Москва - Севастополь - Москва. Часть 4. Da capo al victoria

В сентябре 1943 Южный фронт изгибался огромной дугой, упираясь в Миус на юге и Днепр на севере. 51 Армия, самый его север, начинала наступать с наиболее глубокой точки этой дуги. Как во времена того Паулюса, что был побит не Красной армией под Сталинградом в 1943, а Ганнибалом при Каннах [Эмилий Павел в русской транскрипции, Паулюс в европейской. “Канны” в немецкой стратегии стали почти нарицательным именем эталонной победы, операции на окружение и уничтожение] за два с лишним века до нашей эры, основной удар наносили фланги. Немцы уже знали, чем пахнет удар с двух флангов. Так что, едва обозначился прорыв, центр немцев принялся отступать быстрее, чем Красная Армия двигалась вперед. И следовало давить, потому, что немцы отходя, старались не оставить за собой даже развалин, а просто пустое выжженное поле с чернеющими терриконами взорванных шахт.

Здесь и наступление походило на работу в забое. Дивизия двигалась вперед узкой полосой. Она вгрызалась в немецкую оборону как отбойный молоток в угольный пласт. С такой же неодолимой силой. И оборона сыпалась под ее ударами.

Таких стремительных темпов наступления Красная армия не знала с начала войны. Немцы с трудом удерживались на той грани, за которой организованный отход превращается в паническое бегство. Бои шли только с оставленными арьергардами, да и те держались не стойко.

Медсанбат менял расположение каждые 4-5 дней. Раненых, которых нельзя еще было эвакуировать, оставляли при двух-трех санитарах и враче или хотя бы медсестре. Еще одну группу выбрасывали вперед, как десант, порой вперед полкового медпункта. И без того тяжело работающим людям приходилось вкалывать буквально за двоих.

Стояли только в палатках, занимать даже уцелевшие дома было и некогда, и небезопасно. Свертывались и развертывались в строжайшем, экстренным темпом отработанном порядке. Личный состав не сразу, но усвоил, что даже ящики в машину следует укладывать так, чтобы не ждать, пока ее разгрузят всю: вынули - развернули.

"Как с цепи сорвался, за каждую секунду песочит!" - пожаловался на первой разгрузке кто-то из санитаров. И тут же был услышан.

- Да, - подтвердил Огнев, - именно за каждую. Нельзя нам в норматив укладываться, его перекрывать надо. И даже если вдвое перекроем, все равно за пехотой не поспеваем. А каждая секунда - это раненый, это чья-то жизнь.

Говоривший покраснел до ушей. Но урок был усвоен. Прежний начальник медсанбата не успел узнать многих фронтовых тонкостей. Подчиненные его привыкли, что жесткая требовательность не выходит за пределы операционной. Во всем же, не касавшемся напрямую медицины, привыкли понимать такую требовательность исключительно как начальственную прихоть. Теперь оставалось только удивляться: новый командир сам таскал ящики, ставил палатки, следил за укладкой и разгрузкой, не упуская из глаз ничего. В нем не было той начальственной безрукости, когда руководство сводится к умению покрикивать, а на любой вопрос отвечать: “Разберитесь и обеспечьте”. И сам покажет, как надо, и объяснит, а будет время - пример из истории добавит. Например, как в русско-турецкую обмерзали и ломались худо поставленные палатки, а то и заваливались прямо на спавших в них людей.

Добро, хоть серьезных боев нет, с арьергардами сталкиваемся только. Раненых не так много. Но и тяжелых больше - выносят лучше.

Через несколько дней этой гонки Огнев обнаружил, что можно ходить с закрытыми глазами - открывать их на полсекунды каждые два-три шага. Хоть немного, а отдых. Одно спасает - все пашут, как двужильные. Никто не пытается с краю постоять.

В стационаре сегодня дежурит Раиса. Всего неделю, как они снова работают вместе. И до сего дня не сыскалось толком времени, чтобы просто поговорить. Наступление.

