стал громче, превратился в протяжный стон. Капли посыпались чаще, одна за другой, выжигая на земле цветочный пепел. Воздух стал вязким, тяжёлым, как смола. Дышать стало трудно. Сердце застучало в ушах, пытаясь сорваться в галоп.

Я отшатнулся. Рука сама собой схватилась за рукоять меча, готовая обнажить лезвие перед лицом опасности. Но в итоге, рука замерла на рукояти, задрожав перед неизведанным.

Это было не просто странное явление. Оно было живое. Оно чувствовало меня.

Из глубины тумана внутри купола медленно проступило… лицо. Не человеческое. Слишком длинное, слишком гладкое, без носа, без губ. Только два огромных пустых глаза без зрачков, без белков, только чистая, ледяная пустота.

Оно смотрело, а холод пробирал до костей, заставляя меня дрожать, как лист на ветру. В этом взгляде не было ни злобы, ни любопытства. Только осознание. Осознание моей ничтожности. Моей смертности. Моей… временности.

Это существо видело во мне ничего.

Я не бежал. Не поворачивался к нему спиной. Я медленно пятился назад, шаг за шагом. Как только нас разделило с десяток метров, я развернулся и пошёл прочь. Сначала медленно, потом быстрее, а через минуту я бежал не оглядываясь. Я бежал прочь от этого места, пока легкие не начали гореть, а ноги подкашиваться. Только тогда, упав на колени у ручья, я позволил себе выдохнуть.

Позже, когда старый лесник увидел меня в деревне, лишь едко съязвил увидев мои глаза:

- Видел значит нашего хранителя. – закряхтел он, подымаясь с пенька. – Теперь-то веришь?

Я ничего не ответил, посмотрев ему в глаза. Лишь медленно побрел в постоялый двор.

- Мираж открывается лишь тем, кто слишком много потерял… или тех, кто скоро потеряет всё.

- Что ты сказал? – я повернулся к нему, а он лишь набирал дрова на руку.

- Я? – поднялся он с поленом. – Ничего. Говорю, видел ты хранителя или нет?

- А, да видел.

Бред какой-то. Разве он не говорил о потере?

- Ясно. - почесал он висок. - А ты видел его цветы?

- Да. Ты тоже их видел?

- Нет, я лишь слышал о них от других лесорубов. Говорят, это слезы детей, что пропали в этом лесе. Последние воспоминания, что были у них перед смертью. Иногда можно услышать их плач или шепот.

- Понятно.

- Ты лучше это… не ходи туда больше.

- Могу не вернуться?

- Угу, он помнит всё. Тем более никто еще не пережил с ним второй встречи

С кряхтением и скрипом старых костей дед волочил ноги к порогу избы, словно возвращался не в дом, а в последний приют уходящего дня. Я же, не в силах больше бороться с усталостью, направился к своей кровати, туда, где тело наконец могло обрести покой, а мысли раствориться в темноте.

Всё что я желал, это лечь и забыться. Забыть эту встречу.

Иногда стоит верить в легенды, что сотканы веками. Это единственное, что остаётся после нас, растворяясь во времени.

Теперь иногда, по ночам, мне снится этот мерцающий купол. И этот взгляд. И этот звук — «кап… кап… кап…» — отсчитывающий не секунды, а чьи-то последние украденные мгновения жизни. Особенно тот самый шепот, что постепенно становиться разборчивее и яснее.

Теперь я слышу их голоса.

Через три недели, когда сон стал хуже любого кошмара, я сам вернулся в тот лес. Не потому, что искал ответы. А потому, что больше не мог их не слышать.

Тропа была всё той же: молчаливой, тяжелой и безмятежной. Словно её наполнили пеплом.

И купол… он был всё на том же месте. Теперь он не пульсировал, а смотрел на меня своими безмолвными глазами.

Свет внутри не просто вращался, а выплёвывал образы: маленькие руки, цепляющиеся за корни; платье, застрявшее между ветвей; детский башмачок, утопающий в мхе. Всё это - украденные мгновения людей.

Обнажив меч, я шагнул к нему и коснулся рукой. У меня только один путь – только вперед.

Когда пальцы коснулись тумана, он раскрылся, обнажив образ, что я забыл. Скрыл. Насильно стёр из памяти.

- Деревня.

Моя деревня. Мой дом.

Горящие крыши. Крики. Мать, прижимающая меня к себе, и отец, что закрывал своим телом проход. Маленьких детей, что бежали в лес, спасаясь от смерти.

Голоса – они все мои. Моё прошлое.

Каждая капля света — это воспоминания, вырванные из сердца. А цветы последние мысли о них.

- Я помню. – сорвалось с моих губ. – Я вспомнил.

Всё стало ясно в тот же миг.

Мираж – это не проклятие и не чудовище. Это обещание, забытое с годами.

Когда я очнулся в грязи у горящего дома, то пообещал:

«Я не умру, пока не найду тех, кто это сделал! И умру, заставив их заплатить за это!»

Это существо, хранит то, что позволил себе забыть. Я позволил умереть им снова.

Из глубины тумана, где раньше были пустые глаза, медленно проступили очертания людей. Тени тех, кому я обещал.

Они не говорили, не двигались и просто смотрели. Но в их взгляде не было упрёка. Только холодная и пронзающая боль, пробивающая до темных глубин души.

- Простите… - прошептал я, опускаясь на колени.

Капли прекратились, шепот в голове стих, а цветы замерли, покрывшись багровой пеленой.

Как кровь.

Как огонь.

Как цвет мести.

Когда я ушел, вся поляна была усеяна этими цветами, а купол растворился среди деревьев, исполнив своё предназначение.

Вернувшись в деревню – на вопросы людей, я ответил только одно:

- Я нашел, что искал.

Но теперь, когда шепот возвращался по ночам – я не боялся. Я слушал, исполняя свою рапсодию мести.