Молчание

1.

День снова начинался с середины. София сидела в кресле, листая толстую папку с историей болезни. Описания травм, анализы, результаты обследований... Боль и страх, зафиксированные в терминах. Она все это уже читала — дома, с экрана, взвешивая, стоит ли соглашаться. Поняла тогда мало: она не врач. Вообще не медик, не сиделка. Не социальный работник. Просто дура, которая решила, что чужая боль будет проще собственной. Что океан и тишина — серьезный аргумент «за». И — безмолвно, неосознанно — что тот, кто никогда не покинет, подходит ей идеально.

Тишины в этом доме действительно хватало. Именно она и встретила Софию вчера. Она пролилась на нее, стоило заглохнуть вдалеке мотору. Стоило выветриться чужим духам, тяжёлым и сладким. Обняла ее пыльным теплом гостиной, стерильной свежестью ванной, синевой океана за окном. Осталась с ней в ее новой комнате, словно бы коря за каждый неловкий шаг по скрипящему полу. Смотрела теперь через ее плечо в бумаги, стоя совсем близко.

Взгляд Софии снова скользил по тексту, выхватывая главное. Падение с высоты. Травма позвоночника, черепно-мозговая травма, отсутствие речи — непонятно точно, почему. Вероятно, амнезия, как минимум, частичная. Отказ от попыток установить хоть какой-то контакт. Упрямый. Как когда-то на горных пиках. Только теперь двигается не вверх, а вниз. Медицинская помощь не требуется, от реабилитации систематически отказывается. Нужен уход. Нужен человек рядом. Постоянно. Софии предстояло спать в соседней комнате, не закрывая двери.

Она подняла взгляд на своего подопечного. Он был когда-то красивым. Высокий, сильный, с широкой улыбкой — она видела его фотографии из походов. Красная куртка словно бы светилась на фоне белого снега. Загорелое лицо, моток веревки в большой ладони. Теперь он сидел перед ней в инвалидном кресле, глядя перед собой неподвижным взглядом. Худой, седеющий пятнами. Словно бы неживой. Руки безвольно лежали на подлокотниках инвалидного кресла.

София долго изучала его. Что, если он её действительно не видит? Не слышит? Может, вообще не знает, что она рядом? Может быть, в его мире она не рядом? Или она здесь, а он — там. Где снег, мороз, где дышать тяжело не из-за боли в рёбрах, а из-за разреженного воздуха.

Она медленно отложила бумаги. В них не было ничего важного для нее. Ничего не объясняло, какие книги ему читать. Что готовить. Какие фильмы включать. Какой свитер надевать на него утром. Словно тот, кто составлял их, тоже ничего о нем не знал. Или не хотел знать. Или не хотел говорить?

София встала, убрала папку в стол. Подошла к мужчине. Сказала негромко:

— Что думаете насчёт прогулки? Океан сегодня спокойный. Посмотрим на него? Недолго. Часик. А потом ужин. Я приготовила пудинг.

Он не отреагировал. Не дрогнули ресницы, не сместился зрачок. Дыхание не изменилось. Слышал ли он ее?

София присела, заглядывая в его глаза. В них были тени полудня и ее отражение. Одинокое. Исключительное? Сказала устало, поправляя плед на его неподвижных коленях:

— Ничего. Я научусь понимать вас. Мы разберемся. У нас впереди много времени, Виктор. Я здесь надолго.

Может быть, слишком надолго. У нее не было иных планов. Все её планы были уже похоронены и оплаканы. На них стоял витой железный крест.

2.

Прогулка вышла медленной. Кресло едва слушалось ее рук. Когда они наконец дошли до плоского, утоптанного пятачка, София поставила его кресло в тени и присела рядом на жёсткий песок. Она устала. Мышцы ныли.

Устроившись наполовину в тени и скинув обувь, она вытянула всё же ноги на солнце, надеясь ещё немного загореть. Песчинки заблестели на ступнях тусклыми искрами.

Заговорила негромко:

— Я не жила раньше у океана. Я в городе выросла. Жаль даже, что лето уже закончилось. Ночи стали холодные, океан остыл. Вам ночами не холодно? Достану сегодня второе одеяло... Но ещё, наверное, можно хотя бы ноги помочить днём. Мы с вами поищем спуски. Посмотрим, может, найдем что-то. Я вообще люблю воду, но не идти же одной. Так нечестно. А вы, наверное, любите океан?

Она подняла взгляд на его равнодушное лицо.

— Не зря же вы здесь поселились. Я придумаю что-нибудь. Какой-то рецепт с рыбой или морепродуктами. Вам надо почувствовать океан снова. Может, паштет? Посмотрим. А себе возьму морской капусты. Вы не против? Некоторые не любят её запах. А я люблю. Он живой.

София вздохнула.

— Но сегодня пока пудинг. Я добавлю к нему масла. Вам нужны калории. Вон у вас какой рост. Нужно есть хорошо, Виктор. Особенно после прогулок.

Она погрузила ступни в песок. Горячий. Сыпучий. Хорошо, что здесь были утоптанные тропы. По такому песку она бы никогда не протолкнула кресло. Они бы увязли. Так близко к дому. Так далеко. Что бы она делала?

