Молот Сварога. Том 2. Злая чужбина

Студеное море. Остров Клипеген. Свободный город Ирменгард.

Сбитые кандалы.

Свинцовое небо, по которому осенний ветер гнал подкрашенные закатом рваные облака, жалось низко к волнам, море ворчало, облизывая серые скалы фиорда. Кругом вздымались отвесные горы, вплотную подступали хмурые хвойные леса, а над спокойными водами бухты дымкой гнало туман, который лез на городскую пристань, и по узким улочкам Ирменгарда пробирался к храму Одноглазого шляпника.

Древний храм Вотана, не растерявший за века своей суровой красоты, простоял на этом пригорке почти четыре сотни лет, но сегодня, по-видимому будет сожжен и разрушен, как и десятки других храмов, построенных на раскиданных по Студеному морю, давно обжитых мурманами островах. В этот тихий вечерний час солнце уже закатилось за горы, окрасив багрянцем вершины сосен и драконьи пасти на коньках деревянных крыш домов.

Кружащие в темнеющем небе вороны мрачно взирали, как в вечерних сумерках в городском порту причалили три пузатых алиранских когга, что ходят под прямыми парусами, а из их чрева, волна за волной, на пристань выплескивались фанатики в одинаковых черных балахонах. Бывалые падальщики чуяли скорую поживу, и их торжествующие крики предвещали кровавую сечу.

Всемилостивый и всепрощающий Поломанный бог, погибший и возродившийся на Великом колесе, был силён. Очень силён, и совсем по-звериному, изворотливо хитёр. Силён не собственной изначальной божественной мощью, да и непонятно, был ли он вообще богом, а силён многочисленностью своих последователей, которые ежедневно, бездумно и фанатично, в исступлении исходя пеной на губах, при случае и без оного, повторяли его имя.

Вера во всемилостивого и всепрощающего Поломанного бога, который, по слухам, сам когда-то был в Красных песках презираемым своим народом грязным вором и татем, за что его и колесовали, сначала занялась затухающей малой искрой, но после распространилась в Диких баронствах и землях Союза западных герцогств, как жаркое пламя в стоге сухого сена.

Старые родовые боги никогда не были всемилостивыми, а уж тем более всепрощающими, – как издавна повелось, они могли строго спросить со смертных за их неблаговидные и бесчестные поступки, редко награждая достойных и отважных, но всегда презирая слабых и убогих.

И потому вера во всемилостивого и всепрощающего Поломанного бога поначалу распространялась лишь среди потерявших свою честь бесправных рабов и среди свободного, но презираемого всем миром человеческого отребья, – емщиков, падших обозных волочаек, булынь, татей, душегубов и извергов, от которых отказалась родня.

Убогих рабов навсегда отринули свои родовые боги и разумеется их не принимали боги чужие, но они не хотели жить как изгои, и не имели мужества умереть достойно, а потому не упустили появившейся возможности быть под рукой Поломанного бога, который мягко тянул из них жизненные силы, но бывало и делился с кем-нибудь из своих новообращенных частью своей божественной мощи, заставляя еще более фанатично и исступлённо в него верить.

Особенно радовало рабов и падших свободных людей, что своей божественной силой мудрый Поломанный бог делился не с самыми достойными и сильными из них, а с теми, кто ему наиболее предан, пусть даже они и были по меркам житейским, не заслуживающими уважения последними людскими отбросами.

И рабы, дрожа своими трусливыми овечьими сердцами, потянулись к всемилостивому и всепрощающему Поломанному богу, ведь для его милости не нужно становиться сильнее, отважней, умнее, не нужно смывать своей или чужой кровью рабское клеймо на своей шкуре, достаточно просто верить в пришедшего из жарких песков единственно истинного бога.

И всего-то! Просто истово и фанатично верить... А стоять на коленях, разговаривая с Поломанным богом, как полагалось по повелению его Слуг, им казалось совершенно естественным. Рабам не привыкать смирно стоять на коленях, это заслуженный жизненный удел малодушной и трусливой скотины, забывшей о собственной чести и родовых богах.

И сейчас, в дверях старого храма, построенного на самом высоком месте богатого Ирменгарда во славу Вотана еще легендарным ярлом Зигфридом Синебородым, старый жрец Одноглазого шляпника Куно Чернобокий не понимал, как эти трусливые овцы снова нашли в себе мужество бросить вызов соленым волкам Студеного моря. Город затягивало дымкой тумана, но с пригорка было ясно видно, как черная туча рабов Поломанного бога теснит тонкую стену щитов городской стражи.

