Моргни, если видишь солнце

Сижу на крыше. Темно, промозгло, ветер. Пока тихо.

***

Ун сидел за облезлым столом перед тусклым экраном компьютера. Указательный палец на правой руке нервно, машинально постукивал то по одной, то по другой кнопке мыши.

Уже несколько минут это были единственные звуки в комнате.

Затем прибавился тихий, неровный вздох Уна. Выдох еле заметно переходил во всхлип.

Ун очень, очень хотел закрыть глаза. Они страшно болели, их жгло при малейшем движении. Уну удавалось их увлажнять, только слегка опуская веки и закатывая глазные яблоки под них, смазывая липкой слизью, что там оставалась. Но это уже едва помогало.

А закрывать глаза было… Нет. Не просто нельзя… Не…

Ун вздохнул ещё раз. Медленно он поднёс трясущуюся левую руку к лицу, осторожно дотронулся – и только силой воли не дёрнулся и не вскричал; в точку, которой он чуть лишь коснулся, словно капнули плавленым железом. Она наверняка была чёрная.

Как и всё. Руку на мыши омывало чёрным. По столу беззвучно текли струи, волны и ползли вены чёрного. По стенам, по оконным рамам, полу, мебели и… не только.

Не зная зачем, Ун посмотрел в окно перед собой.

Как странно, ничего он не почувствовал. Оно… просто было там. Просто глядело. Так же не моргая, не улыбаясь. Чернело, и всё.

- Ну… - выдавил из себя Ун, заходясь в новом приступе дрожи. – Ну уже… давай.

В уже подступающей агонии он сгорбился на стуле, открыл рот, который дёргался в судорожном дыхании.

- Давай… - прошептал Ун, и глаза его распахнулись в истинной панике, настоящем ужасе…

…последний раз.

В следующие мгновенья чудовищные удары острых рук сшибли тело Уна со стула, с мокрым, чавкающим звуком оставив в нём слипающиеся тёмно-красные воронки, что тотчас же густо засочились кровью.

Удары не прекращались. Жалкое, слабое, худосочное тело, уродуемое всё больше и больше, протолкнулось по полу и было вбито в стену. По всей комнате летели брызги, струи и всё более крупные ошмётки кожи, плоти. Однако не считая этого, больше никаких звуков не было.

Огромный мрачный силуэт, чьего лица – нет, головы – было не видно, упорно работал чудовищными руками, неустанно колотил руками-кольями то, что уже стало тошнотворной бесформенной кашей.

По стенам, полу и столу; по страшным мускулам и изгибам тела силуэта; по лужам крови и шматам плоти, огибая их форму, беззвучно плыли волны чёрного.

Оно остановилось и замерло.

Не осталось ни единого звука.

***

На крыше всё холоднее, небо всё темнее. Облаков нет. А звёзд не видно. Ветер бьёт ледяными порывами.

***

Зазвенел будильник.

Я мгновенно покинул туманные, тёмные завихрения сна, сел в кровати и быстрым движением пальца «смахнул» громкую мелодию с экрана телефона.

Только после этого открыл глаза. Готовясь...

Кажется, всё же успели тени спрятаться в углы. Кажется, я застал ловкое, бесшумное отступление их нитей куда-то... Прочь. Что ж, хорошо.

Я встал и тяжеловатым со сна шагом подошёл к окну, что было ровно напротив кровати; резким движением раздвинул тёмные полупрозрачные шторы – на улице было совсем светло. Равномерно.

Выдохнув, я немного потёр глаза, потряс головой и за пару минут оделся, привёл себя в порядок.

На кухне я по-быстрому сделал себе бутерброд, положил в контейнер, закинул тот в рюкзак. Застегнув его, глянул в окно на кухне – светло, тихо. Мимо окна пронеслась стайка воробьёв. Затем, похоже, один из них сел на металлический карниз и принялся по нему бегать, царапать.

Я тихо усмехнулся.

Через минуту я уже проворачивал в щели ключ, закрывая квартиру, и увидел, как в противоположном конце слабовато освещённого коридора из другой квартиры вышел офицер полиции Сламбэр. Он бросил взгляд в мою сторону – лица его было почти не видно – коротко кивнул и достал из нагрудного кармана блокнот с ручкой.

Я не ответил на его кивок, а со вздохом кивнул самому себе. Значит, мне… повезло? И значит, сон был не просто…

Меня заставил вздрогнуть резкий и неприятный стук одной из битых плиток, которыми был выложен пол – я повернулся опять. Это из той же квартиры вышел детектив Войд – я успел заметить мрачный взгляд, которым он одарил офицера. А тот отвёл глаза и чуть отступил, чтобы не загораживать детективу проход.

Они шёпотом стали совещаться. Войд не был крупным, но его спина в бежевом плаще загородила Сламбера, и всё, что мне было видно – как оба несколько раз качали головой, рубили воздух ребром ладони или разводили руками.

И снова. Снова им даже не было нужды опрашивать жильцов ближайших квартир.

А вышли эти двое из квартиры парня по имени Ун. Не хотелось мне задумываться, что в ней произошло.

Я вышел из коридора в подъезд и стал спускаться. Офицер и детектив за мной не последовали. Могли, конечно, явиться ещё раз позднее и задать пару вопросов. Но безо всякой охоты и… смысла.

Тем не менее, я ускорил шаг и с силой толкнул дверь, спеша выбраться наружу…

Охх...

Светло! И… и тепло. В кронах деревьев и немногочисленных кустиках ненавязчиво играл листьями ветер, те мутно бликовали солнечными лучиками. На новенькой игровой площадке напротив моего подъезда даже играли двое детей. Их мамы с малость скучающим, но спокойным видом сидели на скамейке и смотрели, иногда что-то говорили друг другу.

Что ж… хорошо.

Я спохватился и поднял взгляд, посмотрел направо, на серую, в красную клетку девятиэтажку, одну из нескольких в квартале. Я всматривался в небо над ней. Затем посмотрел на левую сторону здания… Ничего. Словно и не должно было ничего быть.

- Да и чёрт… - пробормотал я с некоторым раздражением и двинулся в путь.

Идти мне было по большей части по прямой. По левую сторону тянулась неширокая двухполосная дорога. По ней неспешно пробегали туда-сюда автомобили. Лиц водителей я не видел, но ехали они ровно, так что…

…пронзительно взвизгнули шины и загудел сигнал – я подпрыгнул, сердце тут же заколотилось…

Ничего. Ехавший против моего движения автомобиль успел остановиться, слегка наехав на линии пешеходного перехода – его поспешил пересечь перепуганный мальчик лет десяти с громоздким рюкзаком. Теперь я успел посмотреть на водителя – тот с рассерженным и тоже испуганным видом качал головой, кажется, нецензурно бранясь.