Подумав, она приподняла плед с его ног. Сняла мягкие туфли, носки и приложила к бледной ступне пригоршню песка.

— Чувствуете? Хотя бы немного? Он горячий.

Она прижала ладонь сильнее, почти втирая песок в его ногу.

— Горячий. Песчинки крупные. А это камень. А вот... — она подняла небольшую ракушку и коснулась заострённым концом подошвы ступни, — ракушка...

Нога едва заметно дрогнула – не отдергиваясь, а словно бы прижимаясь ближе. София недоверчиво вскинула брови, подняла взгляд на мужчину. Она уже две недели ухаживала за ним и никогда, ни разу, не видела от него даже прямого взгляда.

Она снова коснулась его подошвы острой ракушкой. Ступня лежала в ее ладони неподвижно. Она сжала зубы от досады. Показалось, конечно. Ей в этом доме постоянно что-то кажется. Словно пространство вокруг плывет и ломается. Словно сны после пробуждения не кончаются.

Она отбросила ракушку и снова обула мужчину.

— Вернёмся в дом. Нам сегодня ещё купаться. Много ещё дел впереди.

Голова гудела. Солнце сегодня казалось белесым. Она ждала зиму как шанс на очищение и забвение.

**

Вечером, омывая перед ужином его безвольное тело, София была напряженно внимательна. Это непонятное микродвижение никак не выходило у нее из головы. Она уже изучила карту следов, оставленных на нем несчастным случаем и последующим лечением, но теперь она словно бы пыталась влезть ему под кожу.

Влажная мочалка скользила по шрамам на спине, по следам начавших образовываться ещё до ее приезда пролежней, по зажившим швам, оставляя пену и влажные разводы. София промакивала их сухим полотенцем, через тонкую ткань вслушиваясь в то, что происходило в его теле. То и дело ей казалось, что она чувствует сокращения мышц под ладонью. Напрягалась спина, чуть вздрагивал загорелый живот. Но за этим не следовало даже малейшего целенаправленного движения.

Мыля его волосы шампунем, она всматривалась в движение глазных яблок под опущенными веками. Они подрагивали, отклоняясь от естественного положения. Когда Виктор открывал глаза, взгляд всегда оставался в одной точке.

Ее пальцы скользнули с макушки к затылку, потом к ямке у основания черепа. Оттуда круговым движением вверх к вискам. Кожа на них была тонкой. Под ней чувствовались вены. Ей захотелось вдруг провести по ним губами, ощутить биение пульса. Она сказала мягко:

— Вам ведь нравится массаж? Дайте мне знать, если нравится. Я могу научиться разминать спину. А потом сил будет хватать на все тело. Нам ведь некуда спешить, Виктор. Массаж — это проще прогулок. Если бы я знала, что вам нравится, мы могли бы так проводить дождливые дни. Бывает массаж камнями. И какими-то палками. Я видела в салоне, мадеротерапия называется. Хотите, попробуем?

Пальцы скользнули на лоб, стирая напряжение. Глаза дрожали за веками, не говоря ни да, ни нет. София омыла руки и снова опустила их на лицо мужчины. Она привыкла к другим чертам под пальцами, но теперь здесь был он. От висков вниз, к желвакам на широких скулах. Потом под челюсть, где всё сведено от напряжения. Потом вниз по щекам, сгоняя лишнюю лимфу. Ему не должно было быть больно. Только легко. Только приятно.

— Видите, как хорошо? Говорят, массаж — это почти физкультура... Я не смогу все сделать за вас, но мы хотя бы начнем, правда? Хотите?

Она положила ладонь на его лоб, словно бы пытаясь ощутить его мысли. Но они оставались скрытыми от нее. Она устало ополоснула его волосы. Софие казалось порой, что она говорит с пустотой. Пустотой, обретшей человеческое тело. Пустотой, сжирающей ее изнутри.

Одевая мужчину, она, как обычно по четвергам, взяла для него синюю футболку. На секунду опустила лицо, вдыхая уже привычный запах стирального порошка и его парфюма — холодного, терпкого, — которым она сбрызгивала его вещи. Улыбнулась:

— Я завтра тоже надену синее. Позавтракаем вместе. Будет здорово. Вы, я, океан — все в синем. Словно компания друзей на важной встрече, да?

3.

Теперь по пятницам она всегда надевала синее, прежде чем выйти к Виктору. Ей казалось, что эта маленькая игра — то, чего они оба ждут. Потому что первый раз получился хорошо. Значит, ему понравилось.

И вот, София умывалась, доставала отглаженное синее платье, подводила глаза синим карандашом, собирала волосы, закалывая их заколкой с синим камушком, и шла к нему — умывать, поднимать, а потом и кормить. Обычно у нее уже был готов с вечера набор чуть более приятных блюд, чем обычно. Грибной суп вместо каши, мягкий паштет на рисовом пудинге. Теплый молочный кофе вместо слабого чая.

Она поднимала занавески, впуская тусклый осенний свет, отраженный от синего океана, и включала музыку, чтобы не есть в тишине. Лёгкий блюз растекался по комнате, играя в лучах утреннего света.