Жрец Вотана, прихватив из храма самую ценную вещь, почитаемую всеми мурманами секиру, которую Всеотец подарил основателю Ирменгарда, заторопился в городскую корчму, в хлеву которой томились воины, не сумевшие выплатить виру за убийство свободных людей на Большом торгу. Город растревожено гудел в предчувствии большой беды, Куно спотыкаясь, бежал, тяжесть двуручной секиры изрядно оттягивала его старческие плечи...

Толкнув плечом тяжелую дверь, задыхающийся жрец ввалился в корчму и замер, упершись животом в копейный наконечник. В неровном свете коптящих китовым жиром ламп старик разглядел хозяйку корчмы, – медноволосую Рыжую Хильду, и облегченно выдохнул.

– Ты бы хоть голос подал, Куно, а то чуть в Вальхаллу не отправился, даром что с секирой в руках бегаешь. – Хохотнула рыжая хозяйка, но лицо ее было серьезно, из-за плеча выглядывали обе испуганные дочери, неумело держащие в руках топоры.

– Потом, все потом... Где Горевестник со своим хирдом?

– В хлеву, где же им еще быть. – Отведя копье, пожала плечами Железная Хильда. – Как с пристани донеслись первые звуки битвы, требуют их выпустить и оружие вернуть. Я бы рада, да без твоего разрешения не посмела.

Жрец Вотана выскочил во внутренний двор и довольно улыбнулся, ворота хлева сотрясались от сильных ударов, выбивая слежавшуюся пыль из щелей колотых досок и грозя переломить оба засова.

– Охолонитесь, воины! Сейчас отворим!

Эрик Горевестник, голубоглазый и светловолосый, с коротко стриженной бородой и волосами, заплетенными в восемь косиц, выскочив во двор, бешено глянул на освободителей, но узнав седого жреца, сдержанно поклонился:

– Кто на пристани, жрец?

– Рабы Поломанного бога, черные рубахи. Сотен пять, может и больше, приплыли на трех коггах.

– Где наше оружие и брони?

Старшая дочь Рыжей Хильды опрометью бросилась в пристройку, показывая дорогу, за ней поспешили шестеро хирдманов. Городской набат затих, на улице раздавались женские крики, лай собак и детский плач.

– Хильда! Пошли кого-нибудь за кузнецом, у тебя в хлеву клетка, а в ней закованный воин-кандальник, нам сегодня понадобится каждая крепкая рука. И принеси моим хирдманам побольше мяса и эля, за последнюю седьмицу в хлеву мы изрядно отощали. – Хёвдинг Эрик Горевестник перед битвой был весел и громогласен.

– Его нельзя выпускать, он слишком опасен! Йокит Снеговик не зря держал буйного трэлла в клетке. – Хозяйка корчмы не на шутку встревожилась. – Давеча на большом торгу вагра ради смеха медведем-трехлеткой травили, так он зверя чуть цепью от своих кандалов не задушил...

За полгода в клетке пленник оброс длинной бородой, добротная одежда пообтерлась, кандалы и цепи натерли язвы, могучее прежде тело отощало так, что проступали угловатые кости. Лишь глаза закованного вагра остались цепкими и внимательными, горя внутренней силой и непримиримой ненавистью. Пленник присел на пол клетки, к его мокрому лбу кольцами липли светлые кудри, на бледном лице под глазами кругами темнели синяки, а в золотистой бороде запуталась солома.

– Дайте мне воды. – Под дрожащим светом факелов из под светлой гривы нечёсаных волос блеснули ослепительно синие глаза.

Эрик Горевестник без боязни зашел в открытую клетку, и стал поить пленника из своей фляги водой, разбавленной с элем, пока испуганный кузнец разбивал звенья цепей на руках и ногах опасного узника.

Смотря на жадно утоляющего жажду, скованного по рукам и ногам пленённого вагра, хёвдинг невольно уважительно покачал головой, даже истощенный имперец был огромен, гораздо выше любого рослого хирдмана из его, сильно поредевшей, корабельной команды.