Я хмыкнул и тоже немного покачал головой. Допустим.

Воздух потихоньку нагревался, но пока не терял приятной прохлады – чем я с растущим удовольствием пользовался, глубоко дышал. Прикрыл глаза ладонью и осторожно поднял взгляд на солнце – то поднималось и светило всё ярче; лучи причудливо и красиво преломлялись сквозь мои ресницы, создавая словно призрачный ореол…

В школу я зашёл спокойным и бодрым шагом – кивнул охраннику, который с каменным лицом, как и всегда, щурился в старенький смартфон с криминальным сериалом; охранник пробормотал «..дасте».

Я по диагонали пересёк просторный холл, направляясь в коридор налево.

…Моё ровное, уверенное дыхание оборвалось, будто незримая рука перехватила мне горло.

Конец коридора… нет, не просто конец… Добрая пятая часть его длины была во тьме. Параллельные линии старых, мутных потолочных ламп тянулись туда, но не работали. Там ничего не было видно. Край тьмы находился… очень близко от поворота направо, в ответвление коридора, ведущее к лестницам на второй этаж.

Я не заметил, как у меня вспотели ладони и похолодела спина, а к ней стала липнуть рубашка. Дыхание было сбитым, я нервно моргал.

Все. Все знали, что там может случиться. Каждому… каждому довелось увидеть то, что оттуда способно выходить. Иной раз прямо на свет. С этим светом тогда творилось немыслимое. И со звуками.

И с людьми. Обычно одним человеком.

И вот, оно было там, у всех на глазах, посреди дня. Открытое, глубокое. Во что же оно должно превратиться вечером? Ночью…

Впрочем, а что… что было с этим делать?

Я вздрогнул и напрягся всем телом: из ответвления коридора с криками выбежали раскрасневшиеся, запыхавшиеся четвероклашки и понеслись мне навстречу.

С глупым и растерянным видом я смотрел, как они оббегают меня и несутся через холл, смеясь и дразнясь; на них ворчливо прикрикнул охранник.

Я повернулся ко тьме коридора. Перед глазами у меня пролетел тот миг… Край тьмы… Он почти лизнул их ботинки. Почти прокинул свои липкие, обманчиво лёгкие ниточки к их рукам…

Пришлось сделать очень глубокий вздох, успокоить жжение в глазах, желание выпустить одну горячую слезу. Ведь обошлось…

Однако шёпотом выругаться я себе позволил и решительно повернул направо – к большому проёму, ведущему из холла к другой лестнице на второй этаж; на мутный, молчаливый квадрат черноты я больше не смотрел. На этой лестнице тревожиться было не о чем, она почти добела освещалась утренним светом.

Урок прошёл нормально. Мне почти не пришлось делать замечаний. Пару раз самые невоспитанные, что сидели за партами на крайних противоположных рядах, перекинулись бумажными самолётиками. На второй раз я поймал один из них, подошёл к отправителю, мальчику по имени Эдж, и молча, без эмоций выставил его из класса на пять минут. Когда я открыл ему дверь, он вошёл с угрюмым видом и до конца урока молча писал материал в тетрадь.

В конце мне даже удалось насмешить класс примером того, как бактерии могут «испражняться» и как это может быть опасно, если их туалетом становится наш организм. Хотя пришлось осадить юмористов, что поспешили наречь друг друга бактерийным туалетом или какающей бактерией. Не без улыбки.

Так же с улыбкой я стоял у двери и ждал, пока все покинут класс и можно будет его закрыть: следующий урок у меня был на другом этаже. В кабинете царил свет, воздух был свежим, и приятно было слышать громкие и бодрые «До свидания!».

Хоть и не от Эджа. Я хотел было обратиться к нему, но он поспешно протолкался к выходу и быстрым шагом скрылся за углом коридора. Я поджал губы и вздохнул, но решил оставить.

Перемена была десять минут, спешить не было нужды, я пошёл через более длинную часть «квадратного круга» коридора.

…Навстречу мне с крайне тревожным видом бежала старшеклассница Тэзер. Она приблизилась, и я увидел, что она дрожит…

- Извините, можете, п-пожалуйста… - Она как будто запыхалась, хотя вряд ли могла долго бежать. - Там ваш мальчик, Эдж, кажется. – Она указала за очередной поворот коридора. – В туалете. Просто я… - Тезер посмотрела мне в глаза и точно выстрелила в меня своим страхом. - Зайдите вы, он стоит и… О господи…

- Я уже иду, - твёрдым голосом сказал я; коротко сжал её плечи и почти бегом двинулся вперёд.

Ах даже так. Чёрт бы…

Дверь туалета была наполовину открыта, сам он находился ближе к концу коридора. И последний пребывал в полутьме. Обычной вроде бы полутьме. Как же.

Я подбежал, заглянул в дверь. По всему моему телу прошёл холод.

Эдж стоял, опёршись спиной о не слишком чистую кафельную стену. И так худой, он в этот момент казался тощим, скорее из-за тонких рук… что были просто опущены вниз. Мальчик смотрел куда-то немного вверх перед собой, до того аккуратная причёска была разлохмачена, рот чуть приоткрыт.

А в туалете было неестественно темно. И воздух словно бы шёл рябью. Шёл… не хаотично, не произвольно. Будто бы Эдж смотрел не просто в пустоту.

Я осознал, что стою как вкопанный и с растущим ужасом наблюдаю эту странную картину. Наконец я нашёл в себе силы:

- Эдж!

Мальчик вздрогнул будто оглушённый и аж попятился от меня на пару шагов… Клянусь, глаза его были другие. Точнее, они вернули себе нормальный, карий цвет. А до того он был выцветший, сероватый… С пугающими зрачками-точками.

- Эдж, подойди. Ты в порядке? – спросил я, просто чтобы говорить и возвратить нормальность в обстановку; мои руки всё ещё дрожали.

Вдруг мальчик выбежал из туалета и встал близко ко мне, глядя прямо в глаза.

- Я… я… - залепетал он, очевидно, готовый расплакаться.

Я сразу же слегка обнял его, и он без колебаний ответил – меня тут же немного затрясло вместе с ним. Мальчик заходился в плаче, почти истерике.

- Ну, ну… - говорил я тихо. – Прости, Эдж, не надо было тебя выставлять.

