Молекула вселенной

В какую сторону не повернись – мы на острове. Вода! Вода! Вода! Туда – сюда! Везде вода! Как мы, приличные омские рептилоиды, здесь оказались? И главное – за что?!

– Кто здесь? – раздалось за моей спиной.

Я могу даже не поворачиваться, чтобы посмотреть – кому принадлежит вопрос. Ему! Нашего самца словно каждую ночь как компьютер перезагружают, и он вообще спросонья не только нас не помнит, но и себя. Этим он мне напоминает одного иностранного правителя, но тот уже окаменелый реликт, на спинном мозге функционирует, а наш то самец молод. Спит, как и все мужики, крепко, хоть хвост отрывай. Кстати, когда там четверг?

Вот он опять сидит, глаза трет, не узнает никого. Ну, ладно меня – у меня очередной период гендерной неопределенности – хочешь самцом становись, хочешь самкой. Но не узнать ее! Как можно не узнать ее? Она же такая вся из себя, девочка без сомнений. У нее даже брови есть! И почти нет хвоста. Такое себе сзади – маленькое, аккуратное продолжение спины. Везучка. Нечему в четверг отваливаться.

Итак, мы на острове. Везде вода, песок и посредине острова кактус. За неимением иных достопримечательностей, пойдем изучать кактус.

Ах, ты ж, моя чешуя! Он зефирный! Бело-розовый. Мечта поэта и знойных женщин то есть нас.

Надо определиться с гендером. Чот мелким мужиком я буду. Еще придется с этим самцом за самку драться, а он крупный, зараза. Накостыляет мне по самое нехочу. И сваливать отсюда некуда. Ладно, мужиком буду в следующий раз. Тогда мы с ним хоть в приличном баре посидим, пива попьем.

Как мы здесь оказались?

– Как? – раздалось за моей спиной и мои плечи погладили чьи-то когтистые лапки.

Могу даже не оборачиваться, чтобы определить – кто сейчас стоит рядом. Конечно она. Трусь щекой об ее лапку, она хихикает.

Ладно, займемся кактусом. Иголочки. Сссчпок – ха, какой прикольный звук, когда они выдергиваются. Пробую на вкус. Мммммм. Жестковата, но под карамельное пиво, или под кофейный эль в самый раз. А если еще сварить из них варенье, то с ним можно пережить любой вселенский катаклизм. Разок варили варенье и пенка с него походила на туманность Тарантул в Магеллановом облаке. Ох, и знатное тогда вышло варенье. Сколько на нем было создано мифов и легенд. Нет, это легенды были написаны по тем событиям, что случились после варенья из иголочек кактуса.

Где-то тут должна была быть кастрюлька. Так вот же она. Иголочки надо собирать созревшие, те, которые при надламывании издают хруст. Поэтому каждую иголочку надо потрогать, попробовать согнуть, если гнется, то еще незрелая, толку от нее не будет, только тяжелое похмелье, разрушающее мыслеформы, и приводящее к несчастьям у людей. Знали бы они, я про людей, что все их проблемы, это наше похмелье, ведущее к проклятьям, добавляющее черноту в событийный ряд. От человека тоже много чего зависит, но чаще они просто пешки. От судьбы, как они говорят, не уйдешь. Идиоты. Придумывают себе правила, противоречащие законам мироздания, а потом удивляются – за что?

– Что за что? – из-за кактуса выглядывает ее мордочка с тревожными глазами. – Ты укололась?

Я протягиваю ей только что сорванную колючку. Ее язык слизывает иголочку из моих когтей так быстро, словно ничего и не было в моей лапе. Хруст как разгрызаемая карамель.