– Паладины, слуги и рабы Поломанного бога высадились в торговом порту Ирменгарда. Они хотят для себя новых рабов, и сегодня они приплыли за нами, за всеми нами. Ты же меня понимаешь, вагр? Ты хорошо понимаешь наш язык? – Эрик Горевестник глядел закованному полонянину прямо в глаза и поражался его внутренней силе и безумию.

Сложно было поверить, что на него смотрел захваченный в полон полгода назад, и просидевший все это время в цепях, бесправный трэлл, настолько спокойно встретил взгляд молодого хёвдинга странный вагр, в глазах которого плясала сама Хель.

Ты видел смерть? Я буду ею! Откровенно говорили его синие, как море на мелководье, глаза, и Эрик Горевестник на миг даже усомнился в том, а стоило ли им выпускать пленника на свободу, даже в такой трудный для Ирменгарда час.

– Я тебя понимаю. – Неожиданно правильной речью, совсем неотличимой от коренного жителя Тысячи островов, ответил сильно исхудавший полонянин, усмехнувшись Эрику Горевестнику уголками потрескавшихся губ. – Я понимаю, читаю и пишу на многих известных языках, и ваш мурманский, не самый сложный из этого длинного списка.

– Цепи сбиты, но я не смогу быстро снять оковы на руках и ногах, на это потребуется время. – Кузнец вдруг неосознанно обратился к узнику уважительно, даже сам от такого несколько опешив, и растерянно закрутил головой, ожидая насмешек.

– Это ничего, мастер-кузнец. – Неожиданно по-доброму улыбнулся растерявшемуся Валле огромный вагр, возвышавшийся над крепким кузнецом на целую голову. – Нас сегодня ждет развеселая битва, и если ты подошел к изготовлению этих оков со всем тщанием, то у меня на руках сейчас сидят хорошие наручи, а на ногах справные поножи.

Ступая мягко, как пард, странный пленник вышел из тесной клетки, с видимым удовольствием до хруста костей потянулся, с уважением поклонился бывалым хирдманам Эрика Горевестника, и с интересом стал разглядывать двуручную секиру, оттягивающую плечо жреца Вотана Куно Чернобокого.

– Жрец, отдай мне свой топор. Ты еще вполне крепок, старик, но этот тяжелый топор выпьет твои силы задолго до битвы, его ковали не для тебя, найди себе короткое копье и ростовой щит, и может быть, сегодня ты останешься цел. – Вагр говорил почтительно, и хотя он требовал невозможного, никто из хирдманов его не перебил.

– Это не простое оружие, и я хочу надежно его спрятать, чтобы оно не досталось в руки слугам Поломанного бога. – Куно Чернобокий покрепче ухватил оружие, словно боялся его случайно выронить.

– Эту двуручную секиру прозвали Сокрушителем мечей. Триста семьдесят шесть лет тому назад, Вельси оставил ее ярлу Зигфриду Синебородому в награду за то, что основав славный Ирменгард, тот поставил здесь каменный храм Гримниру раньше, чем срубил для себя и своего хирда длинный дом.

– Может ты и прав, старик, может быть, так все и было на самом деле. Но здесь и сейчас, с нами нет ни Одноглазого шляпника, ни вашего легендарного синебородого ярла, а мы идем, как я полагаю по доносящемуся с пристани шуму, в свою последнюю битву, и это доброе оружие, из всех присутствующих воинов, только мне будет по руке!

Или я сейчас вдоволь напою эту двуручную секиру кровью ваших врагов, или ты спрячешь ее в какую-нибудь глухую дыру в окрестных скалах, где она будет годами гнить и ржаветь. Так скажи мне по совести, жрец Вотана, чему больше обрадуется Отец дружин?

– Поклянись на крови всеми своими богами, вагр, что будешь этой ночью достоин Сокрушителя мечей, и Фенгру не придётся стыдиться и яриться, глядя на тебя из тумана. – Куно Чернобокий еще сомневался, но слова странного вагра звучали истинно.

Пленник, не раздумывая, поцарапал себе тыльную сторону ладони острым концом перерубленной цепи, и размазав кровь по своему лбу и щекам, подняв лицо к небу, в голос проговорил:

– Я, Ростих Вран, клянусь моим богом, и моим великим предком, грозным Сварогом в том, что буду этим вечером биться с паладинами, слугами и рабами Поломанного бога за себя, за каждого из своих соратников, и за свободный торговый город Ирменгард, нисколько не жалея своего живота.