- Нет, в-в-вы п-п-простите, - выдавил Эдж, - Я н-не б-буду никогда б-б-больше срывать вам урок…

У меня сердце стало обливаться кровью от этих слов, в глазах защипало. Я опустился на одно колено, крепко сжал плечи Эджа и тихо, но твёрдо сказал:

- Не говори глупостей. Не смей думать, что... ч-что это.. – Я сам запнулся. – Наказание. Это не должно повторяться. Я тебя очень прошу, будь осторожен. Обещай мне, Эдж.

Мальчик кивнул, утирая слёзы. Глаза были красные, как и опухшее лицо, и их наполняла страшная печаль в помеси с остатками ужаса… Но всё же они были карие, его. И сам он приходил в себя. Дрожал, был живой. Сердце его билось.

Я ещё раз обнял Эджа, он снова ответил, уже спокойнее. Затем я проводил его на первый этаж.

Нам пришлось пройти в каком-то метре от кошмарной тьмы коридора. Она была справа от нас, так близко… Но всё обошлось, я был рядом, мальчику ничего не грозило.

Однако я с содроганием вспомнил, что ещё случилось в ту самую секунду, когда я решился дозваться бедного Эджа. Словно растворилось целое облако некой ваты, которая незаметно, подло успела окружить меня, пока я бежал к туалету. Растворилось мгновенно, и нормальные звуки вернулись как ударом, как громом. Но за ними было слышно что-то ещё. Что-то, похожее на отступающий шелест с едва слышным… хрипом?

Выдох разочарования.

***

Дорога назад была другой. Ничего удивительного.

Было лишь немного за полдень, и солнце было ещё высоко, но… Как будто повисли облака. Плохо. Рано.

Я прошёл мимо узковатого сумрачного переулка, и до меня донеслось странное эхо какого-то влажного шлепка. Неясным образом мне слышались острые, тревожные гудки на дорогах, что были далеко за пределом диапазона моего слуха.

Шёл я опустив голову, но один раз поднял…

Невольный судорожный вдох.

По меньшей мере несколько десятков крохотных, но до ужаса хорошо различимых зрачков белёсого цвета, ряды и ряды распахнутых глаз на мертвенно-серых, мрачных лицах. И те глядели на меня – прямо на меня – из окон длинной, грязной девятиэтажки слева…

Нет. Не глядели. Просто из окон выглядывали несколько человек – кто ставил горшок на подоконник, кто задёргивал занавеску, кто развешивал вещи сушиться.

Я понял, что на несколько секунд застыл на месте. Когда я совсем очнулся и сделал шаг, то почувствовал укол в сердце, после которого он забилось в очень неровном ритме, а у меня будто в случайных местах по всему телу выступил мерзостно холодный пот. Дыхание пришлось восстанавливать.

…только лишь ради того, чтобы в следующий миг найти взором дальний угол моего дома. Неровный, некрасивый прямой угол из потемневшего коричнево-красного кирпича, что сейчас контрастировал с небом. Но не так сильно, ведь прямо из-за этого угла чуть выглянуло оно…

Едва не крича, на грани паники я опять сделал вдох – с ещё большим усилием; грудь сдавило и сжало. Чего нельзя было сказать о секундах – они расширились, растянулись. Насколько мог быстро, я зажмурился…

Должно быть, успела начаться всего только вторая секунда, но я приготовился ждать её истечения, словно это был час. Звук уже принялся мутировать, заворачиваться, вздыматься волнами внезапно разъярившегося океана. Но я не вполне успел, и случилось гораздо худшее…

Через мою голову понеслись крики. Вопли. Гигантский диапазон от самых низких до самых высоких они преодолевали с невообразимой скоростью – и носились по этому диапазону туда-сюда. Хрипы, бульканье, боль. Плач миллиона детей.

Затем всё прошло. Я раскрыл веки. Конечно, стало светлее, и вернулось тепло. Но я с трудом держался на ногах, они подкосились.

Я бы упал, если бы меня вдруг не подхватили под локоть. Я посмотрел в сторону человека – симпатичная молодая женщина с немного хрупкой фигурой, в глазах тревога. И понимание.

- Мужчина, вам плохо? – надо что-то спросить.

- Уже луч… - Я хрипло кашлянул, вымученно улыбнулся. – Мне лучше, спасибо. Могу идти.

Женщина печально кивнула и отпустила мой локоть, пошла дальше – в том же направлении, куда шёл я.

Я три раза нажал кнопку вызова лифта и понял, что он он застрял. Второй раз за месяц.

Лифтëра я обнаружил на четвëртом этаже. Он пустыми глазами пялился в двери лифта и курил – а при моём появлении дёрнулся и одарил меня очень недобрым взглядом. Скорее тоже испуганным.

... Затем испугался я: коридор, ведущий в мою квартиру, был почти перегорожен распахнутой дверью одной из соседних квартир, сейчас по правую руку от меня. Оттуда, лишь с очень короткими прерываниями, неслись детские вопли. Верещал младенец, высоко и надрывно.

Я вдохнул и заставил себя шагать дальше: совсем чуть-чуть - и я дома...

Но как любые громкие звуки, особенно звуки боли и катастрофы, неумолимо притягивают внимание, так и глаза мои, будто натянулись какие-то привязанные к ним нити, повернулись в сторону открытого проёма.

Через тесную прихожую он вёл прямо в небольшую залу, где у занавешенного окна и стояла детская кроватка с младенцем, заходящимся в истерике. Над ним, согнув усталую спину, стояла мама в домашнем халате и тщетно пыталась успокоить дитя: "Шш-шш-шш...".

Мне было всё более странно и тревожно стоять вот так и смотреть на эту обыденную, но болезненную сцену. Как вдруг будто изменилось освещение, будто шторы стали прозрачнее, и мать превратилась в один тёмный силуэт.

А над ней... Нет, на её спине появился ещё один. Он был неподвижен, точнее, двигался, только когда двигалась женщина. Он был словно призрачный, серый на фоне белизны света... Забыв о странности ситуации, я всё всматривался и различил несколько членистых лап и... Огромное, больше головы женщины, брюхо; и, очень смутно - голову... Я понимал, что свет, в котором я это вижу, совершенно ненормальный, да и увидеть можно что угодно... Однако мне казалось, что лапы эти вонзаются в спину несчастной матери.

Я не выдержал и просипел, хоть и едва слышно:

- Это ещё что такое... - И без того выжатый этим днём, я ещё более безвольно опустил руки.

…Дома я небрежно бросил рюкзак в прихожей и закрылся в комнате. Меня тошнило.

