Монах

А к нам в госпиталь приехал какой-то монах. Песни петь, беседы проводить. Похрен! Мне сейчас было не до него. У меня нога так ныла, что хоть вой от боли. Точнее не нога, а то что от неё осталось. Кончился Сева-спортсмен, Сева-бегун, Сева-турист, Сева-велосипедист и Сева-красавчик. Весь активный образ жизни в топку! Остался только мотострелок, прапорщик Всеволод Неустроев – Медаль «За отвагу», Медаль «За храбрость», десяток осколков в рёбрах слева, инвалид без левой ноги по колено. Три дня как я слез с наркоты и без обезболивающих было тяжело. Терпел, потом обливался, матерился себе под нос.

В общем вся палата отправилась монаха смотреть в актовый зал госпиталя, а я остался в кровати лежать. Места себе найти не мог. Провертелся часа два с копейками, а потом неожиданно измученный заснул. Скорее даже задремал. Тревожно. Снилась какая-то лабуда.

Открываю глаза, словно выныриваю из-под льда (будто и не дышал во сне), а рядом со мной сидит старый семидесятилетний дед в чёрной рясе. Длинный, худой, похожий на актёра Леонида Филатова. Помните который про Федота-стрельца удалого молодца читал?

Ты, Федот, меня не трожь,
Пользы в энтом ни на грош, —
И кастрюлю не наполнишь,
И подушку не набьешь.

Очень у меня маменька его любила.

В общем дед старый, с дли-и-инной, седой бородой. Сидит, занчит, и на меня значит. Не отрываясь. Наверное, от этого я и проснулся. С детства не люблю, когда на меня пристально смотрят.

- Что? – спрашиваю.

Нет, ну правда, что ему от меня надо ещё?! Что им всем от меня надо?!

- Ничего, - спокойно, негромко, отвечает, старик и согнутым пальцем руки дотрагивается до своего носа. Серьёзного такого носа.

Я поворачиваю голову и вижу, что мужики в палате все на нас смотрят. Внимательно так смотрят. Я мысленно выругался и нашёл взглядом Пережогина. Классный мужик. Несмотря на тяжёлое ранение капитан вывел нас из окружения. Мы по дороге покрошили польских и шведских наёмников. Были ещё какие-то маленькие, смуглые, но мы так и не поняли откуда их к нам нелёгкая принесла.

Капитан мой взгляд истолковал правильно и опираясь на костыль (на правой ноге он таскал аппарат Илизарова) громко, на всю палату, привычным командовать тоном, произнёс:

- Чего уставились? Цирк что ли? Быстро занимайтесь своими делами!

Ребята сразу рассосались кто книгу читать лёг, кто в телефоне принялся тыкаться, Олег со Славой сели чай пить в углу. Пережогин сам отошёл к окошку и начал тихонечко курить, стряхивая пепел в крышечку от сока «Добрый: грейпфрут». Вообще-то нам курить в палате не разрешалось, но вчера лифт сломался, за туалетами зорко следила старшая сестра Сколопендра Ивановна, а по лестнице ему с такой хераброй на ноге ни за что не спуститься.

Поворачиваюсь к монаху, а он всё на меня смотрит. Пристально! Да что ему надо-то?! Как его там? Киприан вроде! Ничего себе имечко!

- ЧТО? – снова спрашиваю и неожиданно заливаюсь краской от смущения, будто быдло какое «штокаю», «штокаю» (тут ещё снова напомнила о себе сильной ноющей болью нога и я разозлился). – Исповедоваться не собираюсь! Я вообще в бога не сильно верю! Я такое видел… все мы такое видели… если бы бог существовал на самом деле вряд ли бы допустил такое!

- Ой, дурак! – негромко произнёс кто-то из пацанов, и я тут же вспомнил, что монахи ни исповедовать, ни благословлять не уполномочены.

А монах Киприан только вздохнул и произнёс:

- Это ничего, Сева. Главное, что он в тебя верит. Я уверен.

- Кто?

- Господь.

- Да нет его! Если бы был разве творилось бы такое!? Разве этих гадов носила бы земля?!

- Так помимо зла есть и добро. Добро накажет зло и расставит всё на свои места.

Сказано это было как-то по-особенному. По-простому что ли. На проповедь совсем не похоже.

- То есть мы по-вашему воины добра? – с каким-то дурацким вызовом бросил я, скорчившись от боли в колене.

- А ты считаешь, что нет?

- Я не знаю! Я только вижу, что жизнь моя теперь навсегда изменилась! И не в лучшую сторону! Я теперь ущербный!