Огнев три смены отстоял с ней у операционного стола и с радостью убедился, насколько легко и быстро им вместе работается. Будто только вчера еще оба были в операционной Инкермана. Хотя признаем, опыта у лейтенанта Поливановой прибавилось. Кажется, лейтенант Борщева, до сих пор бывшая его операционной сестрой, даже немного в обиде, что определил ее в пару к Федюхину. Ничего, она человек строевой и толковый, сообразит, что дело прежде всего, а с Федюхиным молодую сестру не поставишь.

Присутствие человека хорошо знакомого, того больше - надежного, испытанного Крымом товарища, очень грело душу. Сколько раз он говорил себе "хоть бы она уцелела", а получилась удача по фронтовым меркам почти немыслимая, нашлась, живая и встретились. Пока они смогли только несколькими словами по пути обменяться в первый день. Помнится, она спросила: кто из наших уцелел? А он не знал, как ответить, потому что всех, оставшихся в Крыму, с большой вероятностью можно считать погибшими.

Но о себе товарищ Раиса Ивановна на этот раз ни слова не сказала, кроме того, что на фронте лишь с весны, а до того работала в Саратове, в эвакогоспитале. Как ее туда занесло? Нашивок за ранение две. Одна, понятно, за Севастополь, а вторая? Медаль “За отвагу”, в тылу такое заработать сложно, да и на фронте непросто. И сама товарищ Раиса другая. Строгая, натуго затянутая ремнем.

Вот только времени нет даже толком поздороваться. Разве что улыбнуться успеваем.

От этой мысли Огнева отвлек требовательный сигнал клаксона. Пришлось спешить на КПП, выяснять, в чем дело. Покрытая пылью по самую крышу “эмка” явно не раненых привезла. Начальство? Откуда, кто и зачем?

***

Полковнику Садовникову не нравилось решительно все. Ухабистая дорога, продавленное сиденье, пыль, треснувшее боковое стекло “эмки” и не в меру разговорчивый водитель. Постепенно приближающаяся канонада ему тоже не нравилась, вызывая раздражение в той области живота, где древние греки помещали душу, а современные анатомы - печень. Если бы супруга, бесконечно любимая и надежная, была сейчас рядом, она сказала бы: "Милый, тебе просто не нравятся обстоятельства. Но ты всегда говорил, что будешь работать там, куда пошлет Родина". Но Катеньки, впервые за пятнадцать лет, рядом не было, и это тоже раздражало, и некому было напомнить, что уж который год куда бы ни послала Родина, там и находится уютная квартира, и получается вполне сносный продпаек.

Сейчас же и речи быть не могло о квартире, да и с продпайком неясно. Да с чем вообще ясно? Черт его поймет, где спешно собранная и высланная в расположение 51-й Армии группа по изучению шока вообще будет ночевать. Возглавлял группу, разумеется, сам Садовников, опытный врач-невролог, до сего момента служивший (ему нравилось это слово) ведущим специалистом в специализированном эвакогоспитале. Госпиталь был в добрых трех сотнях километрах от линии боя, но подчинялся санслужбе фронта, и Садовников с понятной гордостью отмечал, что он - во фронтовом. Но ввиду спешки, которую почему-то проявила санслужба Южного фронта, а также ввиду вечной нехватки людей, группа состояла всего из двух человек, включая самого полковника. Шофера с машиной им придали только до пункта назначения. Даже из приборов толком ничего не захватили, гемометр [прибор для визуального определения уровня гемоглобина в крови] да Рива-Роччи. Ехали на боевое задание (этот термин грел душу перед выездом, но в пути как-то подзатерся) полковник медицинской службы Садовников и доктор Белых, молодой, быстрый в движениях и очень увлеченный капитан. Медицинский опыт его был, разумеется, несравнимо ниже, но в боевом полковник ему ощутимо уступал. Белых носил на гимнастерке медаль “За отвагу” и совсем новехонькую, не успевшую выгореть, желтую нашивку за тяжелое ранение.