Я сел на диване, поджав под себя колени, стараясь дышать ровнее. Но всё тело точно вибрировало, дрожал подбородок; я готов был разрыдаться.

И тогда я почувствовал.

Он был здесь. Посреди комнаты. Неуловимо для глаза стало искажаться пространство, и стены покрылись тончайшим шёлком теней.

Он приблизился и наклонился ко мне.

Всё моё естество захотело возопить и затем разорваться на мельчайшие кусочки, разбежаться подальше, забиться в щели, трещинки...

А затем Он коснулся меня. Моего левого плеча. Нет слова для ощущения, что являлось, когда это происходило. Холод, онемение, страшный жар, покалывание? Только чёткое осознание, что конкретно там, в месте касания, каждая клеточка переходила в готовность взорваться и растечься жидкостью, которая уже даже не будет прошлым мной...

"Больно?" - услышал я Его.

Меня затрясло раза в три сильнее, но я ответил – яростно, сквозь зубы:
- В-в-сë н-нормально...

Он убрал... руку? с моего плеча.

Через минуту моя комната вернулась в своё нормальное состояние. За окном пригревало вечернее солнце.

Я утëр слëзы, шмыгнул. Да, это была поганая издëвка. Что ж, ха.

Ветер не ослабевал, то и дело бегал вихрями вокруг меня. Было очень холодно, но я почти этого не чувствовал.

Моему телу передавалось подрагивание крыши. От множества ног, других частей тел и чего-то ещё. Оглянувшись, я бы, конечно, никого не увидел.

Делать это было незачем. Гораздо любопытнее был горизонт.

Он занимался красным заревом.

Следующий день уже не пытался выглядеть приличнее, чем он был.

Дети и родители кричали друг на друга на площадке; кто-то упал и ободрал в кровь колени и локти.

Кажется, повсюду в городе визжали шины и гудели сигналы; мялись бока, бились фары; совершенно точно кого-то сбили.

Охранник у входа с подозрительным, нервозным видом зыркал на всех, кто проходил мимо, и с настораживающей частотой запускал руку куда-то под стол, когда никто не смотрел – рядом с его столом уже висел душок; до сего часа к нему не подошёл с очевидным вопросом ни один учитель или завуч.

А больше половины моего класса не явились. Я во мрачном молчании оглядывал эту катастрофу в виде шестнадцати пустующих стульев. И четырнадцати лиц – растерянных, рассеянных, выдающих страшную неуверенность в собственной безопасности.

Я без лишних колебаний негромко объявил, что отправляю класс на недельный карантин. Плевать, что ни о каком гриппе не шло речи. Здесь была эпидемия похуже.

Пока дети покидали класс, я стол у двери – спиной к безмолвной темени демонического коридора позади меня – и легонько подталкивал учеников руками в противоположную сторону, поторапливая... просто убираться отсюда. Я опасался, что на остальных этажах сегодня тоже необходимо было оставаться начеку: сосредоточившись, я улавливал на стенах, полах и потолках плавное движение, а слух вопреки здравому смыслу и моей же воле улавливал скрипы, хрипы и шëпот из неведомо каких углов здания школы. Эти там... не на шутку разошлись.

Зайдя в свой квартал, я увидел такую же тьму в нише дома, справа от меня.
Из тени показывался грязный серый рукав куртки, неподвижная белая кисть, а под ней - немалая, судя по всему, лужа высохшей уже крови. На периферии моего сознания началось слабое шевеление: вроде я знал этого человека. Но почему-то его имя беззвучно и безвестно уплыло по чёрной реке куда-то прочь – вместе со многими…

Уже в комнате я надел толстые, шумоподавляющие наушники, в привычной позе устроился на диване с поджатыми ногами, на этот раз ещё накрылся одеялом и подоткнул его себе, куда получилось; руками прижал наушники.

Спасало это хоть от чего-то? Едва ли.

Дом, пожалуй, разрывало. Под стенами и сквозь них, дребезжа стеклом, хлопая незакрытыми дверьми и окнами – Страдание рыло траншеи сквозь общую материю здания – десятками огромных, сотнями более мелких и миллионами тонких, как волос, длинных червей. Разлетались тарелки; гремели крики проклятий; серенадой взвывали рты младенцев; в двери ванных к подросткам колотили обоими кулаками родители.

Но это было только явное. К нему примешивалось всё прочее. Несколько секунд дрожали где-то три этажа: что-то весом не менее тонны прошло по коридору. В какой-то из квартир, не так далеко, свистнули и шлёпнули будто какие-то верёвки, или хвосты, или щупальца.

Всё вместе непостижимым образом складывалось в подобие ритма, пульсации. С неожиданной и бесстрастной ясностью я осознал окружающее как капилляр, что бился и рвался в эти минуты под разогнавшимся давлением остального мира. Пульс расходился по всему городу.

Наконец где-то в далёкой части здания раздался вопль и, кажется, серия ударов. Очевидно, без шансов на выживание.

…но чисто физически, с ощущением закрытости, с теплом под одеялом – да, я мог оставаться в рассудке.

Если, конечно, не смотреть в окно. Можно было поймать ответный взгляд.

***

Зарево, сначала узкая красная полоска на горизонте, растянулось раза в четыре и стало ярче, примешались оранжевые и жёлтые оттенки.

Ни на минуту не утихавший ветер стал доносить сюда запах со стороны зарева. Не так уж далеко оно было.

У меня закружилась голова, живот скрутило – пару раз прорвался чуть кислый кашель. Но ненадолго. Я справился с позывом.

Вглядевшись вдаль, я с трудом, но различил вереницу людей, которая довольно медленно двигалась в ночи по дороге – к зареву. К растущему огню. Кто в одиночку, кто, чаще, вдвоём, реже втроём – все кого-то несли. К зареву, что продолжало расти.

Да, они были безумны. Но здесь разума оставалось ненамного больше. Подо мной шла резня. Подо мной плескался мутновато-красный океан сна. Сквозь него, приглушённые, путешествовали ночные крики. Люди спали и кричали, на секунду просыпались – и кричали.

Тут, на крыше, я был не совсем один. Метрах в двадцати от меня сидели аж трое. Они треугольником собрались у костерка. Грели и потирали руки. Судя по движениям голов, даже о чём-то переговаривались.

Да, они были безумны.

***

Я шёл домой. Не из школы, из магазина. В первой не было никого, в магазине – почти никого.

