Мишка. Назад в СССР

– Миш, выручишь? Пацаны без присмотра остаются. На часок отъехать нужно.

– Что у тебя на этот раз? – Валера, мой давний приятель, звонит обычно только когда ему нужна помощь. А именно – подменить его на вечерней тренировке.

– Да мамаша одна перед входом ногу подвернула. Вроде весь лед засыпали, все равно нашла где поскользнуться.

– А ты здесь причем?

Валерка добрая душа, всем готов помочь.

– Пацан ее в истерике, сама сидит в фойе на лавке охает, еле доковыляла. Не брошу ж я их. Говорят, дома больше никого. И вообще родни нет, – он рассказывает спешно, слышно, что волнуется. – Я, может, и сам вернуться успею, но мало ли. Чисто подстраховать.

– Понял, приду, конечно. Инструкции на тренировку будут, товарищ бригадир?

Бригадир – давнее Валеркино прозвище. Когда-то в юности мы с ним занимались в одной секции единоборств. В девяностые был небольшой период, когда он пробовал применить свои способности на бандитском поприще, и даже успел сколотить свою бригаду пацанов. С трудом, но из группировки мы его вытащили, а вот кличка "Бригадир" приклеилась к нему надолго.

Валера вернулся в спорт, стал тренером, позже увлекся тхэквондо и меня за собой утянул. Я получил черный пояс и остался в любительской категории. Одно время продолжал заниматься во взрослой группе, но последние несколько лет все некогда, все собираюсь как-нибудь снова начать ходить на тренировки.

Я живу недалеко от зала, который Валерка снимает для своей группы, поэтому первый в списке на подмогу.

Да я и не отказываю никогда. Мои вопросы – больше условность. Бригадир знает, что если я в городе, то выручу. Дома меня никто не ждет, семьи нет, работа по графику, так что я только рад чем-то занять свой вечер.

Семью я пытался создать трижды… С первой женой не сложилось, вторая кормила меня сказками, что у нее не получается забеременеть. Мы начали гастролировать по врачам, причем моя благоверная так торопилась стать матерью, что как-то в спешке вместо талончика на прием вытащила из сумочки пачку таблеток. Так я и выяснил, что никаких детей она заводить не планировала, просто со мной ей было удобно жить. В тот же вечер выставил с чемоданом эту актрису.

А вот с третьей женой… Тяжело вспоминать эту трагедию. Ее во время родов откачали, а вот сына не спасли. Наш брак закончился там, в больнице. Из реанимации вернулась не любимая и любящая супруга, а посторонний человек. Как мы ни пытались восстановить наши отношения, ничего не вышло. Чужие люди.

Так и остался к полтиннику один. С развода прошло пять лет, и с каждым годом я все больше понимаю, что ни детей, ни внуков у меня, скорее всего, уже не будет…

До тренировки еще час. Успеваю заскочить домой и перекусить. Рацион у меня холостяцкий. Есть пачка пельменей или сосиски, и отлично.

– Михаил Евгеньич! Круууть! – ребята рады меня видеть. Приятно.

У нас с ними есть небольшой секрет – тренировки я провожу не совсем стандартные. Тули, с которыми они на соревнованиях выступают, с ними и Валерка отработает, а вот мы после разминки обычно самообороной занимаемся. Все в жизни пригодится.

– И себя защитите, и подружку свою, – повторяю я им.

При упоминании о девушках мальчишки тушуются, но стараться начинают усиленно.

Валера задерживается в травмпункте, так что довожу занятие до конца и освобождаюсь к девяти вечера. Да так мне даже и лучше. С каждым годом проводить вечера в одиночестве становится все тоскливее.

На нашей улице шумят снегоуборочные машины, а мне хочется побыть в тишине. Пройдусь.

Район у нас старый, но забреди сюда лет тридцать-сорок назад – ничего не узнаешь. Застроили многоэтажками каждый свободный метр. Старые дома почти все снесли, в моем дворе остался последний двухэтажный барак. Да и ему, скорее всего, недолго стоять. От соседей слышал, что народ из него уже начали расселять.

Раньше по парку можно было прогуляться – лавочки, аттракционы, даже пруд небольшой был. В детстве бывали тут с родителями, специально приезжали с другого конца города, чтобы прокатиться на "чертовом" колесе. Оно у нас в городе было единственным.

Мама, помню, жутко боялась этих скрипящих шатающихся люлек, а мы с отцом брали сразу два-три круга и хохотали, глядя на нее с высоты девятиэтажки.

Думал, что приведу сюда своего сына. В первый раз ему станет страшно, он вцепится в спинку сиденья и будет канючить, чтобы мы приехали поскорее. А я возьму его крепко за руку, сожму и скажу, что я рядом. И он успокоится. Как мой отец успокаивал в свое время меня.

