Московские

— Как это понимать? — пришло сообщение на телефон Эллы. Интернет в тоннеле подвисал, сообщения предательски не отправлялись. Элла порылась в банковских отправлениях.

«Не забыла ли на день бобрихе отослать?» — беспокоилась девушка. Поезд добрался до нужной станции, появилась, наконец-то, связь, и в чат прилетела фотография окна.

Элла приблизила изображение, но по рыжему пятну и без того стало ясно, в чем дело.

Маргарита Жбанчикова, владелица арендной квартиры на Фестивальной улице, этим холодным декабрьским вечером навещала подругу. По пути домой, когда над Москвой уже смеркалось, а фонари подали тоскливый желтый свет, ей позвонил Дмитрий Гробштейнберг, сосед по подъезду, живущий над сдаваемой квартирой.

Голос у Гробштейнберга звучал отчаянно:

— Милая моя Рита, заклинаю вас, избавьте меня от этой трагедии! Кошачий вой сведет меня в могилу. Утром ещё тишина, но когда её хозяйка соблаговолит выбраться из квартиры, случается свирепая резня голосом!

— Дмитрий Аркадьевич, как это понимать? — спросила испуганная Маргарита.

— Мяу! Мяу! Мяу-мяу-мяу! Мя-я-я-у! Мяу-мяу! — кричал в трубку Гробштейнберг. — С меня довольно, милая, разберитесь со своей квартиранткой.

— Но у неё же нет никаких животных. Всё оговорено по договору.

— Не будьте дурочкой, — оскорбительно сказал Гробштейнберг и прекратил разговор.

Вера Яковлева, подруга, к которой приходила в гости Маргарита, порекомендовала сходить и проведать, раз случай подвернулся.

— Так я ключ запасной забыла дома. А может, она уже вернулась и откроет сама?

— Может, вполне может. Пошли.

У подъезда стоял Гробштейнберг, взъерошенный и весь вне себя. Из ноздрей у него шёл пар, как у коня. Он протяжно курил сигарету, стоя рядом с желто-зелёной урной, наблюдал за самолётами, идущими на посадку. Увидев Маргариту с Верой, он удивился; на лице разыгралось смущение.

— Простите. Простите меня, злого зверя, — сказал он виновато. Всем телом, казалось, он сжимался в ту же минуту. — Но этот зверь! Он настоящий ренегат! Никакого покоя, а вы знаете, какая трудоемкая, ответственная и опасная у меня работа. Знаете! И ничего не делаете!

— Как это понимать? — спросила Жбанчикова, снимая перчатки с рук.

— Вот, глядите сами! — Гробштейнберг указал пальцем на окно квартиры Жбанчиковой.

Было видно, как свет из прихожей падал в одну из малых комнат, как тускло освещались предметы обихода, как белая ваза утонченно расплывалась, словно свеча, на подоконнике. И совсем рядом с ней сидел самый настоящий, натуральный кот, причем, настолько ярко-рыжего окраса, что казалось, пламя из свечи прыгнуло и зажило своей жизнью.

Маргарита Жбанчикова уперлась смертельным взглядом в кота. Кот, однако, заметил провокацию в свой адрес, невозмутимо и сурово глядел на женщину, свысока насупившись.

— Ух ты, какой огонёк! — улыбнулась Вера. Заметив настрой у подруги, она решила затихнуть. — И что дальше? Пошли внутрь, я уже замёрзла до костей.

— Пойдем, пойдем, дамы! - Гробштейнберг, видимо, почувствовал скорую расправу над пушистым разбойником, развеселел и бросил окурок в урну.

— Погоди минуту… — Жбанчикова навела камеру телефона на окно, сделала фотографию и принялась на ходу писать квартирантке.

Консьерж Леонид смотрел в маленький телевизор, иногда разговаривая сам с собой. Шла ударная передача, в такие моменты он не любил, чтобы его отвлекали по пустякам. В окошко постучалась женская рука, консьерж занедовольничал, лениво приоткрыл и спросил:

— Кто там? По какому поводу?