Мне не пришлось стоять ни в какой очереди, но я провёл у кассы по меньшей мере три минуты: терпеливо ожидал, пока кассир пробьёт мои продукты и высчитает сцену, потом сдачу. Парень лет тридцати, с бледной кожей, жидкими усами и бородой, большими и расплывшимися по лицу синими пятнами вокруг глаз. Вручая мне мелочь с чеком, он сонно – будто с вопросом – посмотрел на меня.

Что ему было ответить, я не знал, но пробормотал «Всего доброго» и пошёл к выходу. Я услышал, как у меня за спиной парень усмехнулся, будто я смешно пошутил.

Мой подъезд был всего в десятке метров, когда я остановился и повернулся направо, подняв взгляд на извечную серую девятиэтажку.

Там, где её правый верхний угол должен был упираться в ясное голубое небо, сейчас было нечто другое.

Оттуда на меня взирало Оно.

Я резко вдохнул носом – явно слишком много воздуха, мозг будто получил ожог. Всё тело напряглось, желудок словно приготовился исторгнуть во все стороны и своё содержимое, и сам себя секундой позже. Я неконтролируемо задрожал. Но смотрел.

Всё же это было… захватывающе. В моей голове проносились весьма неуместные мысли. Например, как странно: я знал, что Оно… в небе. Далеко. Должно быть, в космосе. Как положено обычному солнцу. Но казалось, и особенно когда взгляд только падал на Него, что Оно восседает прямо там, на крыше; что оно как огромный мохнатый зверь.

Да, это было захватывающе. Я дрожал, обливался потом, а по губам и подбородку, капая вниз, из обеих ноздрей текли горячие солёные струи. Но я смотрел на Него и видел в этой черноте подобие текстуры. Подвижности. Осмысленности. Жизни.

Продолжались неуместные мысли. Как то: я словно глядел в лицо атому… или на немыслимой скорости приближался к газовому гиганту, совершенно не в состоянии воспринять его колоссальность… или пытался шагать по чьей-то ДНК, и та бешено дёргалась подо мной, сотрясаемая ударами таких же странных и огромных молекул воды повсюду вокруг...

В какой-то момент меня вырвало и я свалился наземь, хотя ощущал себя скорее спутанной длинной ленточкой, что медленно опускалась вниз; я успел увидеть только, как из моего же рта и носа выплеснулась кровь и выскользнуло из поля зрения завораживающее чёрное солнце…

Окончательно очнулся я уже дома, в своей комнате.

Я лежал, распластавшись на полу. Справа от меня был рабочий стол и окно за ним, слева диван, до которого я даже не дополз; я с тупым удивлением обнаружил, однако, что моя левая рука лежит на нём.

Затем я осознал, что пахнет рвотой и кровью, и лицо я совершенно не умывал.

Я со стоном поднялся на четвереньки. От этого у меня запульсировало в голове, она была тяжелая. Я оглянулся проверить.

Всё так: из коридора в комнату через раскрытую дверь тянулась беспорядочная дорожка из крупных капель и лужиц крови. Они успели потемнеть и подсохнуть.

- Действительно, пошутил я очень смешно, - прохрипел я, но тут же закашлялся, и мне стало мерзко: во рту смешались всё те же вкус рвоты и крови. – Господи…

Я встал на ноги, но только затем, чтобы присесть на диван. Я уронил голову в раскрытые ладони и сидел так несколько минут, пытаясь хоть до какой-то степени прийти в себя.

Но я не успел. Думал, что есть какой-то шанс. Но слишком он был туманный.

Справа, в паре метров от меня уже стоял Он.

Ладони всё ещё закрывали моё лицо. Как ни был я измотан, они вновь зашлись дрожью. Но я пока их не опускал. Я знал, что какое-то время могу не смотреть на Него.

Однако Он своим появлением раздвинул всё пространство. Он будто имел в себе многотонную массу и потому окружающий воздух, предметы очень ощутимо вдавились в стены прочь от него. Или они были в таком же ужасе, что и я. Или же я бредил.

Я решился, насколько вообще теперь можно было решаться, и опустил ладони.

В этот раз я лишь мельком увидел в окне перед собой ожидаемый Чёрный Закат, а вместо этого сразу перевёл взгляд на Него.

Да… Не сказать, что Он был уникальный для меня. Из тихих рассказов, перешёптываний в самое безопасное время я слышал и знал, что мой был обычным, если вообще имело смысл так это выразить.

Огромным, почти упиравшимся головой в потолок; с убийственными плечами; с серой кожей, отливающей серебром; cбуграми и веретёнами мышц, толстыми, кое-где двадцати- и тридцатисантиметровыми; c не такой большой, на фоне тела, головой, главной особенностью которой была безликость. Безглазость. Безротость.

У Него была и промежность. Там ничего не было. Но Он и ему подобные могли быть разными, сами могли меняться. И да помогут небеса тому, кто даже задумается, что могло быть с жертвами самых изменчивых и… самых похотливых.

Я ненадолго отвёл взгляд, покачал головой.

- За… чем. За… что? Почему? – еле слышно спросил я.

Ещё одной отличительной особенностью было следующее:

- Ты это о чём? – вопросом на вопрос ответил он мне; дар речи.

…этот голос по звучанию подобен был миллиардам маленьких трещин, что выбежали по полу из-под Его ног и пробрались мне прямо в мозг… или стольким же парам лапок омерзительных сколопендр, что деловито засеменили по всем до единого аксонам и дендритам нервных клеток у меня под черепом.

Я вздрогнул и посмотрел на Него. Поза изменилась. До этого Он просто стоял прямо, руки опущены. Теперь он слегка повернул голову набок и сложил руки.

А меня чуть не стошнило вновь… На глаза навернулись слёзы. Сколько же было в этом издёвки и унижения.

- Что тебе нужно… - бессильно выдохнул я ещё один вопрос.

- Ты уже как-то спрашивал.

- Да что тебе НАДО МАТЬ ТВОЮ СУКА?!! – взревел я, забрызгав всё вокруг слезами и слюной.

Проклятая серебристая голова смотрела на меня. Да, смотрела, без глаз. Вероятно, даже без какого-либо мозга. Затем этот ублюдок пожал плечами.

- Ты уже спрашивал, - повторил Он. – И получил ответ. Мы кормимся вами.

Едва не заходясь в рыданиях, я заговорил лишь чуть-чуть спокойнее:

- Ах ты поганая паскуда… Какой же это ответ, сволочь?! Каким образом кормитесь, уроды? Если ты собираешься искрошить меня в лужу мяса, так поимей грёбаное уважение и перед этим ответь понятным языком! Дай мне право хотя бы перед смертью услышать что-то вразумительное!

