Митяй

Той холодной апрельской ночью приснился Маруське Епифановой страшный сон. Будто вернулся с войны её старший брат Митяй, но только неживым вернулся, и дома она была одна. Не было в избе ни отца, ни матери — они с утра уехали в город к свояку, а она, четырнадцатилетняя девчонка, на хозяйстве осталась. Не ожидала она увидеть его, пропавшего без вести четыре года назад в беспощадной битве в чужой далёкой стране. Другие события давно его потерю для семьи затмили — прошла революция, бушевала гражданская война, правда, пока обходя стороной их хутор. И вот брат пришёл, явился, наконец. Застал её сидящей за пряжей на стульчике.
Ей бы радоваться, а она, после того как Митяй вошел в дом и молча уселся на лавку напротив неё, чуть чувств не лишилась от ужаса. Виной тому был его внешний вид: парень был бледен как выбеленная извёсткой стена, с чёрной сеткой прожилок на лице, проступавших сквозь почти прозрачную кожу, с водянистыми, бесцветными глазами, вместо его привычных, голубых. Митяй кутался в насквозь промокшую однобортную шинель с вышитой на груди красной полосой, большую, не по размеру ему совсем, и с него самого на дощатый пол капала вода.
Перед тем как испугаться, Маруся удивилась. Где же он нашёл столько воды по пути в родную хату? Дождей не было, до речки километров десять будет, разве что Чернухино болото неподалёку от хуторов имеется, но туда что весной, что осенью ни один дурак не полезет — верная смерть. Про то все местные сызмальства знают, уж брат знал наверняка. Расспросила бы она его об этом, кабы не его мёртвый вид, который заставил её язык онеметь и слушать Митяя, роняющего едва слышные слова, выскакивающие из бескровных губ.

— Уходите. Белые придут. Завтра днём. В болото меня затащили по приказу атамана, — шелестели короткие фразы.
— Митенька, какие же белые? Их же разбили и отогнали ещё месяц назад на сто километров. Отступают они везде, — обрела дар речи сестра, стараясь не смотреть на лицо говорящего и уткнувшись взглядом в металлические пуговицы на грязной шинели. А натёкшая лужа чёрной воды под Митяем продолжала расти.
— Бате с маманькой передай. Пора мне, нельзя долго тут. И так не по праву пришёл, — брат встал с лавки и заплюхал полными воды сапогами к выходу в сени.
Хотела его задержать Маруся, остановить, попросить родителей к вечеру дождаться. Даже забыла она на миг о его жутком виде, так хотелось его удержать. Но снова голос пропал, а руки-ноги ватными стали, чужими, непослушными. Так и проводила взглядом до сеней немного ссутулившийся, но такой родной силуэт, пока не хлопнула входная дверь, и она не проснулась, вся в ледяном, липком поту. На тёплой печи, не остывшей с вечера, раздавался молодецкий храп её отца, и чуть потише, потоньше, ему вторила мать. В остальном в избе было спокойно, только за окном подвывал ветер-суховей, не стихающий уже третий день.

Лежала, пялившись в потолок, Маруся не меньше часа, а потом всё-таки уснула. Нужно было отдохнуть, ибо с утра родителям и вправду в город на телеге ехать к свояку, а на ней весь дом будет и беспокойное хозяйство: куры, гуси, корова Софушка и отъевшийся хряк Николай Второй. Отец, Платон, так хряка назвал в честь самодержца. Собирался летом зарезать его. Крепко он бывшую господскую власть ненавидел, были у него на то причины — родителей потерял на Кровавое воскресенье. Все соседи их зажиточного хутора знали эту историю с хряком и родителями Платона. Даже бывший кулак Афанасий Плотвин, сразу признавший советскую власть в отличие от брата, ушедшего воевать за белых, громко над животным похохатывал и, бывало, отпускал здоровенный пинок валявшемуся в грязи за калиткой хряку Николаю. В целом, весь хутор из пяти хозяйств жил дружно, и всегда можно было за помощью обратиться к соседям.
Утром Маруся рассказала о своём необычайно чётком и эмоциональном сне отцу и матери, которые встали пораньше и собирались в дорогу. Платон лишь отмахнулся, а мать, Глаша, закрестилась неистово, но быстро сникла под суровым взглядом отца-коммуниста, искоренявшего в ней «поповский яд».
— Ты, доча, перед сном про наш отъезд думала, переживала, как сама управишься. Может, и про Митьку подумала. Вот оно во сне и собралось всё в одну картину. Не переживай, всё хорошо будет. А мы ещё до заката вернемся с гостинцами от свояка, — пояснил ей сон и подбодрил отец.