Мы в человеческом облике сидели на открытой веранде ресторана. Я села спиной к залу. Хоть так садиться и опасно, но рядом он и она, защитят, если что. Он шутит, ожидая свое сложное блюдо и косится в мою тарелку, она смеется, кокетничает, старается не смотреть, что я ем. Она как всегда на диете – кофе и зефирка. Я режу стейк. С кровью. Как я люблю. Всегда прошу повара, чтоб на сильном огне быстро сделал корочку и не томил мясо под крышкой. Я хищник, и нет смысла это скрывать. Мясо почти сырое, и только зажаренная корочка несет в себе вкус соли и специй, оттеняя сочную мякоть. Тонкий, почти прозрачный ломтик кладу себе в рот и жую. Он смотрит на меня осуждая, словно я ему изменила. Наверно на моем лице написано слишком много удовольствия. Отрезаю хороший кусок мяса и протягиваю ему. Он чуть не выдал нас, почти сбросив личину – так быстро с вилки исчез кусок мяса. Ты тоже хищник, милый, и нефиг выпендриваться, заказывая какую-то муйню в трюфелях. Она смотрит на меня с укором. Дурацкая человеческая мода на диету. В ее глазах слезы, а глаза цвета океана. Не смотри на меня так, детка. Ночью мы нападем на холодильник, у меня уже лежат в запасе охлажденные птицы от приличного производителя.

Для варенья из иголочек нужен сироп. И если воду еще можно получить из росы, дождя, то где взять сахар? Жаль, что туча не из сахарной ваты и ее нельзя запихнуть в кастрюльку, перемешать с иголочками и поставить томиться на медленный огонь.

Что может быть на острове таким сладким, что заменит по сладости сироп? Только поцелуи. Нежные. Переходящие в страсть.

Мы поднялись на самый верх маяка, туда, где разжигали огонь. И моряки, из проходящих мимо кораблей, знали, что сюда приближаться нельзя. Здесь одинокая скала в пустыне океана, и дряхлый смотритель маяка, который может умереть в любой день, рассказывает нам о своей жизни. От испанки умерла его юная беременная жена, родители, друзья. Он остался один. В тот же год, прочтя объявление в газете, он нанялся смотрителем маяка. Он тосковал, не хотел жить, но с наступлением ночи приходила его жена и звала наверх, разжечь огонь. Мы стояли под самой крышей маяка, чувствовали их любовь, и целовались сами. Какими же сладкими были те поцелуи со страстной горечью слез и морской соли. Я краду сладость поцелуев из прошлого. Вспоминаю другие случаи: как облизываю твои пальцы, ломавшие до этого медовые соты, как слизываю шоколадную крошку с твоих губ.

Кастрюлька полная кружевной пеной варенья. Надувающиеся пузыри медленного томления переливаются радужными красками этого мира. Помешиваю сладости когтем. Проверяю готовность – высоко поднимаю палец, зачерпнув когтем пенку. Она кристализуется в воздухе леденцовыми снежинками, внутри которых иголочки кактуса. Выстраиваю над кастрюлькой целый лес из застывающей пенки. Потом подхватываю ее, закругляю и получаю…

– Да это же молекула вселенной, – говорит он.

Действительно, молекула. Такая сложная и такая простая. Я что – Бог, что у меня получилось сварить новую вселенную?

– Ты где это взяла? – ходит кругами вокруг меня. Хвостом чую, присматривается к моей карамельной пенке.

– Да вот, в кастрюльке сварила, – киваю на варенье.

– Тут нет никакой кастрюльки.

Смотрю вниз – нет кастрюльки, и варенья нет! Молекула вселенной есть, а варенья нет!

– Признавайся – ты спер кастрюлю с вареньем? – ору на него.

В волнах встрепенулось что-то серо-зеленое. Это она проснулась, нежится в морской пене. А он, пятясь, отходит от меня, начинает кружить по острову. Мда, тут не убежишь. Но надо признать, что кастрюли у него нет. А может и не было? А это тогда окуда? Вытягиваю перед собой молекулу.

– Спасибо, – говорит он и откусывает добрую часть молекулы.