Парк ликвидировали в тот же год, что я развелся последний раз. Карусели признали аварийными, землю после череды судов – ничейной, водоем закопали, а на месте моих теплых воспоминаний построили торговый центр. Ни разу в нем не был. Не могу себя заставить переступить его порог.

Заворачиваю во двор – тонкий запах гари. На зимнем морозном воздухе она ощущается особенно явно. Неужели в нашем доме что-то горит? Бросаю быстрый взгляд на окна – нет, пожар не у нас.

Дым валит с первого этажа барака. Двухэтажная развалина с единственным подъездом прилепилась к нашему жилому комплексу как уродливый аппендикс. Двор у нас общий, но "нашей" считается детская площадка, зона с лавочками, ряд яблонь, которые высадили на месте старых тополей, и парковка.

"Им" принадлежит небольшой пятачок у подъезда, на котором гниет старый продавленный диван. Днем на нем прыгает ребятня, а в теплый сезон ночует кто-то из недошедших до дома.

Подхожу, заглядываю в окно на первом этаже. Огня не вижу, а вот дым по комнате валит густой.

За стеклом испуганная детская физиономия. Стучу и знаками показываю, чтоб к выходу бежала. Девчонке лет шесть или около того, смотрит непонимающе и явно не соображает, что делать. Ясно, сама она не выберется. Где же твои родители?

Хоть бы кто еще из людей на подмогу пришел. Время же не позднее. Как они гарь не чувствуют? За секунду надо найти помощников, передать им ребенка, вытащить остальных, если кто-то остался в доме, и вызвать пожарных.

Во двор заруливает парень, вроде, с соседнего подъезда.

– Пожар! – хватаю его за шкирку и четко произношу. – Срочно звони сто двенадцать и сообщи всем.

– У меня мобила села, – растерянно тянет он.

– Значит, быстро найди того, у кого не села!

Отпускаю его и вбегаю в подъезд, благо в таких развалинах никаких домофонов и кодовых замков. Длинный коридор разбивает дом на две половины. Девочка была слева, но я кидаюсь сначала в другую сторону – надо остальных предупредить. Кричу "Пожар!" и стучу во все двери.

Какого хрена никто не откликается? Уснули они, что ли, или бухие?

– Че шумишь? Дай со смены отдохнуть. – В конце коридора появляется заспанный мужик.

– Але, гараж! Горите!

Он втягивает воздух носом и мгновенно просыпается.

– Наверх бегом! Народ вытаскивай.

– Вот жеж хрень, – мужик срывается и мчит к лестнице. – Стой! – кричит уже сверху. – Старуху из первой предупредить надо!

За ближайшей дверью какое-то шевеление. Стучу и кричу.

– Кто? – раздается кряхтение.

Дергаю ручку со всей силы и еще раз повторяю.

– Пожар! На улицу быстро!

Дым просачивается в коридор. Дойдет же до этих тугодумов, что надо спасаться. Ладно, не спят, уже хорошо. Вынесу девчонку и вернусь еще раз за бабкой.

По пути пытаюсь вспомнить, кто обитает в загоревшейся квартире. Я в соседней девятиэтажке живу уже лет двадцать, и сколько себя помню, в бараке вечно толпа детей. Многодетная неблагополучная семья – так обычно их называют. Мать есть, и хорошо. Опека может быть спокойна.

Звонок не работает, стучу в дверь и кричу, чтоб открывали.

– Нам нельзя… – доносится из квартиры.

– Задохнетесь же! – я закашливаюсь, прикрываю рот рукавом и кричу еще раз. – Быстро открыла!

– Нам мама не разрешает… – вой усиливается. – Мааа-ма-а!

Разбегаюсь и бью плечом в дверь. Выбить получается с первого раза. В коридоре тусклый свет. Рядом с девчонкой, которую я видел в окне, стоит пацан лет четырех. Оба ревут и захлебываются слезами и кашлем.

Протягиваю к детям руки, они отшатываются, но не убегают. Ладно, так дело не пойдет. Дыма становится больше, беседовать нам некогда. Вытащу этих, потом разберемся.

– Мамочка-а-а! – мальчишка заходится ревом. Разбираю сквозь истерику "Я не хотел! Аля! Алечка!"

Беру пацана под мышку, девчонку хватаю за руку, она вырывается и падает на пол.

– Вставай же, глупая! – пытаюсь поднять ее, но сделать это с ребенком на руках неудобно.

– Мамочка! – она тоже ревет. – Дяденька, не наказывай нас! Мы нечаянно! Мы не хотели. Ма-а-а-ма!