— Товарищ Марейчев, привет вам. Где запасной ключ от моей квартиры?

— О, какие люди, какие люди! Ключа вашего у меня нет давно. Вы забыли, видать, как отдали Элле, квартирантке своей.

— А она не приходила ещё?

На лице Марейчева в секундном молчании, повисшем после вопроса, разыгралось изумление: «Я что, пастух в подъезде?»

Жбанчикова чертыхнулась.

— И что же дальше? Нужно же как-нибудь разрешить эту катастрофу, необходимо восстановить устойчивый баланс…

— Прекратите, Дмитрий Аркадьевич, я не в духе.

— Что уж, дух у вас и правда не тот… — сказал Гробштейнберг, почувствовав прокуренным носом знакомый запах от шампанского.

На подобное замечание Жбанчикова лишь злобно огрызнулась и двинулась пешком на третий этаж. В злопыхании она зазвонила в звонок, раза четыре-пять, а может и больше; затем забила ладонью по двери, и гулкое эхо расходилось по подъезду. Вера просила подождать, Гробштейнберг требовал ускорять, а из-за двери едва послышалось вопросительное «мяу?».

От нахлынувшей жары Жбанчикова сбросила пальто, развязала платок и уперлась спиной в стену, ожидая.

Простояли в ожидании чуть больше двадцати минут. Вера пробовала разбавить тучу чем-то приятным, но в голове у Жбанчиковой происходил чудовищный разнос. Она представляла себе квартиру с изорванными обоями, поцарапанной мебелью и помеченными углами, с кошачьим наполнителем на полу и густым, как тополиный пух, слоем кошачьей шерсти всюду, где только можно, что ей придется ходить по нему словно по минному полю, и в сумке трагически не остался антигистамин.

В момент, когда Гробштейнберг засобирался к себе, бросив напоследок какую-то ехидность, дверца лифта растворилась, показалась тонкая фигура Эллы Тарантук. Всё в ней выглядело для Маргариты Жбанчиковой отталкивающе: короткая стрижка под кричащий салатовый цвет, округлое лицо с очертаниями невинного хомяка, пирсинг, дикое флисовое пальто.

Девушка бежала, вся взмокла, а под общий осуждающий вид принялась потеть ещё сильнее…

— Здравствуйте, — как можно тише произнесла Элла.

— Как это понимать? — один и тот же вопрос сыпался как горох из банки. — Как это понимать, Элла?

— Я всё объясню, Маргарита Юрьевна.

— Уж постарайтесь, дорогуша!

— Сестра уехала в Сибирь, к родителям, просила последить за котом.

— Решительно не понимаю, при чём тут я, — холодно сказала Жбанчикова.

— Ложь. Девочка лжёт! — затараторил Гробштейнберг, прижавшись в угол. — Вот лжи я точно не потерплю в своем доме. Позовите Марейчева! Он докажет, что девочка лжет.

— К чему он здесь? - недоумевала Вера Яковлева. — Предлагаю разобраться по-быстрому. Девушка, откройте дверь — и мы всё проверим, а потом уйдём.

— Не просто проверим. Вы соберёте свои вещи, Эллочка, и освободите квартиру завтра с утра. Решительно не понимаю, при чём тут я, если было ясно сказано: «Без животных, пожалуйста». Договор есть? Есть. Читали его, когда подписывали? Читали.

— Позовите Марейчева. Он докажет, что девочка пробует нас надуть. Кот воет не первую неделю, а с самого начала вашего заезда, — вновь потребовал Гробштейнберг.

Тут девушка почувствовала, что её придавили жестко, и она, бросая крупные слезы, принялась смешивать всё в одну кучу: трагедия в жизни, трудности на работе, токсичный коллектив, неокрепшее после операции здоровье, некий экзистенциальный кризис, и вот, наконец, добравшись до сути, девушка с заплаканным лицом призналась: «И я захотела себе Желе!»