Я это почти выкрикнул, словно истеричка какая-то. Впрочем, сейчас мне уже было плевать на всё. Но монах осаживать меня не стал, виду не подал.

- Братьев освобождаем. Благое дело. А про ущербность ты не прав, - сказано это было опять негромко, но так, что услышано всеми. Экраны смартфонов погасли, кружки с чаем остывали, руки замерли в воздухе над очередной прочитанной страницей книги.

- Прав! ПРАВ! - рука сжалась в кулак, и я даже ударил её по кровати отчего боль снова накрыла меня. У меня даже испарина на лбу выступила.

Киприан легко встал со стула и налил мне полный стакан холодной воды. Уж не знаю даже почему он решил, что я пить хочу. Тем не менее это было так.

- Никакой ты не ущербный, Сева.

- Простите, конечно, но что вы в этом можете понимать?! У вас вон две ноги! Или скажете, что… как это? А! «Господь посылает испытание каждому по его силам?»

- Не скажу, - и тут Киприан улыбнулся (почему-то это меня ошеломило, будто ведро ледяной воды на меня вылили, да так что пар во все стороны пошёл). – Это каждый сам в итоге для себя решает. Слышишь? Сам…

Слова старика словно отбивали такт в моём разгорячённом мозгу.

- Сам?

- Сам. Опустить руки и сдаться или продолжить жить.

- А! – догадался я. – Это вы про то, что я отказываюсь от протеза? А зачем он мне? Инвалид так инвалид, и не нужно притворяться!

После этих слов, глупых, и, кстати, я это понимал, в горле у меня запершило и захотелось расплакаться как девчонке. Не стал, конечно.

А мужики между тем занимались своими делами, но к нам прислушивались. Ничего удивительного. Я бы тоже слушал. Что им теперь убегать отсюда что ли?

Киприан же продолжил:

- Люди, Сева, и с одной ногой живут и даже без ног и без рук вовсе. Тут ведь как оно, чем быстрее себя жалеть перестанешь, тем быстрее на поправку пойдёшь. Примешь себя таким какой есть. Поймёшь, что как раньше уже не будешь никогда. Так что ж? Ерунда! Будешь другим! Ещё лучше, Сева! Поверь!

Я хотел заорать, объяснить, что все так говорят потерявшим конечность бойцам. Нет, а что ещё им сказать, чтобы духом не падали? Но не заорал. Не объяснил. Почему? Потому что произнесено всё это Киприаном было со всё той же доброй улыбкой. Из-за чего мне снова стало стыдно. На секунду коснувшись меня пальцами своей руки (рука у Киприана была горячая-горячая), монах выпрямился в свой немалый рост, расправил плечи и направился к выходу.

- Поговорили! – зло бросил я под нос (но злость моя касалась исключительно себя самого), застонав спустил здоровую ногу с кровати и подумал, что нехорошо с человеком поговорил. Пожилой всё-таки. Вроде как помочь хотел.

В этот момент, постукивая тростью ко мне подошёл капитан. Покачав головой и посмотрев на меня как на конченного дебила, Пережогин сказал:

- Дурак ты, Сева. Валерий Анатольевич Герой Советского Союза, обе ноги в Афгане потерял, но убедил врачей дать ему возможность дальше служить. Он как лётчик Маресьев! Надеюсь помнишь такого?

- Помню, - сглотнул я, побледнев, ведь фильм с актёром Кадочниковым мне в детстве очень нравился.

- Молодец. Так вот, убедил, и до полковника дослужился! А ты…

Махнув на меня рукой, капитан тоже вышел в коридор.

Ночью я не спал. И не из-за боли в ноге (хотя и из-за неё тоже). Думал над словами Буркова Валерия Анатольевича о котором я в смартфоне всё перечитал. Фух, досталось человеку, а он жил. А я что же ныть буду? Стыдно. Ну нет, меня не так воспитали!

Нашего лечащего врача я позвал уже утром следующего дня.

- Что стряслось Всеволод? – спросил Чащин, остановившись рядом с кроватью и по своей привычке спрятав руки в карманы белого халата.

Ребята вокруг дружно повернули головы в нашу сторону. А я почему-то некстати вспомнил снова строки о Федоте-Стрельце:

«Без меня не унывай!

Чаще фикус поливай!

Хошь — играй на балалайке,

Хошь — на пяльцах вышивай!»

И улыбнулся, впервые за то время, как оказался в госпитале.

- Константин Викторович, что там с вашим протезом? Я готов. Я согласен…