Ставлю мальчишку, поднимаю ее. Дети мои действия воспринимают по-своему, вертятся еще сильнее, вырываются, один из них больно кусает меня за руку. Ладно, раз не понимают по-хорошему…

– Замерли! – кричу со всех сил.

И они… замирают. Мне хватает этой секунды. Закидываю пацана на плечо, девчонку крепко хватаю за руку и тащу к выходу. Всю дорогу она упирается, визжит и… вырывается-таки на улице и бежит назад в дом. Здесь уже собралась кучка зрителей. Сую пацана какой-то женщине, скидываю куртку, чтобы накрыть его и бегу за девочкой.

В заднем кармане трезвонит мобильник. Так поздно мне обычно никто не звонит. Не до него сейчас, надо девчонку найти. У входа сразу беру верхнюю одежду. В дыму не разобрать, вроде, ватник ухватил. Цепляю пару сапогов.

Как ее там? Аля, кажется. Зову по имени, вместе с криком захватываю дым и закашливаюсь.

Из глубины коридора раздается ответный кашель. Девочка стоит на коленях у запертой двери. Молча подхватываю ее на руки, она крутится юлой и колотит меня маленькими кулачками.

– Тихо ты, – пытаюсь ее успокоить. – Я тебя просто вынесу на улицу. Ничего тебе не сделаю.

– Не пойду без нее! – упирается мне в грудь. Церемониться нам некогда. Я уже в подъезде. Накидываю ей ватник на плечи, сапоги прижимаю к спине.

– Там Маняша! – Аля захлебывается плачем.

– Какая Маняша? Где?

Мы уже на улице. У барака собралось человек десять. Они галдят и возмущенно ругают власть. Нашли время для дебатов.

Кидаю взгляд на окна – везде темнота. Может, его и правда начали расселять. Хорошо, если там больше никого.

Двор забит машинами. Как сюда спасатели-то проедут? А их, кстати, вызвали? Парня, которому я поручал это дело, не вижу.

– Ты зачем ребятню голышом на улицу вытащил, ирод? – рядом возникает какая-то тетка, которая сходу начинает возмущаться.

– Пожар, – припечатываю ее взглядом. – Один-один-два вызвали?

– Ээээу… – она смотрит на меня удивленно и испуганно. Нет, эта точно звонить никому не будет.

Достаю мобильник, снимаю блок, но не успеваю набрать номер – звонок от Валерки.

– Мишань, спасибо, выручил! Я тут заехал за вещами…

– Валер! – резко перебиваю его. – Вызывай пожарных, быстро. К нам во двор, барак горит.

Сбрасываю звонок. Теперь мне спокойнее. Валера не будет охать и вздыхать, а точно дозвонится и организует спасение.

В подтверждение моих слов за окном, в котором я заметил девчонку, вспыхивает огонь. Он расходится быстро, время идет на секунды.

– Маняша! – кричит она. – Там Манечка осталась! И мамочка!

Придется еще раз нырять в дым. Делаю глубокий вдох, ледяной воздух обжигает горло. Стягиваю шарф, окунаю его в снег и прижимаю ко рту.

Забегаю сначала в квартиру, из которой раздавалось кряхтение. Бабуля с котомкой мнется у дверей.

– Мать, на улицу, быстро! – тащу ее за локоть.

– Очки потеряла, как же я без них, – она трет лоб.

– На макушке очки ваши, – снимаю их и сую ей в руки. – Бегом на улицу!

Подталкиваю ее к выходу и спешу туда, где разгорается огонь. Меня встречает сплошная черная стена. Погружаюсь в пелену, стараюсь не дышать. В комнатах пока дыма меньше. Быстро осматриваю первую – никого. Надеюсь, эта Маняша не кукла. Прислушиваюсь – откуда-то раздается тихое хныканье, оно больше похоже на мяуканье котенка, но не проверить я не могу. Со стороны кухни треск. Надо спешить.

Перехожу к следующей. Заперто. Закрылись внутри одной квартиры? От кого? Выбиваю дверь плечом. У стены кровать, на ней вразвалку валяются два тела.

– Вставай! – с криком захватываю едкий дым, глаза начинают слезиться. Кидаюсь к кровати, спотыкаюсь и едва удерживаюсь – на полу разбросаны пустые бутылки.

– Кто еще в квартире? – трясу их. – Где Маняша?

Ворочаются, только… Пьяные что ли?

– К выходу пошла! – пытаюсь поднять за плечи женщину.

– Отвали! – пьяно бормочет и отталкивает меня. – Виталь, он пристает ко мне.

– Я те ща!.. – соседнее тело заходится кашлем. – Че за вонизма?

Узнаю в нем алкаша, который постоянно шатается по нашему району и стреляет то сигареты, то на опохмел. Он переворачивается на бок, смачно харкает на пол и лезет к своей со-кроватнице.