— Какое такое желе? — спросила троица хором.

— Кот по имени Желе. Я завела его, чтобы выйти из депрессии, — Элла смотрела на людей умоляюще.

— Открывайте. Немедленно, — потребовала Жбанчикова, указав на дверь.

— Нет. Не могу, страшно… — зашептала девушка.

Лицо Жбанчиковой превращалось в баклажан.

— А вдруг вы побьёте Желе? Вам нужно выйти из агрессивного потока. Проконтролируйте дыхательную практику. Могу помочь: раз, два…

Гробштейнберг, укутавшийся, потому что подмёрз на лестничной клетке с настежь раскрытой форточкой, хихикнул под поднятым воротником.

— Открывай немедля! — закричала Жбанчикова. — Заломала психологическую комедию!

— Только обещайте, что не тронете Желе? Он существо ранимое и немножко трусливое, но очень доброе.

— Открывай, — прошипела Жбанчикова, вся уже баклажанная.

В замочную скважину проник ключ. Прозвучало два поворота, дверь послушно отворилась, а за ней и внутренняя деревянная, обитая кожзамом. Потянуло необычным запахом, смесью трав и курительных веществ.

— Так, вы как хотите, а я первая внутрь, безопасности ради, — сказала Вера Яковлева, заходя в прихожую.

— Честное слово, комедия. Впервые в жизни с таким сталкиваюсь. А я уже шестой десяток разменял, между прочим. Нет, вы поймите, глубокоуважаемые, что мой труд — ответственнейший и подчас опасный. Любой просчёт, и всё, пиши-пропало. Мне нужно сосредоточиться, уйти в себя, ибо слишком много стало болезненных раздражителей. А тут ещё орущий кот, — Гробштейнберг, вспомнив, что его не приглашали внутрь, а совесть и без того кусала его за поднятую перед соседкой истерикой, сжался физически до приличного торшера, присел в прихожей на пуфик и оттуда принялся разговаривать с остальными.

Жбанчикова зашла третьей, а четвёртой, сильно испуганной, проникла Элла.

Хозяйка сбросила обувь, открыла шкаф и бросила под ноги тапочки. Как ураган, она принялась изучать обстановку в квартире. Голос подруги послышался из гостиной.

— Ох, какой персик. Усы, лапы, хвост, глаза как тарелки. Ну, не беги, не бойся! Вот хулиган. А чего кота назвали Желе? Вроде не жиденький, здоровенький.

— Когда привезла домой, он котёнком слопал банку желе, прямо на кухне. Я это поняла, когда морда желейная показалась, — Элла присела на стул и взялась за указательный палец.

Вера Яковлева засмеялась. Ей становилось неуютно. Был прекрасный день, дела исправно выполнялись, с подругой распита бутылка французского розового, наконец-то можно отдохнуть от новостей и этой дурацкой, неприятной, мрачной тревоги, окружающей всех последние полгода, и тут, из-за какого-то пустяка случился странный конфликт. Девушке с лицом измученного хомяка тоже насыпали перца зря. Один Гробштейнберг, чья фамилия невольно намекала на конечный в жизни ящик, спрятался в коридоре и, наверное, сейчас получает удовольствие от того, как его в кои-то веки услышали и оказали ему социальную услугу.

— Я чрезвычайно зла, Эллочка, — Жбанчикова вернулась в гостиную после того, как прошлась по всем комнатам. Она вглядывалась в антресоли, подсчитывала белоснежный «Бернадотт» в серванте; остановившись возле шкафа в малой спальне, по диагонали проверила книжные полки, не нашла ни утрат, ни перестановок в собраниях сочинений, лишь добавилась какая-то либеральная литература; наконец, проникла в ванную, где вскрикнула от вида туалетного лотка для Желе. — Вы нарушили абсолютно всё, что можно нарушить.