– Моя вселенная! – ору на него, подпрыгиваю к нему боком, пряча подальше молекулу, и пытаюсь ударить его хвостом.

А он нырь и закопался в песок, оставив снаружи только часть хвоста. Я скачу по нему сверху, выкрикивая ругательства:

– Да чтоб у тебя после дождя в четверг хвост не отвалился!

– За что ты его так? – она обнимает меня, заставив прекратить прыжки.

Мы садимся на него, лежащего под песком, как на лавку, и я слышу, как хрустят в его пасти иголочки кактуса в застывшей пенке от варенья.

– Он сожрал часть молекулы вселенной, – жалуюсь. – Слышишь, это он ею хрустит.

– Значит у вас одна общая вселенная.

Смотрю на молекулу. Теперь в ней нет совершенства, идеальности. Теперь ее обитатели будут стонать о том, что мир несовершенен. Эх, красивая была вселенная.

– Да, красивая, – соглашается она. – Давай доедим, что ли. Завтра другую сваришь. Там иголки еще остались.

Лежим все втроем и сыто икаем. Я слышу шепот ее мыслей. Ей хочется кофе, хрустящий ломтик хлеба с шоколадным маслом. Почему не круассан? Ты раньше всегда хотела круассан с шоколадом? Просто хочется. Бывает. А он молчит. Может, обиделся за хвост? Приподнимаюсь, опираясь на локоть. Дую ему в ноздри – испуганно всхлипыват и начинает храпеть. Эх, чешуя моя, вот это нервы!

Можно вечно лежать на этом пляже, лопать зефирный кактус, ожидая, что утром он будет целым, смотреть в небо, купаться в волнах, ждать четверга и надеяться, что после дождика отвалится хвост. А если не отвалится? А если в четверг не будет дождя? А если не будет четверга? Кактус ведь обновляется каждое утро. Что если мы застряли здесь в какой-нибудь вторник? Долго мы здесь?

– Не знаю? – отвечает она.

– Ты помнишь, что было вчера?

– Нет. Но вот где-то на задворках памяти я словно смотрю старые пленки, и не могу определить – вчера это было или вообще много лет назад, а может это из чужой жизни.

– А он помнит, что было вчера?

– Ты только не расстраивайся, но он даже нас не помнит, – вздохнула она. – Он умный, очень быстро думает, анализирует ситуацию и понимает, что у него суточная амнезия.

– Это он тебе сказал?

– Я сама догадалась. Спросила его об этом, он подтвердил.

– За что нам все это?

– Может, чтоб ты сварила новую молекулу вселенной? – пожав плечами ответила она. – Пошли окунемся, на моей чешуе уже яичницу жарить можно.

Вода действительно зашипела, когда я вошла в нее. Плавать не хотелось. Я просто легла на отмели, оставив на воздухе только ноздри, а хвост отпустила свободно плавать в воду.

Необитаемый остров непонятно на какой планете, и это точно не Земля. Нет на Земле зефирных кактусов. Но есть такой же, вероятнее всего, океан, звезда типа Солнца, песок, ветер, воздух. И мы ждем четверг, чтобы прошел дождь, после которого у нас отвалятся хвосты и мы сможем опять принять человеческий вид. Только вот зачем он на острове? Человек такую жару не выдержит. Только рептилоид. Может, когда мы станем людьми, нас отсюда заберут и мы попадем в наш Омск, а может и нет. А может это Земля, но какая-то иная реальность, ведь выдергивала я сюда воспоминания из прошлого, а значит информполе земное. Сколько можно продержаться в раю, и когда захочется отсюда сбежать?

Кто-то дернул меня за хвост! Да так сильно, что мои когти прочертили дорожку по дну примерно на полметра, заставив меня полностью уйти под воду. Рывок на сушу, и я закидываю хвост с прицепившимся к нему грузилом к центру острова. Моя чешуя! Рыба! Я вытащила рыбу. Буквально словила ее на хвост. Вот это дела! Рыба запрыгала на песке как на горячей сковородке. Еще бы ей не прыгать, даже моя чешуя раскалилась до предела. К рыбе подскочил он и зарыл ее в песок. Правильно. В горячем песке она быстро приготовится. Хотя, я бы съела ее и сырой.