Поднося ему ложку, она рассказывала об их планах на день: прогулка, чтение, массаж, купание, сон — без подробностей, словно ребенку. Может быть, он посмотрит кино, пока она готовит. Он хорошо засыпал под кино. И, кажется, любил старые детективы.

**

Сегодня их завтрак шел особенно медленно. София не понимала, от чего так, но Виктор подолгу не глотал пищу, удерживая ее во рту. Капризы? Или ему было плохо? А может быть, он просто тоже скучал один. Его взгляд был устремлён сквозь нее. Чтобы не скучать, она рассказывала ему свои сны и ночные мысли.

Сны ей сегодня снились странные. Особенно один, про рыбу. Наверное, его навеяло шумом океана за окном. София вслушивалась в него, засыпая. Рыба была большой. Метр, наверное, может, даже полтора в длину. Она парила в воздухе, словно тот стал бульоном, и смотрела на нее большими белесыми глазами. Рыба явно была сваренной — и это особенно тревожило женщину.

— Понимаешь, эти огромные белые глаза... Она была вареной! Вареные рыбы не плавают. Не разговаривают! А эта... — София поднесла очередную ложку к губам Виктора, — эта говорила! Она объясняла мне что-то, медленно так. Упорно. А как сваренная рыба может говорить? Не может! Не может, понимаешь?

Виктор чуть повернул голову и вдруг ясно, твердо произнес:

— Понимаю.

Ложка выпала из пальцев Софии. Скользнула по простыням, оставляя прозрачный след, и наконец скатилась на пол. По комнате разнёсся режущий тишину звон.

София вздрогнула и открыла глаза, хватая ртом воздух. Оказалось, она уснула сидя, пока Виктор молча смотрел на нее — или сквозь нее. Она сощурилась, склонилась к его лицу, вглядываясь в его глаза, на дне которых плескалась насмешка. Мучительно морщась от попыток понять, где начался ее сон, она прошептала:

— Что ты сказал?.. Ты же сказал? Ты сказал, что всё понимаешь...

Лицо не изменилось. Медленно выпрямившись, София вытерла взмокший лоб. Ей стало тошно. До конца дня она больше с ним не разговаривала.

4.

Утром приехал доктор. От него пахло холодом и ветром. Раньше он приезжал каждые две недели, но теперь, видя, что здесь была София и не было перемен, стал приезжать раз в месяц. Для Софии это была уже третья встреча с ним. Третья тревожная встреча, от которой она всегда ждала какого-то удара. Словно натворила что-то дурное, а доктор теперь заметит и выдаст. Накажет. Разболтает.

В этот раз врач возился дольше прежнего. Из комнаты доносилось его сосредоточенное ворчание. Он вышел задумчивым, увел ее на кухню. Попросил кофе.

— Ну что, как у вас с подопечным дела? Вы с ним как будто неплохо справляетесь.

Доктор закинул ногу на ногу, глядя на предложенную тарелочку с печеньем. София присела рядом, подавая ему черный кофе.

— Неплохо. Только как-то... безрезультатно. Круг света, падающего из окна, освещал синяк на ее руке — следствие неловкого перекладывания Виктора с кресла в постель.

— Потихоньку. Учусь быть тут с ним. А что? Какие-то ухудшения?

Доктор отпил кофе, наморщил лоб.

— Да нет, ухудшений нет точно. Просто и улучшений нет. Видите ли, в чем дело... У него согласно результатам всех обследований нет никаких причин быть настолько... отсутствующим. Повреждения не те. Должен хотя бы видеть — вас, меня. А он..., да вы сами понимаете. Он точно не пытается с вами общаться?

София сжала чашку. Пытается или нет? Вчера ей показалось, что книги на тумбочке опять лежали не в том порядке. И та складка на покрывале... Ее раньше не было.

— Ничего однозначного я не заметила. То мышца дрогнет, то рука словно сдвинута... Но общение? Нет, это не назвать общением, доктор. Я даже не могу сказать точно, что всё это было, понимаете?

Доктор кивнул. Кофе казался ему землистым. Пережарили, что ли?

— Океан сегодня волнуется. Ночью будет дождливо.

**

Океан ночью и вправду расшумелся. Волны вздымались, вышвыривая на берег медуз, крабов и мидий. Пахло йодом и солью. София открыла окно в спальне Виктора, впуская внутрь звуки и запахи: это наконец-то было что-то новое в их буднях.

Спать Виктор явно не собирался, и София решила, что это даже на пользу: иногда нужно ломать привычный ритм. Да и ей самой было не до сна: стихия волновала ее, поднимая что-то со дна чувств и сознания. Усталость долгого дня сменялась тревогой и странным, темным возбуждением. Она решила почитать Виктору.

Они выбрали «Кентервильское привидение»: женщине показалось, что в глазах Виктора мелькнула улыбка, когда она произнесла название книги, скользя пальцем по корешкам. София взяла томик, села в глубокое кресло у его постели, кутаясь в плед, и начала читать.