Боевой настрой капитана, который и не пытался скрыть нетерпение перед поездкой, вызывал у полковника молчаливое неодобрение. В конце концов, в тридцать лет можно быть и сдержаннее, а нет же - радуется поездке на передовую как мальчишка, которого взрослые наконец согласились взять на охоту. Непростительное для врача легкомыслие!

Чем дальше двигалась машина по ухабистой дороге, разбитой сотнями колес и гусениц, тем больше у полковника портилось настроение. В какую тьму-таракань они едут? Какая научная работа возможна здесь, чтобы потребовался именно он? В то, что дивизионные врачи могут вести какие-то связные наблюдения, профессор Садовников не верил. А полковник Садовников - тем более. Зато он слишком хорошо помнил черт знает как составленные истории болезней, нередко приходившие вместе с ранеными, совершенно немыслимые ошибки в иммобилизации, которые еще в сорок первом приводили его в бессильный гнев. Они там в десмургии путаются, всем их научным работам место рядом с курсовыми. Первого курса.

Но раз командование решило, что своя противошоковая группа для Южного фронта необходима, то профессор может ворчать сколько угодно, а полковник должен выполнять приказ. И трястись в шестьдесят с лишком лет по ухабам, направляясь в 126-ю дивизию 51-й армии. В медсанбат. Фактически, в окопы.

Да еще и без точного указания, куда именно. Потому что пока пункт назначения перемещался быстрее, чем группа. Куда бы ни приехали, выяснялось, что медсанбат уже снялся и двинулся вперед за наступающей дивизией. Некоторый оптимизм внушало то, что уже удалось поймать “арьергардную группу” и у нее проимерно узнать, куда он должен был выдвинуться сегодня утром. Но вдруг опять до темноты не найдем, тогда что? Последний раз условно нормально выспаться у полковника получилось еще в Сталино. Дальше на десятки километров тянулись сплошные развалины, мимо которых вели разбитые дороги, и будущая ночевка вызывала самые дурные предчувствия. Можно подумать, они на самолете от от противошоковой группы удирают! Кстати, о самолетах…

С нарастающим (хотя, казалось бы, дальше уже некуда) раздражением Садовников слушал, как шофер ухарски перечисляет все бомбежки, под которыми успел побывать, да косится на осеннее небо.

“При такой облачности они же не будут бомбить?” - временами спрашивал себя Садовников, но задать этот вопрос вслух не решился, потому что не желал, чтобы его посчитали трусом. Тем более, что он им и не был. Просто раздражало непонятное и непривычное. Хмурая погода тоже. И даже то, что в конце концов медсанбат отыскался еще до сумерек, не прибавило ему настроения.

И потому, уже доехав и размяв ноги, полковник продолжал раздражаться, благо поводов находил достаточно. Раздражали прикрытые какими-то грязными лохмотьями палатки и понимание, что в этих палатках теперь придется какое-то время жить, раздражали сушащийся около кухни бредень и тянущийся в струнку майор - начальник госпиталя, верста коломенская. Они тут вообще что-то умеют, кроме как стоять по стойке "смирно" и рапортовать? Раздражало постукивающее сердце и девчонка, несущая караул около подвешенного на веревке ведра без дна, под нелепой надписью “Пост ВНОС [воздушного наблюдения, оповещения и связи]”. Они бы еще “ВУХО” написали.

Раздражения накопилось столько, что ни полковника Садовникова уже не было, ни, тем более, профессора Садовникова. Был комок тугого раздражения, втиснутый в форму с полковничьими погонами и снабженный письмом об оказании содействия.

В довершении всего, будто нарочно, чтобы окончательно разозлить полковника, полил дождь. Представление личному составу по этому случаю происходило в палатке, при свете двух керосиновых ламп. Попробовали было обойтись одной, но возмущенный полковник потребовал хоть какого света.