— Рита, милая, приземлись, поговорить можно и легко, — Вера Яковлева попробовала сыграть в миротворца. Жбанчикова проигнорировала, принялась расхаживать по обширному залу, закипая.

— Вы нарушили всё, что можно было нарушить. Нет, человек я либеральных взглядов, в каком-то смысле я тоже либералка. Но либеральничать не значит разрешать беспорядок, милочка! Вы подвинули шкафы, поменяли местами кресла, переставили прадедушкины картины и зачем-то нацепили на них уродливую, безвкусную гирлянду, задвинули мой драгоценный хрусталь, а ещё кот, настоящий кот, живой и мохнатый. Невероятно, возмутительно!

Тут из-под дивана вылез Желе. Жбанчикова уперлась взглядом в кота, а кот, чьи глаза были огромными смородиновыми ягодами, черными, блестящими, присев на хвост, подозрительно смотрел на женщину. Они теперь поменялись местами: сейчас Жбанчикова находилась сверху, и злой взгляд свысока как бы говорил коту, что он досада, неприятность и нарушение, нет никакого сочувствия к животному; Желе таинственно молчал, усы, большие и закрученные вверх, стояли у него неподвижно. Заинтересованный наступающей развязкой Гробштейнберг, невидимо проникший в гостиную и севший на софу, испытал удивление от красивого немяуканья животного.

— А чего же хвостатый не поёт? То так весь день уходит в запой, мешает рассчитывать коэффициент…

— Мяу, — мягко, но уверенно произнес Желе.

— Рита, это только кот. Если он умный, ходит на лоток и воспитан, то почему нет? Пусть смягчится сердце, — Вера, взяв в руки Желе, принялась гладить.

Засомневался и Гробштейнберг. «И зачем мне такое досадное положение?» — спросил себя он. — «Дурная, старая голова. Сидел бы в своей квартире, работал себе дальше, избавившись от новостных тревог и прочей чепухи. Как чертовски хочется курить…»

— Если квартирантка несёт ответственность за питомца, наверное, не так страшно и оставить. А насчёт воя, я что-нибудь придумаю. К Новому году, мне кажется, не нужно радикальных мер, — Гробштейнберг, смотря на кота, вспомнил, что Жбанчикова угрожала девушке выселением.

— Ясно, что либеральным людям нельзя позволять фривольности. Если бы не Андрей и его внезапный отъезд в сентябре, ни за что вам не дала квартиру, ни за какую протекцию. О, какой был квартирант! Скромный айтишник, знающий своё место, исполнительный, умный. И платил хорошо! А вы, Эллочка, что вы? Мало того, что платите в полтора раза меньше, чем этот милый мальчик, так ещё пальцы веером. Ну же, что молчите?

— Понимаю, что нарушила правила. Но я просила изменить некоторые...

— И каков был мой ответ? — Жбанчикова гневно дёрнула подбородком. — В чужой монастырь со своим уставом не ходят. Не нужно донимать пустыми просьбами, не нужно питать иллюзий, Эллочка, вы вообще-то должны благодарить за то, что я почти бесплатно поселила к себе.

Девушка подняла взгляд.

— Не называйте меня Эллочкой.

— Милочка, ещё права качать будете?

— Не надо называть уничижительно. Вашу собственность не ломала. А что насчет правил: если они глупые, то их следует менять.

Повисла тишина. Мяукнул кот.

Маргарита Юрьевна Жбанчикова на миг остолбенела. Лицо женщины менялось в цвете, как будто на нём играла мелодика работающей гирлянды: белое, красное, жёлтое, белое, красное, желтое… Губы сжались в нитку.

— Девочка моя, я выросла в те времена, когда нам даже пикнуть не разрешалось.

— И что хорошего в том, что вас в детстве травмировали? — девушка, казалось, была чем-то задета и утрачивала стабильность.