Мы сидели вокруг зарытой рыбы и ждали.

– Странно, – сказал он. – Я нырял. Не было тут никакой рыбы, и растений в виде водорослей не было.

– Как в бассейне? – спрашиваю его.

– Да, – кивнул он. – Все очень странно, необычно.

– А вдруг рыба волшебная, – сказала она. – Давайте загадаем желание, чтоб наступил четверг, пошел дождь и у нас отвалились хвосты.

Мы рассмеялись, раскопали рыбу, поделили ее и начали есть.

Резким порывом ветра принесло тучу, и внезапно пошел дождь. Рыба исполнила наше желание. Мы бегали по острову, кричали от радости, подставляя лица дождю. С нее полностью сошла чешуя, на голове появились темные волосы, она стала человеком. У меня отвалился хвост, черты лица и тела стали человеческими, но человеком я не стала. Он не изменился, даже хвост остался на месте.

Что делать? Мы были семьей рептилоидов, а сейчас мы все разные. Я люблю каждого из них и не смогу выбрать одну сторону.

– Не плачь, – прошептала она, вытирая мои слезы.

– Может так и должно быть, – хрустя рыбьим хвостом, сказал он. – Давайте подождем. Не зря же ты сварила молекулу вселенной.

Из остатков ее чешуи мы с ней соорудили подобие одежды. Он зарыл в песок часть меня – мой хвост. Нам осталось только ждать. Теперь она самая хрупкая – солнце днем, океанный ветер ночью, она не может больше есть зефирный кактус, а на его хвост больше не ловится рыба. И самое страшное – у нас нет воды для нее.

– Бойтесь своих желаний, – произнесла она и уставилась на заходящую звезду, так же как и Солнце тонущую каждый вечер в океане.

Я села сзади и обняла ее. Он сел сзади меня.

– Не будем расстраиваться. Вдруг эти события мы переживаем каждый день, – пробую успокоить всех нас.

– А давайте сегодня не уснем и посмотрим – что будет? – предложила она.

– Давайте, – отозвался он. – Только вот мы точно не на Земле – звезды над нами чужие. О какой туманности ты думала, когда варила варенье?

– Тарантул в Магеллановом облаке.

– Вот это она – туманность Тарантул.

По сиренево-фиолетовому небу перламутром сверкают звездные нити. Темнеет и небо опускается все ниже. Моя голова на его плече, ее – на моем. Небо так низко, что кажется, встань я в полный рост, то сниму с неба жемчужное колье звезд. Я протягиваю руку и … Загорается тусклый свет ночника. Я в темной комнате и за моей спиной дышит он. Странный сон. Смотрю на окно, неплотно зашторенное плоскими полосками жалюзи, сквозь которые пробивает сиреневый свет. Бесшумно встаю и иду к окну. Выглядываю в образовавшуюся щель и вижу тоже самое небо туманности Тарантул, которое мне приснилось.

Кто-то тихо скребется в дверь. Открываю. Передо мной рептилоид с передвижным столиком.

– Доброе утро, мадам. Как вы себя чувствуете? – улыбается он мне.

Улыбка рептилоида это весьма странное зрелище, больше пугает, чем радует.

– Спасибо, нормально. Вы не подскажите – где мы и что с нами произошло?

– Космический корабль “Омск”. Вас нашли во временной ловушке вселенной. Это вообще чудо, что вы выжили всей семьей. Мои поздравления, мадам. Кофе для вас всех, как вы и просили, с одним шоколадным круассаном и двумя порциями зерфиного кактуса.

Я посмотрела вглубь комнаты – на кровати лежали рептилоид и хрупкая брюнетка.