МОРФ. Первая ступень

Run, boy, run! This world is not made for you.
Run, boy, run! They're trying to catch you…

Woodkid

Павел бежал по осеннему парку. Не от чудовищ с клыками и лапищами и не от пьянствующих маргиналов, как это иногда случалось в его родном городе. Нет, он убегал от себя.

Дурное предчувствие следовало за Павлом с того самого момента, как он заселился в общежитие. И дело было вовсе не в коменданте, которая при первой же встрече просверлила его злым испытующим взглядом. Не в соседе-философе, захламившем их комнату грудами пыльных книг и немытых кружек. Не в скрипучей кровати со старым, заляпанным матрасом. И не в тараканах, живущих за каждым холодильником. Дело было в другом. В чём-то, что ускользало от Павла, шевелилось на грани зримого: далеко, но в то же время близко. Ближе, чем ему хотелось бы.

Пробежка – единственное средство от тревоги. Во всяком случае, так себе говорил наш герой. Свободная спортивная одежда. Любимая музыка в наушниках. Разгорячённая кровь и свежий воздух. Всё это успокаивало Павла. Обычно.

В тот день стояла сухая безветренная погода. В Шервуде было прохладно и немноголюдно. Пожалуй, даже слишком немноголюдно. Дубы и каштаны тянулись к небу коряжистыми ветвями и время от времени бросали вниз пожелтевшие листья. У корней паслись лесные голуби, вороны и галки.

Павел держал темп и старался не сбивать дыхания – шёл на четвёртый круг. За поворотом споткнулся и со всей дури влетел в ствол одного из деревьев. Благо, успел выставить руки вперёд. Обошлось без травм.

– Да блин… – задыхаясь, сказал Павел. – На ровном месте и… чуть не… убился.

– Ещё не вечер, – прозвучал позади женский голос, хохотнул и растворился в тишине.

Павел обернулся, но никого не увидел. По загривку пронеслись табуны мурашек. Лёгкий порыв ветра коснулся его лица, остудил испарину на лбу и висках. Вдалеке из кустов вынырнуло белое проворное пятно. Это кошка, задрав хвост, торопилась куда-то по своим кошачьим делам. Бесшумно перебирала лапами, смотрела вперёд, и, разумеется, ей было всё равно на двуногих, нарезавших круги по парку.

Павел отдышался, успокоил сердце, подумал, что показалось. «Ну какие могут быть голоса, тем более в такую рань? И вообще, пора бы топать в душ. Сегодня пары по лингвистике. Хочу взбодриться перед этой нудятиной». Он попружинил на носках, встряхнул руками и потянулся.

– Ещё не вечер, – снова повторил голос, на этот раз громче.

Павел подскочил как ошпаренный и помчался в сторону общаги. Пятки вздымали дорожную пыль и сверкали ярче огненных всполохов.

Глотая воздух, словно рыба, выброшенная волной на берег, он влетел во владения вахтёрши и только там смог немного прийти в себя. Приступ паники разбился о турникет и недовольную физиономию Галины Петровны.

– Дрёмов, ты куда несёшься? – спросила она, сдвинув нарисованные брови у переносицы. – Карточка есть?

– З-забыл, к-кажется… – сказал Павел, хлопая ладонями по карманам.

Закатив глаза, вахтёрша поправила парик, театрально вздохнула, но нажала-таки на кнопку. На турникете зажглась зелёная стрелка, и раздался знакомый щелчок.

– Проходи давай! Чего стоишь-то?

Павел толкнул бедром металлическую планку и скользнул в коридор. Поднялся по лестнице на второй этаж, миновал группу физруков, бурно обсуждавших что-то у кухни, и наконец добрался до двери с обшарпанным номером двести двенадцать. Нажал на ручку, толкнул. Дверь не поддалась. Сосед либо ушёл, либо закрылся от попрошаек, что вероятнее. Оно же как бывает? Ты вот спишь, а они лезут то за солью, то за сахаром, то за крупой какой-нибудь. В общем, понять его можно.

– Витёк, ты дрыхнешь? Витё-ё-ёк! – Павел постучал по двери так, что она заходила ходуном. – Я ключи не взял, впусти! Вставай, говорю, тебе тоже к первой, к пе-ерво-о-ой!

Наудачу сосед действительно был в комнате. Раздались приглушённые звуки: протяжный зевок, скрип кроватных пружин и неторопливые шаркающие шаги. Дверь открылась, но сам Витёк не показался – поспешил обратно, досыпать священные полчаса.