Через четверть часа Маруся осталась одна и занялась работой. Дел было невпроворот: и помыть, и постирать, и скотину покормить, и хлев почистить. Всего и не упомнишь. Забегалась девушка, засуетилась, совсем про ночные страхи забыла. Даже смешно ей стало, что она испугалась будто маленькая девочка, а ведь уже ростом почти догнала мать. Хоть и грустно, что брата нет на самом деле, но хотя бы так его увидела.
До обеда Маруся крутилась как белка в колесе, и работа спорилась в её умелых руках. Большую часть дел завершила к полудню. Перекусила тушёной картошкой, запила душистым травяным чаем. Начало её клонить в сон. Ну а почему бы не поспать часок-другой, до возвращения родителей ещё полдня, не меньше. Сто раз успеет оставшееся доделать. Настроение у неё улучшилось, и погодка прояснилась, даже доставучий суховей стих.
Разбудили молодую хозяйку несколько выстрелов, ржание лошадей и крики, донёсшиеся снаружи. Подскочила Маруся с кровати как ужаленная, метнулась к окну, потирая заспанные глаза кулачками. Выглянула в окно и обмерла. Через низенький плетень ей хорошо было видно, как чужие, взрослые люди, спрыгнув с лошадей, вытаскивают из домов её соседей, как стреляют в сопротивляющихся мужчин и, порвав на молодухе Елене одежду, тащат её в сарай.
«Белая банда» — сразу поняла она, не завидев ни красных околышей, ни будёновок у напавших. На нескольких пришельцах солдатская форма с чёрными петлицами, на других же вообще гражданская одежда. Но каждый вооружен трёхлинейкой и саблей, которые не стесняются пускать в ход.

Однако больше всего поразило Марусю, что среди этой своры чужаков, которых было не меньше десятка, свободно разгуливал Афанасий и даже указывал, где и кто спрятался. Его бездетной жены не было видно на улице, среди схваченных и терзаемых людей. Но вот показался главный из банды — высокий и статный атаман, в чёрной офицерской форме и папахе, почти полная копия Афанасия, только борода поменьше и более худой. Так и есть — Сергей Плотвин, брат Афанасия.
Увидев перепуганное Марусино лицо, выглядывающее из окна, предатели-братья и ещё один чужак направились к её избе. Запоздало дошёл до девушки смысл сказанного и увиденного ею во сне. Предупредить хотел её Митяй о том, что происходило прямо сейчас. Не смог, видать, к взрослым людям в сознание проникнуть, а вот к младшей сестрёнке вышло. Да только бестолку. Не учли его предупреждение.
Не было у Маруси времени рассуждать о сверхъестественном ночном визите, бросилась она сенную дверь запирать на тяжелый засов. Но не успела. Под сильным ударом ноги в подкованном офицерском сапоге дверь отворилась, сбив её с ног. И сразу же жадные руки схватили Марусю, облапали, поволокли к кровати.