Она любила эту книгу с детства. Помнила, как ей читала ее мать, когда София ленилась сама: она была настолько маленькой, что чтение стоило больших трудов. Виктор тоже наверняка уже знал сюжет. Были ли у него дети? В доме не было ни одного фото с семьёй. Не было игрушек, одежды, школьных грамот и медалей на ленточке. Но для кого-то же эту книгу купили? Страницы были потерты. Кто-то её читал.

Через какое-то время София опустила томик на колени и негромко спросила:

— А у тебя есть свое пятно крови на паркете? У нас у всех есть. Ты пытаешься перекрасить его по ночам, Виктор? Когда не спится, вот как сегодня? А я не здесь. Не читаю, не включаю фильмы. Пытаешься? Получается? В какие цвета ты его красишь? Я бы взяла синий. Все теперь становится синим. Приближается зима. Тени синие. В них твое пятно не будет видно. Скажи мне, если захочешь другой цвет, — она перевела взгляд за окно, — у меня есть краски. У меня их так много. Есть даже с блёстками. Я могу нанести узор. Если бы ты только знал, как много я могу, Виктор. Нужно только попросить. Нужно показать. Я не найду сама это пятно, тем более в таких тенях. Тем более, когда такие ночи за окном.

Небо плыло и колебалось под ее взглядом. Океан шумел, и запах водорослей становился невыносимым, дурманящим. Софие казалось, что ещё немного и из бурлящей тьмы на нее посмотрят белесые глаза мертвой рыбы, а может, протянутся щупальца разлагающихся на берегу медуз. Скользкие, жалящие, упругие. Они коснутся ее лица, обжигая слепящей молнией с дождливого неба. И ночь кончится — снова на самом интересном.

Где-то наверху грохнула дверь. София резко поднялась, отложила книгу на тумбу, задев пустой стакан. Виктор смотрел в темноту, плед на его коленях собрался тревожными морщинами.

— Сиди. Проверю дом и вернусь. Принесу тебе пудинг.

**

София обходила дом систематично: сверху вниз, комнату за комнатой, ища открытое окно или брошенную нараспашку дверь. В полутьме и шорохе волн снаружи казалось, что дом превратился в зеркальный лабиринт: всё те же стены в белых деревянных панелях, всё те же двери, открывающиеся внутрь комнат. Всё те же закрытые окна и безжизненные белые занавески. Ей не было страшно. Она начинала чувствовать себя здесь хозяйкой. Хозяйкой пустых коридоров и слепых зеркал.

София не нашла источника звука. Всё было спокойно. Она спустилась на кухню, разогреть молоко для себя и шоколадный пудинг для него. На лестнице ей на мгновение показалось, что на белых ступенях мелькнуло пятно, синее в синих тенях ночи, но, склонившись, она ничего не увидела. Словно это был просто призрак — или редкий песок, разнесенный сквозняком без следов. Такой же песок, как она замечала временами у дверей — всегда в те дни, когда они никуда не ходили. Она не понимала, откуда он там берется, но не боялась. Никогда не боялась.

**

Виктор отказался от пудинга. Странно: в такую ночь перед сном поесть горячего только в радость. Выпив молока, она закрыла окна и вернулась к его постели.

— Ещё главу и будем спать. А то завтра совсем не встанем.

Взяла книгу с кровати, оправив одеяло на Викторе, и села читать. Легли они действительно поздно. Засыпая, София все думала о пятне на ступенях.

5.

Спуск к океану они все же нашли. Далеко, сильно дальше, чем они гуляли обычно, но зато удобный, безопасный. Кто-то сколотил там настоящий съезд, возможно, чтобы спускать лодки. Теперь этим пользовались София и Виктор. В солнечные, спокойные дни она собирала им с собой перекус, брала пледы, и они отправлялись на берег, возвращаясь домой лишь к темноте.

В тот день София бродила неподалеку от Виктора, складывая в небольшую яму мертвых медуз. Они ей не нравились. Тревожили своим видом. Потемневшие тела навевали смутные мысли, холодили тревогой. Звёздные узоры на прозрачных брюшках затягивали взгляд в мутную глубину.

За этим занятием ее застал их сосед — старый знакомый Виктора, который временами приносил им мидии и свежую рыбу. У Софии он не вызывал однозначных чувств. Она не понимала его. Не понимала, почему он приходит к ним, зачем сидит с Виктором, беседуя о рыбалке и океане, не понимала его резкого мужского запаха и задубелой кожи. Но всегда приглашала его к ужину, от которого он неизменно отказывался. Всегда приносила кофе, который он не допивал. Появлялся из ниоткуда, уходил в никуда. Оставляя крошки табака из дешёвых и крепких сигарет и песок. Песок. Он теперь был повсюду в доме, сколько бы она ни мыла полы. Песок её злил.

— Вышли погулять?

Его голос был скрипучим. Щеки — небритыми. С Виктором она никогда такого не допускала. Он был чист, выбрит. Почти красив — красотой старой фарфоровой куклы.

— Да. Пока погода позволяет. А вы с рыбалки?

Мужчина вытер нос рукавом старой куртки.

— Нет. Просто дома не сидится. А тебе что, медузы покоя не дают?

София опустила глаза на яму.

— Жалко их. Лежат тут. И никому до них дела нет.