- Задача нашей группы подробно изучить и проанализировать результативность противошоковых мероприятий здесь, на местах. Потому командование направило меня специально на передний край медицинской работы… - Садовников старался, чтобы его слова звучали весомо, не желая показывать, как вымотала его дорога. Он хмуро оглядывал собравшихся.

Вот командир медсанбата, на которого приходится смотреть снизу вверх. “В таком возрасте, и все еще майор? Опытному специалисту место в эвакогоспитале, а этот - здесь. Какого черта?” Рядом с майором стоял навытяжку какой-то унылый астеничный капитан. Почти весь остальной хирургический состав - женщины. Одна, черт побери, нашла место и время, даже губы накрасила. У себя в госпитале полковник такого бы нипочем не потерпел. Нечего сказать, коллектив! Заметив про себя, что о коллективе и дисциплине он еще майору выскажет, Садовников продолжил излагать, с чем приехала группа и на какое сотрудничество она рассчитывает. Тут пришлось свернуть речь неожиданно быстро, Садовников вдруг понял, что ни первого, ни второго он толком не представляет. Если б не профессорский опыт, застрял бы посреди фразы и опозорился.

- Надеюсь, товарищи, - подвел он черту, - вы понимаете всю глубину возложенной на нас ответственности. Завтра же начинаем работу. Кто у вас затеял эти противошоковые мероприятия с выездом в полк?

- Капитан Федюхин, товарищ полковник, - бледный капитан поднес ладонь к виску.

- Вот именно, - ответил полковник таким тоном, словно капитанское звание само по себе было проступком, - Читал я ваши записи. Совершенно ясно, что работали вы впустую, не отдавая себе отчета, во что это выльется. Не потрудившись проконсультироваться с более опытными специалистами. Вот и результат, - он перевел дух, - ожидаемый.

Федюхин вздрогнул как от пощечины. Огнев про себя выругался. “Принес же черт этого полковника! Удивительно бестактный субъект! Всегда он такой, или начальство так настропалило? И как ему теперь указать на это, чтобы не только понял, но и выводы сделал?”

Прикомандированный, старший по званию, с неясными задачами, неясными полномочиями и письмом об оказании содействия. Он сам-то свои задачи понимает точнее, чем “провести работу”? Ей-богу, непонятно, что хуже - такой полковник или немецкий танк. Последнее, что нужно сейчас, когда армия снова в наступлении, так это то, чтобы медсанбату лезли под руку! Невролог, врач-консультант. Он сам оперирует? Если нет, плохо. Если да, то еще хуже.

То, что визитер не видел еще фронта, Алексею Петровичу стало ясно с первой же минуты. Только сугубо тыловой человек будет так небрежно бросаться фразами “послан на самый передний край” или “работать практически в окопах”. Эти “окопы”, вставляемые им к месту и не к месту, выглядели очень скверным симптомом.

“Начальство дано нам во смирение”, - любил говорить главврач больницы под Киренском, старый политкаторжанин, прошедший огонь, воду и Петропавловскую крепость. Но сейчас не тот случай, чтобы мириться, как в твоем подразделении прикомандированный начальник открыто грубит твоим товарищам и вносит разлад в только-только сработавшийся коллектив!

В огромной палатке, где жил весь мужской комначсостав, полковнику, все-таки гость и старший по званию, постарались устроить место для ночлега поудобнее. Но походная кровать, собранная из подручных материалов, и набитый сеном матрас явно были не тем, к чему он привык. Слышно было, как полковник ворочается с боку на бок, бормоча что-то себе под нос. Наконец он укрылся с головой шинелью поверх одеяла и из-под комсоставовского сукна послышался густой храп.

Сопровождавший полковника капитан, не предъявляя никаких претензий по части скудного освещения, сидел у керосинового фонаря за общим столом, где все читали, заполняли документы да писали письма, погрузившись в книгу. Их он привез с собой аж целый чемодан, большой и в полевых условиях неудобный, с уже отскочившей ручкой и перехваченный поперек багажными брезентовыми ремнями.