Серебристая голова медленно покачалась из стороны в сторону:

- Ты пытаешься понять, но слишком много о себе думаешь. Думаешь, ты… Как это у вас называется…

То ли придуриваясь, то ли по-настоящему Он задумался. А ещё издал смешок – и это породило звуковую сферу, которая мгновенно расширилась по комнате; когда она проходила через мою голову, мне послышались звуки изнасилования.

- Да, ты думаешь, ты человек вашей науки, - сказал наконец Он. – Но рассуждаешь неверно с первых секунд. С чего ты взял, что такого не может быть? Или, может, ты забыл, что такое энергия? Что вы функционируете с её помощью? Что для тебя такого дикого в том, что мы от этого кормимся?

У меня вконец раскалывалась голова, но я уже пару минут назад решил, что хуже точно не будет, и снова вскричал:

- Хватит морочить мне голову, мразь! Просто скажи мне: откуда вы взялись и зачем?!

Тут он приблизился ко мне:

- Помолчи немного, - сказал Он.

И ударил меня своей острой рукой в плечо. Меня откинуло на спинку дивана и затем обратно, я заорал от боли и страха, на одежду и на пол брызнула кровь. От страха за свою жизнь я на минуту лишился дара речи и, дрожа, свернулся в уголке дивана, тупо глядя на Него. Затем я невольно посмотрел на свою рану: Он оставил в моём плече заметную дырку, диаметром не меньше сантиметра – из неё продолжала сочиться свежая кровь. Боль моя тоже была свежая. И всё это вместе было самым что ни на есть настоящим.

Между тем по моей комнате как будто прошлась тень крайне сложной формы, одни предметы чуть растянулись, другие чуть сжались. В числе последних снова был мой желудок, меня мутило, сильнее закружилась голова.

Он опустился на одно колено и дотронулся до маленькой лужицы моей крови пальцами, которые были в моей же крови – и были теперь пальцами, а не тем острым кошмаром, что сделал во мне дыру мгновения назад. И оставил в ней ощущение страшного холода вопреки тому, что всё ещё текла кровь, и она была горячая. От неё даже шёл лёгкий пар.

- Ты учишь других, - проговорил Он; мне показалось, его голос немного изменился, стал более гулким и в то же время больнее сверлил мозг. – Учишь о жизни. Её сущности, её структуре, её процессах. Скажи мне, - Он измазал в моей крови свою ладонь и резко распахнул её, брызнув капельками мне на лицо – я зажмурился и вздрогнул. – Что же тебя так удивляет? Ты же знаешь, почему твоя кровь такая на вкус? Ты же знаешь, почему в одних жилах она ярче, в других темнее? И как она переносит то, чем ты дышишь? И как то, чем ты дышишь, питает тебя энергией. Почему же ты не вопишь на собственную кровь, как на что-то неслыханное?

Здесь он, кажется, снова усмехнулся – а я услышал, как несколько человек одновременно харкают кровью.

Он поднялся и пошёл к подоконнику. Взял оттуда один из цветочных горшков – с небольшим суккулентом. Запустил всё ещё окровавленные пальцы в почву вокруг растения и без усилия выдрал его с корнями. В этом действе не было ничего сверхъестественного, но разрыв нескольких десятков маленьких отростков корней я воспринял, как звук нескольких сотен артерий, что лопнули с мокрым треском.

Так он убил моё растение. А затем бросил его мне – суккулент, перепачканный комочками грязи и мазками моей крови, плюхнулся мне на колени.

- А почему ты не вопишь на это создание? Не находишь диким и невообразимым, как оно извлекает энергию из света? Как в этих листьях частицы танцуют и передают друг другу эту энергию. И ваши учёные понимают это просто по тому, как дёргаются и переносятся эти ваши электроны. И это заставляет дёргаться окружающие частицы. Меняться, распадаться, собираться. Энергия. Мера причинно-следственной связи. И вы принимаете это как научную истину. И когда я говорю тебе, что мы кормимся от вас энергией, - продолжил Он и в два страшных шага оказался прямо передо мной. Его омерзительная голова без лица, волос и малейших признаков нормальности… смотрела прямо на меня, - ты верещишь, плачешь и обвиняешь меня в том, что я только дурачусь с тобой.

- Т-ты… поганая образина… - Мой голос дрожал, переходил от лепета к хрипу, - Я… я п-повторю это ещё раз: ты. Просто. Засираешь. Мне. Мозг. Наверное, просто измываешься. Читаешь мне тут лекцию. И знаешь, на кого ты похож? – Тут я внезапно для самого себя с хрипом хихикнул: - Ты как шкет, который прочитал в соцсетях популярную статейку на пять страничек и вообразил себя специалистом по теме этой статейки. Энергия то, энергия это. Если ты не в курсе, мразота, больше всего энергии вон там, в небе, в том жёлтом монстре из раскалённой плазмы, который сейчас загородило ваше черномазое страшило. Хотя надо отдать должное: красиво стелешь для неведомой безмозглой твари, - выплюнул я со злой улыбкой.

Произошло странное. Вплоть до этой секунды моя комната медленно и верно погружалась в сумрак, волны и шелка безмолвных теней слой за слоем покрывали стены, и если бы кто выглянул в коридор, ему физически труднее было бы разглядеть, что в его конце; Чёрный Закат властвовал над небесным пространством, и проклятое Несолнце, это страшное сплетение абсурда, одновременно висело за окном и лезло сквозь стекло.

Когда же я закончил последнюю фразу, тени подёрнулись, на меня непонятно откуда подуло ветром (все окна были закрыты), словно воздух высвободился на миг из невидимого заточения; вздрогнула серебристая тварь, что всё так же держалась близко ко мне; и я успел заметить, как плотнее скрутилось переплетение безумной материи чёрного солнца.

На конце его правой руки всё ещё была «человеческая» кисть в крови и земле из горшка, и ладонь эту он мягко положил мне на плечо…

По всей спине и по рукам, быстро добравшись до кистей, разлился смертельный холод, а на самом плече словно оголилась плоть или даже кости. Та часть моего существа вновь пришла в беспомощный ужас и приготовилась бежать или умереть как можно скорее. В голове и глазах у меня помутнело, где-то на расстоянии нескольких километров, будто без остатков ритма, заколотилось сердце…

- А ты красиво стелешь для маленькой твари, что минуту назад верещала и хныкала и даже слова не сказала, когда я убил одно из её вроде бы любимых растений.