Павел зашёл, снял кроссовки, оставил их у порога и надел резиновые сланцы. Ходить в светлых носках по полу, немытому со времён заезда, – роковая ошибка. Бросив короткий взгляд на часы, Павел достал из тумбы сменную одежду, шампунь, мыло и полотенце.

– Не закрывайся, Вить. Я скоро.

Витёк ответил храпом, что можно было интерпретировать как «Зачем скоро? Не надо скоро! Просто дай бедному человеку поспать! Неужели не видишь? Я читал Канта до глубокой ночи, и теперь максима моей воли не имеет силы, чтобы пробудить измученное тело» или «Вали, вставать я больше не собираюсь».

Павел всё понял, улыбнулся мысли, что не зря он учится на переводчика, и отправился в душ.

На скамейке в «предбаннике» хватило места для вещей. Это добрый знак. Как минимум, одна из кабинок была свободна. Павел разделся, осмотрел себя: крепкие грудь, руки и ноги, пресс... Тренировки явно приносили пользу. Впрочем, такой формы он смог добиться только сейчас, на первом курсе университета, а раньше Павел был очень упитанным и очень этого стеснялся.

Дети, если поразмыслить, – весьма жестокие существа, которые любят сбиваться в стаи по признаку подобия. Если ты соответствуешь, тебя принимают и поддерживают, а если нет – травят. Вот последнее как раз и случилось с Павлом в школьные годы. До шестого класса он особо не чувствовал, что отличался, но потом наступил пубертат: сверстники стали жёстче и злее, а живот – толще. Страшное совпадение почти для каждого ребёнка почти в каждой школе. Его обзывали «Пашкой-обжирашкой» и «Паханом-брюханом», дразнили в столовой и на уроках физкультуры. Павлу было больно и обидно до слёз. Он пытался отвечать и давал сдачи, когда мог, но чаще молчал или делал вид, что ему безразличны нападки одноклассников.

В итоге полнота начала сходить в одиннадцатом, ближе к экзаменам и выпускному, а затем и вовсе исчезла, но комплексы, записанные на подкорке, никуда не делись. Они остались, и кажется, что навсегда. Поэтому Павел, как и прежде, стеснялся себя и уж тем более своей наготы в общественных местах, таких как баня, сауна или душ.

По неведомой ему причине у здешних кабинок не было дверей, и все могли видеть друг друга голыми. Павлу это было странно и некомфортно. Прошмыгнув между рядов намыленных парней, которые, перекрикивая шелест воды, обсуждали семинар по старославянскому, он догадался, что это филологи. «Ну, хотя бы не физруки, – подумал Павел. – Не будут ржать, прыгать, как обезьяны, и хлестать зады полотенцами». Он встал в последнюю кабину. Там всегда было темно из-за перегоревшей лампочки и пахло чем-то прогорклым, тухлым. Повернул кран, дождался, пока вода прогреется, и наконец-то вошёл в благодатный поток. Горячие струи стучали по голове и широким плечам, стекали вниз до самых пяток. Пар поднимался к потолку и оседал на плитке каплями конденсата. Павлу стало чуть легче. Он успокоился и попытался осмыслить то, что случилось в парке.

Голоса приходили к нему с детства, но только в ночное время, на грани сна и яви. Чаще всего они говорили что-то невнятное. Бывало, что подсказывали, как поступить в сложной ситуации, или помогали сделать домашку, но никогда не угрожали. Удержать такое в себе трудно, однако Павел хранил свой секрет даже от родителей. Боялся, что затаскают по врачам. Странно же! Странные голоса у странного ребёнка. Вдруг это шизофрения или чего похуже? В общем, так всю жизнь и промолчал, никому ни разу не проболтавшись.

Сегодняшний голос отличался от остальных. Он звучал ясно, осмысленно и как будто с издёвкой. «Нет, я больше не могу… Если снова замкнусь, станет хуже…»

– Дружище, есть чем голову помыть? Одолжи, пожалуйста, а то у меня всё закончилось.

Павла как током ударило: кто-то стоял у него за спиной. Кто-то голый и достаточно бестактный, чтобы залезть в чужую кабинку и выпрашивать шампунь. Сжавшись от смущения, он стянул с полки серую бутыль и протянул её незнакомцу.

– О-о-о, спасибо тебе, добрый человек! Я быстро, сейчас верну!

«Ну вот, видимо, уединение мне не светит», – подумал Павел и решил, что с душем пора заканчивать.