— Не зарывайтесь, девочка моя! Когда я жила в съёмной квартире, то уважала владельцев и все их требования. Будет своё жильё, настоящее и самостоятельное, тогда и поговорим, кто какие правила устанавливает. А пока извольте собираться — залог верну, когда проверю всё ли на месте.

— Так вы меня ещё воровкой обвинили? — удивлённая Элла подняла брови.

— Рита, да не торопись ты. Погоди со своими сборами, — встряла Вера Яковлева. Теперь ей казалось, что это она виновница происшествия. «Не будь моего предложения пойти в квартиру с проверкой, может быть, всё обошлось бы словесной пикировкой в чате», — сказала себе подруга Жбанчиковой. — «А что сейчас? Сначала согласилась на авантюру, а после страдаю. Всё как всегда. Дурная голова». — Не нужно драмы. Вот скажите, Элла, а если в договор пропишут добавочную за страховку, согласитесь на такое? Рита, давай не будем перед рождественскими праздниками чепухой заниматься.

— Не понимаю людей, которые читают фразу «Без домашних животных, пожалуйста» в объявлении, а потом притаскивают животных, тайком и без уведомления. Как же это неприлично, милочка. За такие вещи нужно наказывать, да, так и поступлю, накажу-ка вас за нарушение правил рублём, хватит с меня либеральничать, пора бы к порядку принудить, — Жбанчикова, потирая пальцем раскрасневший глаз, гневно говорила то в сторону квартирантки, то в сторону подруги, по её мнению предавшей. — Мне не нужны животные. Платите другим, сверху добавите не больше десяти-двадцати, но с разрешением хозяев. Хоть корову, хоть свинью — ваше дело. А мне не надо, пожалуйста, тащить грязь в квартиру. Не устраивает? Покупайте своё жильё. Точка.

— Я предлагала доплатить. По-человечески, пока вытяну плюс две тысячи.

— Две тысячи! - усмехнулась Жбанчикова, потирая кулаком другой глаз.

— Мяу.

— Но вы отказали мне. Я всегда вежливо к вам обращалась, старалась следовать просьбам в течение двух месяцев…

— Так и должно быть, Эллочка!

— Но эти правила ваши, они дурацкие, нет, они дебильные, просто конченные. Это какой-то трэш, когда запрещают передвинуть совковую тарелку и поменять шторы в зале, от которых воняет совком.

Вера Яковлева приготовилась встать между.

— И никакая вы не либералка, а совковая клюква, только болтаете без умолку про порядки, как вертухайка. Я не уверена, что вы понимаете значение слова либерализм. У вас даже квартира напоминает образцовый концлагерь, не хватает только колючей проволоки и видеокамер по углам и в унитазе, - довершила свою мысль Элла.

— А ну пошла вон! Мерзавка ты!

— Мяу? — Желе растерялся, пока искал, в какой угол или в чьи руки спрятаться от монстра. Прижавшись к полу, он попробовал двинуться вперед, но монстр двинулся навстречу, полосатые тапки приближались, потянулась гигантская, чужая, пахнущая чуждым ароматом рука…

— И кота своего поганого забирай, мерзавка!

— Мяу?!

Желе только ринулся в коридор, как монстр поймал его за хвост. Послышался дикий крик девушки, а после визг животного, очумевшего от происходящего. Как ребенок, оказавшийся в заложниках у более сильного, кот не мог защититься, несмотря на когти и зубы. Монстр приподнял Желе и принялся раскручивать его над собой, как какой-то пакет; глаза кота, и прежде огромные, черные, вспыхнули, заблестели, превратились в гигантские фары.

— Отпустите немедленно!

— МЯ-Я-Я-У!

— Рита, господи! Становись!

— Ты больная сука! Отпусти моего кота!

— Позовите Марейчева, кто-нибудь, позовите консьержа!

— Вон, мерзавка, из моей квартиры, возвращайся в свой Мухосранск!

— МЯ-Я-Я-Я-Я-Я-Я-У!