– Дочь твоя где? – трясу женщину.

– Манечка, деточка, тут была, спит, – она приподнимается, но тут же падает обратно. – Башка болит. Есть че выпить?

– Ты ох…ел? Лапы убери! – алкаш замахивается на меня, вырубаю его коротким ударом, женщина вскрикивает и разворачивается к телу.

Оглядываю комнату – у противоположной стены стоит сундук, на нем комья тряпок. Бросаюсь к куче – в тряпках лежит младенец. Я не разбираюсь в возрасте, но несколько месяцев ему уже есть. Точнее, ей, если это и есть та самая Маняша.

Хватаю ребенка, выбегаю на улицу. Публика еще увеличилась. Детей разобрали по рукам, сердобольные соседи вынесли пледы. Этим их участие ограничилось. Рваться в дом, в котором начинается пожар, желающих больше нет.

– Сколько у них детей? – трясу женщину, которая выкатывала мне претензии за раздетую ребятню на морозе.

– У Малаховых-то? Трое было. А что там? – она участливо заглядывает и явно ждет от меня подробностей.

– В доме еще живет кто? – обращаюсь к толпе. – Все выбрались? Проверьте!

Среди толпы замечаю бабулю. Стоит смирно, теребит свою котомку и за вещами, без которых "не прожить", больше не рвется.

– Что горит-то? – тетка не собирается от меня отставать. – На кухне?

– Вышли, вышли, – раздается выкрик. – Все здесь. А у них четверо. Мать пьет, с Попугаем шатается.

Что за бред? Какой попугай?

– Попугаева она бросила уже, теперь Виталька у нее в хахалях. И деток у нее трое, – тетка переключается. – Старший пацан в общежитие при техникуме же переехал.

– Так его тут и нету.

Лишние подробности. Но теперь хотя бы понятно, что кроме этих двоих в доме больше никого.

Чьи-то руки забирают у меня кулек с младенцем. Вдалеке раздается вой сирены. Спасатели мчат, но успеют ли? Эти ж задохнутся там…

– Мамочка вышла? – сквозь слезы спрашивает девчонка, которая отправляла меня за сестрой, добавляет еле слышно. – Мы просто хотели погреться… Нам холодно было, дяденька. Мамочка же там осталась…

Ладно… Будет тебе мамочка.

– Мишань! – к толпе подбегает Валерка. Хоть один здравый человек.

– Пожарных встречай! – кидаю ему и бросаюсь к бараку.

Снова захватываю воздух, черпаю шарфом снег, натягиваю его на лицо и ныряю в помещение. Едкий дым разъедает глаза, до комнаты добираюсь почти наощупь. Гребу ногами по полу, распинывая пустые бутылки. На кровати одно тело, шевелится. Живой, еще протянет.

Мать года ползет к двери.

– Деточки мои! Где? – верещит, увидев меня. – Алечка! Толик! Маняша!

– На улице! – подхватываю ее под руки, резко поднимаю. Сверху раздается треск, надо ускоряться.

В коридоре уже вовсю пылает огонь, на кухне грохот, падает балка. Вот черт! Толкаю женщину впереди себя, успеваю выпихнуть ее в подъезд.

Резкий удар по голове. Пытаюсь удержаться, но ноги как будто не слушаются меня. Медленно оседаю, проваливаясь в темноту.

***

Тишина… острая пронзительная тишина. Мрак засасывает меня. Пытаюсь пошевелиться, но тело не слушается.

И вдруг… Сквозь пустоту прорываются голоса. "Па-па-па-пааа..!"

– Пап! Папка, вставай! – раздается резкий крик прямо над ухом. Зря, выходит, переживал – успел всех вытащить и сам выбежал. Только папкой меня эти дети к чему зовут, не пойму.

Голос детский, писклявый, но не такой, как был у девчонки, которую в окне первой увидел. Его обладательница теребит меня за воротник. Пап, а пап. Может, их там все же четверо было? А где толпа взрослых?

– Пап! – крик переходит в плач. – Теть Люсь, он живой?

Голова налита чугуном. Такое чувство, что по мне проехал асфальтоукладочный станок и вкатал меня в деревянные половицы.

– Сколько раз тебе повторять, что я Людмила Милославовна, а не тетьЛюся! – фыркает недовольно женский голос.

С трудом разлепляю глаза. Надо мной нависает заплаканное девчачье лицо, за ним маячит взрослое женское. Обеих вижу впервые.

Где-то над головой раздается знакомая мелодия, не могу вспомнить слова. Строгий диктор объявляет:

В эфире радио Маяк, в Москве пятнадцать часов, в Петропавловске-Камчатском полночь.