Рыбак сощурился, поднимая лицо к солнцу.

— А до них и живыми никому дела не было. У нас с ними это общее.

Откуда-то сбоку донёсся смешок. София резко обернулась, но там был только Виктор — недвижимый и равнодушный, как обычно. Почему-то на его руках не было перчаток. Неужели она забыла их надеть на него? Дура. Бестолковая дура.

Сосед закурил, кивнул на Виктора.

— Пойду, поговорю с ним. Лицо-то у него стало поживее, а? Впервые с тех пор, как жена его убежала.

София потрясенно уставилась на него.

— Он женат?..

Мужчина выдохнул вонючий, горький дым.

— А ты не знаешь, что ли? Тебя же жена и нанимала. Она сначала в поселке кого-то искала, но тут-то все его характер знают. Никто не пошел. Тебя вот нашла. Так рада была. Тоже та ещё сука... Сама ведь врач, а сидеть с ним отказалась.

Женщина смотрела на него оглушено.

— Да как же... Как же — жена? У них даже фамилии разные... Я думала, может, работала на него или что...

Сосед усмехнулся.

— Фамилии разные. А зачем ей его было брать? У нее ж все дипломы на ее фамилию. Неужто правда не знала? — он стряхнул пепел, покосился на Виктора. — Она баба умная, красивая. Ей здесь с калекой сидеть... Не смогла бы. И сама бы испортилась, и его бы извела. Они же никогда жить спокойно не могли, все время у них то ссоры, то фейерверки. А теперь бы чего? Ей на пенсию ещё рано. А ему... А его, видишь, жизнь не спросила.

София только неверяще качала головой. Женат. Ссоры, скандалы, примиренья. Умная и красивая. Она не могла поверить. Столько времени провела с ним, а теперь — женат.

Мужчина хмыкнул, отворачиваясь к Виктору.

— Удивил ты её, а?..

Она медленно пошла в сторону от них. Наклонилась, подбирая очередную медузу. Бросила ее в волны. Руки ожгло ещё живым ядом ее призрачного тела.

6.

София теперь спала совсем мало. Каждую минуту, которую она могла посвятить себе, она проводила в поисках. Она обыскивала дом методично, сверху вниз, комнату за комнатой. Шкаф за шкафом. Полка за полкой. Она составляла списки обысканных комнат. Списки найденных вещей. Она списки свидетельств и улик.

К исходу второй недели в дальней спальне на втором этаже стояли две коробки. Их содержимое было тщательно отсортировано и внесено в список. Фотографии были пересняты на телефон, бирки и этикетки тоже. Одежда примерена. Мелкий хлам — подробно описан и изучен по статьям в интернете. Софии казалось, что она сходит с ума, но она не смела прервать это исследование. Исследование ускользнувшей из дома фигуры. Зависшей над ними тени. Исчезнувшей жены. София почти что влюбилась в нее. Почти что построила её храм. И, как положено жрице, начала перевоплощаться в своего бога.

Она не хотела напугать Виктора, поэтому началось все просто: однажды, искупав и уложив его на высокие подушки, она пришла к ужину с алой помадой на губах. Помада была старой, пахла странной смесью пудры и карамели. София нашла ее в ящике рабочего стола в пустующей комнате на втором этаже. Она лежала в глубине, в самом углу, словно была слишком незначительной, чтобы вспомнить о ней в суете сборов. Очередная мелочь, оставленная позади.

Она тогда сразу же опробовала ее на руке. Алая. Ровно как в ту единственную встречу, когда деловая женщина, оказавшаяся теперь женой Виктора, быстро и без особых эмоций ещё раз повторила требования, встретив Софию прямо на веранде. Женщина тогда была уже в пальто, дорогая сумка была расстёгнута: она выуживала оттуда ключи от машины.

— Полный уход, постоянный присмотр. Инструкции по зарядке и массажу на столе. Лекарства, режим дозирования — там же. Главное — общайтесь с ним побольше. Психолог уверяет, что ему необходимо это сейчас. Не знаю, с чего он это взял. И не забывайте проветривать. В доме легко застаивается воздух.

Помада была нанесена тщательно, губы кричали алым на светлом, жёстком лице. Взглядом женщина была уже не здесь и проговорила инструкции механически, словно освежала память бестолковому ребенку. София только кивала и неуверенно улыбалась. Она все это уже знала. И всё ещё не была уверена, что делает на пороге этого большого, красивого дома.

Теперь она стояла у зеркала в ванной и тщательно, напряженно красила губы. Она не умела краситься помадами таких оттенков. И теперь цвет полз, пачкая кожу вокруг рта. Она пыталась стереть его, создать аккуратный контур, но лишь делала хуже: лицо превращалось в маску грустного клоуна, решившего напиться клюквенного сиропа. София злобно ударила по ледяной, каменной столешнице у зеркала. Стёрла вообще всё — и начала заново. Вышло приемлемо. Лучше, чем в первый раз.

Когда она вошла в комнату, Виктор не пошевелился, не посмотрел на нее. Она начала кормить его, аккуратно — ложка за ложкой — и после четвертой заметила наконец, как задержался его взгляд. Внутри всё вздрогнуло. Ударило салютом в виски. Сжало лёгкие паникой.