Вернувшись в комнату, он бросил мокрое полотенце на сушилку и сложил грязную одежду в корзину. Включил электрический чайник. Вода загрохотала в тишине, зашипела. Будильник Витька завопил как прокажённый.

Павел поставил на стол две кружки: одну кипенно-белую и другую в жёлтых разводах. Положил в обе по пакетику «Принцессы Нури» со вкусом бергамота и насыпал по ложке сахара с горкой. Залил кипятком.

Старый кружевной тюль чуть колыхался от ветра, залетавшего в открытую форточку. Лучи солнца, золотые и по-летнему тёплые, скользили по стенам, кроватям и полу. На улице пели птицы.

– Эх, отличное было бы утро, – на выдохе прошептал Павел, – если бы не этот дурацкий голос…

– Какой ещё голос? – сбросив с себя одеяло, буркнул Витёк.

– Да так, ничего особенного. На вот, чаю выпей для бодрости. Нам скоро выходить.

– За чай благодарствую! Это дело хорошее. – Витя протёр глаза, зевнул и заправил за уши пряди русых волос, посмотрел выжидающе. – Но я заинтригован, а это случается раз в тысячу лет, поэтому давай колись! Кто там тебя взволновал настолько, что ты еле на ногах стоишь? Честное слово, ни жив ни мёртв? Ещё и взгляд этот страдальческий, у-у-у… Влюбился, что ли?

Павел отмахнулся и сел на край заправленной кровати. Кружка больно обжигала ему руки, дымилась. В чёрном омуте «принцессьего кипятка» колыхалось искривлённое отражение реальности.

– Да нет же… – Он сделал глоток. – Я бегал в Шервуде, ну, знаешь, в том парке за первой гимназией, и что-то услышал.

Витёк кивнул и потянулся за своей кружкой. Вид у него был такой глубокомысленный и серьёзный, что Павлу захотелось рассказать обо всём, с чем он боролся долгие годы. Но вместо этого он произнёс:

– Как будто женщина смеялась. В деревьях и у меня в голове одновременно.

– Смеялась, говоришь, да в самом Шервуде?

– Ага.

Павел подул на чай.

– И вокруг, разумеется, никого не было?

– Неа.

– Тогда понятно всё.

Витёк закинул ногу на ногу и деловито покачал носком.

– Что понятно?

– А то, что я недавно книжицу одну прочёл под авторством Адима Хаппы. Известного нашего писателя и краеведа, между прочим. Так вот, в этой книжице была легенда про парк и про ведьму, которая в нём когда-то жила. Интересно?

– Спрашиваешь! – Павел подался вперёд всем телом.

Сосед продолжил:

– Давным-давно на месте Шервуда был настоящий лес. Густой и древний, может, даже священный. На окраине того леса протекала река, а у реки в старенькой избушке жила безымянная ведьма. Вечно юная и белая, как лебедь.

– Ты прямо сказочник, а не философ! – искренне восхитился Павел.

– Да тихо, Пашка, не сбивай! – Витёк хлебнул чаю, поморщился. – Вечно юная и белая… Белые одежды она носила и белые чары ткала: ворожила на воду, лечила людей и скот. Кто ни приходил к ней, всем помогала по мере волшебных сил.

– А потом что?

– А потом, дорогой мой друг, на этих землях поселился Тевтонский орден, и река стала мельчать. Реже появлялась ведьма и реже отвечала людям. Через годы река совсем пересохла и заросла бурьяном. Никто с тех пор не видел девушку в белом. Но даже сегодня люди слышат отголоски её чар, как видят они и русло, в котором теперь лишь трава да опавшие листья.

– То есть ты думаешь, что я услышал Ведьму Шервуда? Что это не глюк никакой, а было на самом деле?

Павел удивлённо уставился на Витька.

– Я, если разобраться, много чего думаю и анализирую, – ответил он, надевая мятую футболку и джинсы, – но во всём сомневаюсь, потому что мне по призванию положено. Не могу же я променять трансцендентальную методологию на неподкреплённую доказательствами веру в сверхъестественное?

– Наверное, нет.

Павел пожал плечами и тоже начал собираться. До пары оставалось пять минут. Хорошо, что идти недолго.

– Одно я знаю наверняка, – укладывая книги в портфель, сказал Витёк, – легенды на пустом месте не рождаются. У них всегда есть фундамент… нет – корень, уходящий глубоко в бессознательное. И докопаться до него нелегко.