— Погоди. Оставим до вечера. На глазах Платона оприходовать будем, чтобы всё видел, красная собака. — окрикнул их младший Плотвин и ему беспрекословно подчинились. Девушку связали и бросили на кровать, ожидать чудовищной расправы.
— Платон со своей бабой скоро приедут уже. Они в гостях, в городе, у свояка, Петьки, — басил всезнающий Афанасий. — У него наган есть, с собой возит. Стреляет он хорошо. Так что засаду надо сделать, но тепленьким взять. Ненавижу гада, представляешь, свинью царским именем назвал?
— Согласен, брат, — кивнул главарь и подошёл к связанной девчушке. — А ты знаешь, пигалица, что мы твоего братца перехватили три дня назад на дороге от Пантелеевки. Он из плена сбежал, за краснопузых воевал и теперь домой в отпуск ехал на добром коне. Двоих наших успел убить, пока его не ранили и в плен не взяли. Из-за таких, как он, мы уже месяц на болоте мёрзли и гнили, все, кто от батальона остался. Вот мы его к нашему лагерю и отволокли и уже там ему по полной устроили. Ногу отрубили и снова пришили. Потом, ещё живого, притопили в болоте, чтобы вдоволь нахлебаться успел. А уж тебя мы… Хотя чего тянуть, братцы. Давайте её прямо сейчас начнём, а когда Платон явится…
Атаман не договорил. За шиворот с потолка ему упала ледяная капля, скатилась под форменную одежду, неприятно обжигая холодом и заставив поморщиться. То же самое случилось и с его братом, а третий бандит уже захлёбывался, согнувшись и изливая из себя потоки тёмной воды. Жуткие вопли донеслись с улицы. Снова послышались выстрелы и крики. Только теперь орали чужаки, сражаясь с кем-то, кого преступная троица не видела из избы. Крики, в которых сквозил ужас, переходили в бульканье и хрипы. Кто-то успел визгнуть «Митяй» и тут же стих. Испуганно ржали привязанные к плетням лошади, вздыбливаясь и разрывая привязи. А смерть всё гуляла среди бандитов, не давая сбежать ни одному из них.

Через минуту наступила тишина, только пускал пузыри умирающий в избе бандит, старавшийся выдавить из себя тёкшую из рта и носа воду. Вскоре и он затих, вытянувшись недалеко от печи. А с потолка закапало холодной водой, и шум был такой, будто дождь пошёл. Хотя капли были редкими. Затем шаркающие шаги приблизились к сеням и на пороге показался сутулящийся силуэт, приволакивающий ногу.
Бледный как смерть атаман наставил на вошедшего человека револьвер. Его трясло от ужаса, он пытался бормотать молитву, узнав того, кого они три дня назад предали мученической смерти, и не понимая, как подобное вообще может происходить. Афанасий же упал на колени и даже не пытался сопротивляться. Страх полностью задавил его волю, когда он понял, кто явился на хутор и в каком виде. А Маруся отрешённо смотрела на всё происходящее, но в глубине сознания понимала, что кошмар, ступавший по избе, явился спасти её. Брат выглядел ещё страшнее, лицо ещё больше раздулось и потемнело, а глаза стали полностью белыми.
Она видела, как стремительно, одним движением, приблизился мертвец к Афанасию. Одним могучим рывком шея предателя была свёрнута, и голова старшего Плотвина тускнеющим взором глядела теперь на собственную спину. Потом бездыханное тело свалилось на пол, и атаман остался один, последним из кровожадной банды.
Пули из его револьвера вырывали клочья ткани, пробивали насквозь солдатскую шинель с красной вышитой полосой на груди. Но они не могли остановить Митяя, пришедшего спасти свою семью. Его не остановила даже пуля в лоб. Митяй добрался до атамана, вцепился в плечи и тряхнул так, что целых костей в теле у мерзавца осталось мало. Затем его, дико орущего, но не могущего двигать ни рукой, ни ногой, Митяй поволок за шиворот из избы без малейшего усилия. Он вытащил добычу из сеней, оставив в доме два трупа.

— Прощай, сестрица. Не могу касаться тебя. Батька развяжет, — донеслось из дверного проёма до Маруси, лежащей на кровати. Очередного жгучего взгляда мертвеца девушка не выдержала и потеряла сознание.
Через час из города вернулись родители и застали ужасающую картину в хуторе. Марусю уже к тому времени освободили немногие выжившие соседи. Таких из пятнадцати осталось всего четверо, и те изранены были.
Платон бы не поверил рассказу дочери о том, что произошло в доме и по соседству, если бы не мёртвые тела бандитов, разбросанные повсюду. На их телах не было ни единой стреляной или рубленной раны. Только переломанные кости и лужи чёрной, дурно пахнущей воды под каждым мертвецом. Впрочем, одного тела не доставало: атамана, младшего Плотвина.
Последней деталью, убедившей Платона в правдивости слов хуторян и Маруси, было его воспоминание о том, что они с женой видели вдалеке, как крохотный силуэт тащит в степи, по другую сторону непреодолимого оврага, что-то тяжелое в сторону Чернухиного болота…