Больше в тот вечер ничего не произошло. Но София не оставляла попыток, перевоплощаясь все больше и больше. Она подщипала брови в жёсткий «домик», как у той женщины с фотографий в коробке. Стала пропускать завтрак, чтобы живот стал плоским. Заказала себе белый купальник для их походов на пляж в грядущем сезоне. Жена Виктора носила такой же в тот день, когда кто-то сфотографировал их на пляже. Они оба были спортивные и загорелые. Оба — с идеальной кожей. Обнимающие друг друга: его рука на тонкой талии, её — на сильных загорелых плечах мужа. На красивых и жёстких лицах застыли улыбки. В них были гордость, превосходство, удовлетворение.

София не умела так улыбаться. В ее улыбке пряталась вина.

**

Со временем, когда живот действительно стал меньше, а черты лица заострились, София решилась на ещё один шаг. Она надела её одежду. Теперь, затянутая в длинное, винного цвета платье-футляр, с ее косметикой на лице, с тонким шарфом, пропитанным удушающей сладостью ее духов, София не узнавала сама себя. Вид портили только её собственные, простые и удобные, туфли. Тогда она скинула их и зашла к Виктору босиком, сжимая в руке поднос с чаем и вечерним пудингом. Наступило время музыки и лёгкого ужина. В этот раз играл Чайковский.

Виктор, как обычно, лежал неподвижно. Но вот она шагнула из коридора в комнату. Закрыла дверь бедром, словно отсекая лишнее пространство. Прошла к постели.

И наконец его лицо дрогнуло. В нем была мука забытого усилия. Он резко вдохнул. Отшвырнул неловкой рукой книгу, оставленную на тумбочке с вечера. И с болью, почти что злостью прохрипел:

— Убери эту дрянь! Сними!

София застыла, сжимая поднос до боли в ладонях. Мир гудел и шатался, словно в стены дома ударил прибой. Кое-как шагнув к столу, она поставила поднос и прошелестела:

— Так всё же... Всё же можешь... Всё же говоришь...

Она тяжело привалилась к стене. Триумф узнавания окотил ее ледяной водой и выбил все силы. Он не прорвался сквозь свое молчание. Нет. Он словно щелкнул переключателем. И теперь София понимала: все эти месяцы он притворялся. Играл. Он слышал каждое ее надрывное слово, каждую исповедь, внимал им, словно молчаливый бог, а внутри — насмехался, злился, скучал? Он ведь видел её. Знал – как никто. Мог говорить, двигаться. И никогда этого не делал. Никогда не коснулся в ответ. Желудок свело ледяным спазмом.

Она медленно сползла на пол, стягивая с себя шарф. Почти неслышно выдохнула:

— И зачем?.. Зачем всё это?..

Виктор лежал, вцепившись в покрывало. Глаза, впервые за все время мокрые, смотрели в потолок. Губы сжаты. Он ответил сквозь силу, сдерживая то ли плач, то ли ругань:

— Не твое дело, зачем. Тебе платят, чтобы ты нянькалась — вот и давай. И сними эти тряпки. Не смей приходить в них. Не твоё.

София засмеялась. Словно хоть что-то здесь было её. Кроме боли в спине. Кроме ночных кошмаров. Кроме его тайны, которая теперь тоже была её.

— Нет. Не сниму.

Она встала, блестя глазами.

— Ты сними. Если сможешь. Если дотянешься. Ты же так много сумел спрятать. Может, ты и ходить все ещё можешь, а?

Она осторожно приближалась к нему, аккуратно выдерживая расстояние. Сбывалась её мечта, превращая жизнь в ночной кошмар.

Виктор сжал зубы и швырнул в нее пустой стакан. Соломинка выпала из него на простыни, проливая последние капли воды на смятую ткань.

София не стала уворачиваться. Стакан ударил в исхудавший живот. Она только засмеялась — теперь уже искренне, глубоко, кровожадно.

— Совсем, значит, живой, милый. Совсем живой.

Ничего опасного рядом с ним не осталось. Книга — «Сто лет одиночества» Маркеса — валялась на полу. Стакан — у ее ног. Либо он встанет и наконец шагнет к ней, либо... Либо его роль прилипнет к нему навсегда. София с улыбкой приблизилась к нему.

— Ну что, больной? Станешь снимать с меня чужое? Или оно — единственное, на что ты ещё готов злиться, Виктор?

Мужчина зарычал сквозь сжатые зубы.

— Прекрати! Ты слышишь?! Хватит!

София качнула головой, проводя ногтем по его щеке.

— Неужто? Хочешь сказать, тебе хватило? Уже наговорился за все месяцы молчания? Сколько ты мне нервов попортил, Виктор... Сколько сил забрал... Не хватит. Теперь не хватит.

Ее рука скользнула по его вздымающейся груди под покрывало. Он вскинул на нее яростный взгляд, хватаясь ещё слабыми пальцами за ее локоть.

— Ты что творишь? Совсем с ума сошла? Убери!

София только усмехнулась, заводя руку под резинку мягких домашних брюк.