…В своём состоянии я даже не успел сразу заметить, что произошло за следующую секунду. Только почувствовал, как во что-то ударился спиной, и услышал громкий треск. Затем стукнулась о пол моя голова.

Это выбило искры у меня из глаз, и на мгновенье в них стало чуть яснее. Я понял, что меня швырнули, как мячик, в дверь, и в ней теперь была большая вмятина от моей спины. То есть треснули не мои кости. Хотя как знать… Но теперь уже какое это имело значение?

Тем временем Он приблизился ко мне и встал на колено, наклонил ко мне голову… Наклонил неестественно близко, его шея не должна была так вытянуться. Нет. Это нормальная шея не должна была.

Мерзкая и ужасающая безликая голова, которая теперь ещё и двоилась у меня в глазах, произнесла:

- Ты обвинил меня в смехотворном невежестве. – Его голос превратился в неупорядоченную какафонию из треска и скрипа; казалось, это в муках скрежетал воздух; и казалось, Он был зол. – Но смеха достойно то, насколько на самом деле верно обратное.

Будучи снова в состоянии шока, я не осмелился перечить Ему и тем более ухмыляться. Где-то внутри меня возмущённо корчилось осквернённое чувство справедливости, даже подобие гордости, желание встретить смерть пускай в жалком виде, жалкой обстановке, униженным, но с правдивыми словами на губах. И как же тошно мне было сознавать, что в этот момент все остатки благородства вынуждены были с кислой миной уступить раздутому, взбесившемуся инстинкту самосохранения.

- Это ты своими словами подтвердил, что не понимаешь ровным счётом ничего, - продолжался этот кошмарный треск. – Впрочем, ты ведь наверняка слышал про квалиа, - сказал Он, даже выделив последнее слово паузой.

Я в замешательстве уставился на Него:

- Квалиа? И ч-что ты этим хоч-чешь сказать, а?!

- Я уже не очень-то и хочу что-то сказать, - Он опять усмехнулся, и я чуть не ударился головой о дверь позади меня: меня слегка отбросило этим взрывом из криков изнасилования, опять криков изнасилования. – Это ты должен кое-что признать. Признать, что ты, вы, люди, пока совершенно не понимаете квалиа…

- Ты даже не меняешь пластинку, подонок, - прошипел я сквозь зубы. – Квалиа мы не понимаем. За столетия исследований?! Ты серьёзно думаешь, что мы не понимаем, как появляется в нас чувство? Твою мать, каждый раз, когда ты воображаешь, будто говоришь что-то умное, то просираешь все полимеры!

- Нет, не понимаете, - проигнорировал Он мои слова. – И вместо того чтобы гавкать на меня с пола, ты бы лучше задумался. Откуда у вашей соли именно этот солёный вкус? Откуда сладость у сладкого чая? Можешь до конца дней своих показывать мне на молекулы и рецепторы – что дальше? Почему так вас душит горе? Почему вам так «плохо» в скорби? Что ещё за «плохость»? Из чего состоит «приятность» экстаза, оргазма?

- Это… это субъективный опыт… - начал я.

- И эти два слова – всё, чем вы прикрываете то, чего не понимаете. Вы не видите весь тот мир, что скрывается за квалиа. И не в состоянии понять их энергию. Всю её мощь и сласть…

На этих словах окружающий воздух притянулся к Его голове, будто он резко вдохнул… с наслаждением? Снова искривилось пространство, и напряглись все страшные мышцы на Его теле.

- Ваши тёмные ассоциации, травмированные нервные контуры, раскалённая амигдала[1], обезумевший гипоталамус[2], миллиарды ваших неврозов и психозов – ты просто представить себе не можешь, какие вы источаете гигатонны энергии.

Упомянутые Им структуры в моём мозгу и правда полыхали, это было точно… Я с трудом дышал, перед глазами у меня плыло; я чувствовал, как отступает шок и по спине расходится бушующий пожар боли – теперь она от любого движения словно давала трещину.

Однако, уже будто отдельно от себя, я услышал своё Ему возражение:

- Эти твои… - тут я не выдержал и простонал, - эти твои гигатонны энергии – такая же обыкновенная энергия движения частиц. Нервные импульсы, синтез белко-ф… траспрт… - последнее слово я еле выдохнул, подкатила тошнота; затем я всё же справился: - Где вы там насочиняли какие-то…

- А нет оттенков у этой энергии? Нет полутонов? Привкусов? Своеобразных запахов? – перебил меня Он.

- Ты несёшь… - Я издал странную помесь всхлипа и усмешки и нелепо дёрнулся: в спину будто вонзились щепки и остались там занозами. – Ты несёшь полнейшую чепуху и… и…. – Я сделал хриплый вдох. – И всего-навсего пользуешься моим жалким положением, выставляя свои рассуждение чем-то убедительным. Но это всё не более чем беспочвенные спекуляции, вольные придумки…

- И в самом деле… - протянул Он, и от того, как он это протянул, опять пошла дырами и царапинами истончившаяся уже ткань пространства. – Положение у тебя жалкое. А не напомнишь, как ты в нём оказался?

Тут он одной рукой схватил меня за грудки и впечатал спиной ровно в ту же вмятину в двери, которую я ранее оставил.

…Я заорал от очередного, ещё более страшного болевого шока – заорал, как мне казалось, на всю квартиру и так, что можно было услышать даже с улицы. Но из-за оглушения и Его присутствия крик оказался жалким и коротким.

Он отпустил меня и я скатился на пол – в стонах и рыданиях. Неосознанно я попытался закрыться руками от Него, ото всей этой злобной, ненавистной, обезумевшей действительности.

- Вполне реальная боль, правда? Вполне реальная вмятина в двери. Вполне реальный труп твоего растения. Рана у тебя в плече. Ушибы в спине. Колебания голосовых связок и воздуха от твоих стенаний и завываний. Вода и соли в твоих слезах. Кровяные клетки, гемоглобин, те самые молекулы – в твоей крови.

Сотрясаемый дрожью и рыданиями, я поднял на Него взгляд – он сейчас казался ужасающей громадой, плечи Его были горами, веретёна мышц вытянулись на метры. Всё вокруг него округлилось: потолок, стены, воздух обходили Его диковинными дугами.

А он ещё ниже наклонился:

- Я – здесь. Я – есть. И я – ем тебя.

В Его проклятом голосе были те же сладострастные стоны насильников, хриплый и влажный похотливый смех растлителей и некрофилов, их мычанье сквозь свои больные и преступные грёзы.