А если мне суждено сегодня пасть от рук ворога в жаркой битве, то рабы Поломанного бога заберут у меня Сокрушителя мечей, только отрубив мне кисти рук, потому как даже после своей смерти я буду крепко держать в руках этот топор!!!

Одобрительный рев двух дюжин облачающихся в ратные брони хускарлов поднялся выше крыши портовой корчмы, и стал удивленно стихать, только когда в полумраке постоялого двора глаза вагра принялись слабо светиться синими огоньками.

– Твой бог смог услышать тебя... Он услышал твою клятву! – Ошарашенный жрец Вотана Куно Чернобокий, уже без всяческих сомнений и внутренней борьбы, бережно удерживая двуручную секиру обеими руками, протянул оружие исхудавшему великану. – Скажи мне прямо и по чести, вагр, ты такой же жрец своего бога, как и я своего?

– Нет, я не жрец мудрого Сварога, но я его витязь, имперский оберег, и так повелось, что мой грозный бог всегда присматривает за моими клятвами и поступками. – Варг легко перехватил секиру правой рукой, подкинув, поймал и усмехнулся:

– Сокрушитель мечей? Похоже на то... Двуручная секира рубит все, ежели умеючи. Не всякий меч вынесет ее прямой удар, да не всякий щит выдержит парочку!

Негромко позвякивая остатками цепей на кандалах, что били своими звеньями о кованые наручи и поножи, Ростих Вран мягко вышел со двора корчмы на середину широкой улицы, разогнав своим телом клубящийся кипящим молоком туман.

Имперский оберег немного постоял, глядя на бегущих мимо горожан, и словно волк, подняв лохматую голову к небу, низким сильным голосом затянул Последнюю песню мурманов – Славу Вотану, которую сразу же подхватили хирдманы Эрика Горевестника:

– Оте-е-ец дружи-и-ин, морская со-о-оль,

– Под звон мече-е-ей, к тебе пришё-о-ол,

– Пускай тума-а-ан, застит глаза-а-а,

– Не отступлю-ю-у, – я никогда-а-а!

– Под камня ви-и-изг, точу топо-о-ор.

– На зов трубы-ы-ы, к тебе пришё-о-ол,

– И пусть мне кро-о-овь, зальет глаза,

– Не отступлю-ю-у, – я никогда-а-а!

– На берега-а-ах седых море-е-ей,

– Ты всех сильне-е-ей, ты всех мудре-е-ей,

– Пусть урага-а-ан рвет паруса-а-а,

– Мы встретим Хе-е-ель глаза в глаза-а-а!

– Плевать на сме-е-ерть, плевать на бо-о-оль,

– Мы забере-е-ем врагов с собо-о-ой,

– И даже вста-а-ав напротив ста-а-а,

– Не отступлю-ю-у, – я никогда-а-а!!!

Вагр закончил песнь, и оглядев окружавших его потрясенных мурманов, остановил свой вопросительный взгляд на Эрике Горевестнике, безошибочно определив его как хёвдинга хирда.

– Это красивая и своевременная песнь, вагр, мы сегодня умрем, но сделаем это со славой и честью. Ты поешь ладно и вдохновляюще, словно настоящий скальд!

Эрик Горевестник посмотрел на своих хирдманов, готовых к битве, и без малого сотню горожан, – мужчин, подростков и стариков, бездоспешных и вооруженных чем придется, из тех достойных сынов Ирменгарда, кто, услышав в тумане Последнюю песню мурманов, пришел умирать с оружием в руках вместе с ними, а не бежал в окрестные леса, словно трусливый трэлл.

– Веди нас на пристань, вагр, нам сейчас понадобится вся наша удача, а этим вечером мудрые боги слышат тебя, и я верю, что удача будет на твоей стороне. Меня зовут Эрик Горевестник, сын знаменитого ярла Угольфа Свирепого, а это – двадцать три хирдмана моего погибшего отца, теперь уже мои хирдманы.

– Я согласен вас вести. – Не удивился предложению странный пленник. – Меня зовут Ростих Вран, я имперский оберег и воин моего бога, для меня будет честью биться вместе с вами, Эрик Горевестник!

От автора: Уважаемые читатели! Я очень рад, что Вы читаете то, что я, пока еще неумело, ночами пишу. Если Вам действительно понравилось, не поленитесь нажать на сердечко и добавить в библиотеку. Продолжение следует.

Читателю, мое искреннее почтение...