— Ты поздно начал стесняться, милый.

Пальцы обхватили его, мягко сжимая. Он судорожно вздохнул, пытаясь ее оттолкнуть, но вышло только невнятное, мягкое движение. Словно он просил не свободы, а внимания. Участия. Ещё одного движения — вверх и вниз.

— Я почти полгода кормлю и купаю тебя. Раздеваю и одеваю. Я знаю каждый твой шов лучше, чем ты. Чем она. Чем твой доктор.

Виктор зажмурился, хрипло вдыхая.

— Я касаюсь тебя каждый день. Я смотрю на тебя каждый день. Я жду твоего слова.

Ее движения становились требовательными, почти что жестокими. Она вцепилась в его волосы, которые отказывалась стричь с самого первого дня их знакомства. Ей нравилась эта смесь седины и темных, упрямых прядей. Развернула его лицо к себе.

— Смотри, Виктор. Видишь меня теперь? Чувствуешь?

Его бедра дрогнули, и она припала к его губам, требовательно целуя. Помада расползалась по ним, пятная обоих. Он застонал в ее распахнутый рот и судорожно, почти что с болью, излился на ее пальцы. Она прижала его лоб к плечу. Прошептала:

— Всё хорошо, Виктор. Сегодня ты сможешь поесть сам. Всё хорошо.

Встала. Протёрла его живот. Поставила поднос ближе. Ушла, забрав с пола шарф и стакан. Книга осталась лежать у стены. Софии было не до уборки.

7.

Их жизнь с тех пор преобразилась. Виктор больше не мог молчать и прикидываться беспомощным — тайна пала, лёжа в руинах у его постели. София же больше не могла оставаться просто сиделкой, нянькой при большом младенце — младенца не было, был палач, терзавший ее притворством. И теперь она возвращала ему долг, вытряхивая из него каждую мелочь, до которой была способна добраться.

Так она выяснила, что он ненавидит ванильный пудинг — и наконец-то они перешли на омлет и овощи по утрам. Он ел их теперь сам, запивая горячим черным кофе. Она выяснила, что у него никогда не было детей и даже кошек — жена презирала и тех, и тех. Что «Кентервильское привидение» он перечитывал сам, когда болел, а это раньше случалось редко.

Ночами она порой оставалась с ним, спать всё же уходя к себе — ей было неуютно, когда он был слишком близко. Она не знала, чего ещё от него ждать. Он не удивлялся. Может быть, он и вовсе не хотел, чтобы она оставалась.

**

В один из дней она предложила ему наконец добраться до ванной. До настоящей воды. До первой победы. Он отказался. Замолчал на трое кошмарных, удушающих суток, боясь даже попробовать. Он либо снова упадет и окажется тем, в кого играл всё это время — калекой, не способным добраться даже до собственной ванной. Обречённым на судно, кормление с ложки и гниющие раны в бесполезных теперь ногах. Либо он справится, и тогда... Тогда что? Он успел забыть — сознательно, целенаправленно — о мире за пределами своей комнаты. Своего дома. Своей боли.

На четвертые сутки София вошла к нему, расточая запах духов другой женщины, плюнула в его лицо, на котором дрожали страх вперемешку со злостью. И брезгливо процедила:

— Не хочешь побед, тогда давай проверим, какое ты ничтожество, Виктор.

И они стали проверять. Искать, есть ли куда падать. Она шипела на него с отвращением, хлестала по щекам, когда он отказывался подняться из кресла. Он отталкивал, ругался, блестя бешенными глазами, в которых зарождался странный восторг. Клялся задушить её, когда встанет — и впервые действительно захотел встать. Захотел, даже зная, что не сможет.

Они всё же уложили его в ванну. Впервые за много месяцев он лежал в горячей воде, плача против воли. Кожу, мышцы, что-то между ними щипало словно бы от тока. Виктор наслаждался. Растворялся в этом мучительном удовольствии. Она устало вытирала пот, сидя рядом. Укладывая его в ванну, она сорвала ноготь на ноге, и мизинец теперь кровоточил. Она смотрела на Виктора, не веря своим глазам. Она его ненавидела. Она мечтала, чтобы однажды он действительно встал.

**

На следующий день они завтракали на веранде. Теперь, когда он не скрывался, выходить на воздух стало проще. На завтрак были сырники. Они подгорели, но он не ворчал. Только просил пододвинуть сметану и сахар.

Телефон зазвонил, когда они допивали кофе. София ответила рассеянно, не слишком слушая, что ей говорят. И уже на третьей фразе её лицо замерло.

Звонил бывший муж. Говорил что-то о том, что она должна приехать. Что им нужно вместе съездить на кладбище. Что близится годовщина и он не сможет сам. Как будто если она приедет, он будет не сам. Как будто её присутствие сможет хоть что-то изменить на могиле их ребенка. На могиле, где их ждал маленький потрёпанный плюшевый мишка странного мятного оттенка. Когда она его там оставила, у него уже был оторван нос. Он был испачкан кашей и шоколадом. Его шерсть не прочесывалась. Он был весь в следах, какие бывают на слишком любимых. Она не решилась оставить его сразу, под землёй. Принесла потом. Когда поняла, что дома видеть этого медведя невозможно.