Затем он опять схватил меня за грудки, но уже медленно, и стал поднимать, шурша моей искалеченной спиной о двери. Находясь в полубессознательном состоянии, я лишь едва воспринимал широкую реку боли, что бурным потоком сходила по мне. При этом я сознавал, уже минуту как, что не только ударами она была вызвана. Всё это искривление действовало и на мои кости, мышцы, внутренние органы. Я не понимал, как они держались.

Он явно хотел, чтобы я встретился с ним взглядом: поднял меня так, что даже безвольно, бессильно упавшая, моя голова направлена была на его – один этот сплошной взгляд, что лезет в самое нутряное и несёт всё самое чуждое.

Должно быть, так он подходил к завершению этой экзекуции надо мной.

- Мы с вами давно. И пришли мы к вам на этот запах. Тебе и так ясно, что перемещаемся мы не подобно вам. И знаете нас не только вы. Сюда нетрудно было продолжить нашу Сеть. И разработать ваш богатый прииск.

Справа изливалось тенями Несолнце. Сквозь помутнённое сознание мне мерещилось, или же это было совершенно взаправду – что оно ещё более приблизилось к окну. Было прямо там. Наблюдало за этим изнасилованием. В том же неизлечимо больном пароксизме вожделения.

Я вновь зашёлся дрожью, но…

Да, я зашёлся дрожью.

На секунду будто перестал весь этот мир жить по законам.

На секунду кровь моя превратилась в пар. Зашипела алыми облачками, забила яростно в поршни клапанов.

Я оскалился в улыбке.

Его хватка чуть поменялась.

Мой оскал тянулся дальше. Я представлял себе, что выбрасываю из горла и из-за дёсен на Него ловчую сеть своей горящей крови.

И я заговорил:

- Ешь, значит, - как бы непринуждённо начал я. – Оттенки, стало быть. Тона. Мелодии. Оркестры вкуса. Меня ты ешь, значит.

Он стал сопротивляться. Вокруг него захлопали складки пространства. Дало настоящую трещину зеркало моего шкафа. Повалился экраном вниз монитор на моём столе.

- Так я ж тебя могу кормить фекалиями, - продолжал я, и меня уже разбирал смех. – Я ж тебе устрою несварение! Я ж тебе устрою сепсис своим счастьем!

…Его пальцы меня выронили, я упал на корточки под дверью. Больно, да. Но Он отступил на шаг.

Пульс гулкими ударами бился у меня прямо в перепонках; артерии мои гнали кровь чуть ли не в самую наружность. Да, я опутывал Его сетью своей крови.

- Сказать тебе, почему ты такой кретин? – усиливал я напор. – Ни одна поганая бацилла не придёт и не оставит на предметном стекле микроскопа конверт с письмом, где расписала свой рацион. А ты, дружок, - тут я чудом поднялся на ноги, тыкая в Него пальцем. – Ты пришёл и мне всё рассказал. – Я в благодарном жесте сложил руки на груди. – Спасибо.

А Он молчал и отступал.

- Я твой хозяин, и мне тебе устроить кому. Мне тебе выбрать эвтаназию, - говорил я, частью ужасаясь каждому собственному слову.

А ещё я увидел, как Он съёжился. Как прохудился. Как вернулись к нормам пропорции и перспективы окружающие предметы. Он стоял уже почти у противоположной стены.

- Ты не успел убить меня, но убил тайну, исчерпал неизвестность, - смаковал я свои вердикты. – А ты разве не знаешь, что в предвкушении, в неудовлетворённости познания вся сила – мощь ужаснее глубин атомного ядра?

Тут я бросился вперёд, схватил Его за шею и, как хилого подростка, швырнул в дверь, в коридор. Он распластался там, по-прежнему молчал.

А я медленно пошёл к нему:

- Мы теперь вас выследим. Изловим. Привяжем, приручим, кастрируем. А дальше – вивисекция. Исследовательским отрядом истребим вашу тайну. Сожжём вас, кого заживо, кого погребально – и будем оглушительно смеяться. Смахнём в костёр слёзы счастья и веселья. Впервые казнить будем во благо, во имя красоты.

…К тому моменту от Него почти ничего не осталось. Какова бы ни была самая фундаментальная Его сущность, сейчас она стремительно теряла контакт с привычной физической действительностью. То, на что я смотрел, походило на скопленье пятен, мельтешение серости. При этом двигались эти образы как будто бы в подобии порядка, где-то поступательно, пухли и сужались… Возможно, я застал предсмертное биенье чуждых земной жизни жил и сердца.

- Спасибо, что пришёл. А теперь изыди.

И тогда раздался первый свободный выдох текущего момента времени. Очнулась от удушливого сна реальность в обыкновенной своей палитре.

Трещина в зеркале осталась. Мёртв был мой суккулент. Лежал на столе упавший монитор. Сохла повсюду моя кровь. Да, это было реально. Но не совершался больше над ними оскверняющий ритуал.

Я вернулся в комнату – и зажмурился от золотистого вечернего света.

Разумеется, непостижимая, но трусливая чёрная зараза поспешно убралась.

Вне сомнений, ещё долго мы оплакивали.

Ходили средь кострищ, ужасались. Кто-то падал в обморок. Тех приводили в чувство, утешали – иногда напрасно.

Сыпались проклятья, поднимались высоко крики рыданья.

Но отныне мы стояли сплочённо. Смотрели в лица, видели в глазах благую, понятную мысль.

А Этих мы нещадно гнали. Да, пинали, унижали, высмеивали. Как они когда-то нас. О да, теперь мы были их тираны. И были мы ужасны. Ужасны? Ужасны над насильниками, над вершителями голодного произвола? Мы теперь виновны в издевательствах?

Пусть так. Наша диктатура – смех детей. Наша тирания – состраданье и взаимопомощь. Наша тотальная слежка – остриё научной мысли. Наш кровавый ритуал – стоянье под дождём, с улыбкой и с ладонями в ладонях братьев и сестёр.

[1] Амигдала, она же миндалина или миндалевидное тело – структура, располагающаяся под корой больших полушарий, относящаяся к лимбической системе, т.е. системе, связанной с формированием и переживанием эмоций. Конкретно амигдала тесно связана с такими чувствами и реакциями, как страх и агрессия.

[2] Гипоталамус – древняя (в эволюционном смысле) структура, не относящаяся к коре больших полушарий, располагающаяся под (гипо-) условным «центром» мозга, таламусом, отсюда название. Содержит десятки ядер (групп клеток), выполняет множество важнейших функций, среди них и эмоциональные реакции, от удовольствия и возбуждения до опять же страха и агрессии.