София обернулась на Виктора. Он пил кофе, не глядя на нее. Смотрел на темнеющий внизу океан. Лицо было каменным, как когда-то. Океан шумел, обрушивая мощные волны на прибрежные камни.

Она ответила, не отрывая от мужчины взгляда:

— Нет. Я не смогу уехать. Работа. Справляйся сам. Как и хотел.

В лице Виктора что-то дрогнуло. Успокоение. Боль. Вина. Благодарность?

Они закончили завтрак под стук начинающегося дождя. Вечером она снова осталась с ним.

8.

Врач приезжал ещё три раза, каждый раз хмурясь и задумчиво глядя молчавшему Виктору в глаза. Качал головой, бормотал что-то растерянно. Говорил, что упрямство убьет пациента. Уезжал, выпив кофе.

Виктор скрывал от него то, что теперь мог сам покидать постель — пусть даже в кресле. Что снова говорил, принимал ванну, читал. Что помнил всё — включая предательство каждого, кто не пришел в его дом с тех пор, как он упал.

На четвертый визит доктор вышел от него, сияя. Поздравил Софию с огромным прорывом и вылетел из дома, набирая чей-то номер на дорогом телефоне. София похолодела.

Она вошла к Виктору на негнущихся ногах, глядя на него вопросительно. Тот ответил странным, почти испуганным взглядом. Тихо сказал:

— Он понял. Обещал позвонить жене. Порекомендовать специалистов. Центры.

София замерла. Ровно там, где стояла, когда он впервые в ярости сорвал свою маску. Смотрела на него, ничего не понимая и глупо улыбаясь.

— Ты... хочешь уйти? Хочешь, чтобы я ушла?

Виктор отвел глаза. На лице была мука. Чистое экзистенциальное страдание человека, не смевшего сделать шаг. Она вдруг осознала, что его выздоровление было для него не только победой, но и поражением. Возвращением в мир, где никто и ничто больше не принадлежало ему. И он цеплялся за свою болезнь, как за последнюю крепость.

— Он понял сам. Я не говорил.

София опустилась на стул, не чувствуя ног. Ног, тела, пространства. Не ощущая воздуха в лёгких, мыслей в голове. Замолкла, всё ещё улыбаясь. Всё это была ложь. Конечно же, ложь. Жены не могло быть. Никого не могло быть кроме них.

Виктор не выдержал первым.

— Ты всё равно не могла быть здесь вечно. Ты понимаешь? Я пытался, понимаешь?

— Понимаю, — едва слышно ответила она. — Конечно, я понимаю. Не могла бы.

Было ли что-то в ее жизни, что она могла? Было ли что-то «вечно»? Пол плыл и шатался, когда она наконец встала со стула. Геометрия стен искажалась.

До конца дня она не выходила из своей комнаты. Лежала, глядя в стену. Не шевелилась, даже когда он позвал. Мыслей не было, только болящая пустота.

Они оба плакали — по разные стороны одной стены.

9.

Жена приехала через три недели. Три недели, полных звонков, визитов врачей и мучительного спектакля со стороны Софии, изображавшей, что она рада их прорыву. Жена требовала отчётов, анализов, обследований — и ни разу не спросила, какие книги любил слушать Виктор по вечерам.

София ждала ее на веранде, сжимая ручку небольшого чемодана. Виктор ждал в спальне, сжимая в руках книгу — «Замок» Кафки. Он думал о том, мог ли К. не умереть. Казалось, что нет. Что даже открывшийся перед ним Замок не смог бы его спасти. Потому что в Замке не было смысла. В Замке была только искусно оформленная пустота.

София встретила его жену мертвой улыбкой. Объяснила, где лежат её записи о состоянии Виктора. Где она оставила ключи. Приняла благодарность. Пожала холодную узкую руку и ушла, отказавшись от такси. Она боялась теперь садиться в машину. Казалось, её вырвет на первом же повороте. Софие нужно было пройтись. Побыть с океаном. Посмотреть на темнеющих на песке медуз.

Виктор не видел, как она ушла. Он смотрел на алые губы жены, не узнавая их. Ему хотелось, чтобы она стёрла с губ эту дрянь. Он не улыбался ей. Не хотел.

София долго бродила по берегу. Смотрела в песок, искала, сама не зная, что ищет. Подобрала ракушку. Острую. Казалось, ту самую, что они с Виктором когда-то нашли на утоптанном чужими ногами песке. Она выжимала ее в ладонь, пытаясь перестать чувствовать то, что раздирало грудь под тонким синим свитером.

На неизвестном часу блужданий ее встретил сосед. Он не стал поздравлять ее с успехом, хотя и был рад за Виктора. Вместо этого он зачем-то пригласил её на ужин, глядя на синие губы женщины. Она его не понимала, слова слипались друг с другом, превращаясь в бессмысленное и бесформенное месиво. Но всё же согласилась. Не от желания, а от равнодушия и пустоты. Осталась ночевать у него на узком диване в гостиной. Всю ночь ей казалось, что океан с ней говорит.

Она не могла понять ни слова. А океан шумел.