Сообразив, что сон к нему после таких событий ближайшие два часа не придет точно, Огнев поднялся и пошел обходить погрузившийся в ночь медсанбат. “Заодно посты проверить. Стационар осмотреть лишний раз, чтобы не нашел, к чему еще прицепиться. Аптеку уже не одобрил. Алену Дмитриевну чуть до слез не довел!”

Он обошел расположение, стараясь смотреть на все взглядом такого же недовольного проверяющего. Чтобы вовремя заметить неочевидный непорядок и предупредить обострение отношений с противошоковой группой.

Но не к чему было придраться ни в аптеке, ни в стационаре, где разве что температурных листов на спинках кроватей не было. Ну, и стояли те кровати не стройными рядами, а сообразуясь с состоянием крыши. Даже латки уже не везде спасали, в нескольких местах с потолка капало.

В стационаре дежурила Раиса. После операционной и инструментальной, дежурство в стационаре было почти отдыхом. Как будто теплее стало от надежного человека рядом.

Даже более подчеркнуто, чем обычно, она встала по стойке “смирно”. Доложила, что все в порядке. Раненые спят, из прооперированных сегодня никто не затяжелел.

- Вот и хорошо, Раиса Ивановна, - Алексей Петрович улыбнулся ей одними глазами, - Знаю, на вас в этом можно положиться. Дежурной смене оставили горячий чай, как я распорядился?

- Оставили, все в порядке, Алексей Петрович, - взгляд ее чуть потеплел.

- Что, наш визитер, в стационаре уже побывал?

- Еще засветло. Не понравилось ему. Тесно, говорит. Порядка нет. Все осмотрел, и перевязочную, и автоклавы. Инструменты неправильно готовим, мол огнеопасно их в палатке кипятить, маленькая слишком. Поставил мне на вид и ушел.

- На счет последнего, вы не переживайте. Товарищу полковнику не понравилось вообще ничего, и это больше говорит о нем, чем о нас.

- Видать, из довоенных начальников вышел, да в дивизии в первый раз, - согласилась Раиса и добавила с тихим сожалением, - То-то у нас ему так не по себе, бедолаге. Все на канонаду оглядывается. Поди, не слышал раньше.

- Да, то что наш гость - человек довоенного склада, это вы, Раиса Ивановна подметили совершенно точно. Не сомневаюсь, вам многое выпало повидать за этот год. Может быть больше, чем кому иному за всю тыловую практику.

И я вам за работу искренне благодарен. Особенно в операционной. Много вам уже приходилось так работать?

- С большим перерывом, с весны, - она чуть нахмурилась, то ли подсчитывая, то ли вспомнив что-то нерадостное.

“Какие взрослые у нее сейчас глаза. Будто три войны за плечами. Тогда, в сорок первом, чуть не плакала, рассказывая о выходе из окружения. Теперь, пожалуй, не слезинки не уронит. Но молчит”.

- Товарищ майор! Наконец-то я вас нашел, - полковник явился из темноты будто специально, чтобы прервать так и не начавшийся толком разговор. Похоже, уснуть как следует на новом месте ему не удалось, но авторитет побуждал чем-то оправдать бессонницу. Например, потребовать немедленно операционный журнал за предыдущий месяц, - Где он у вас? Почему сразу не предъявили?

Понятное дело, сам не спит и другим не дает. Хочет ничего не упустить и суетится. “А ведь молодец, Раиса Ивановна! Распознала. И как бы не первая, кто ему посочувствовал”. И сама того не ведая, подсказала, как строить отношения с этим сложным и, что греха таить, несвоевременным гостем.

“Так, товарищ полковник, - сказал мысленно Огнев, - опыт врачебный у вас, без сомнения, в разы больше моего, а вот по опыту боевому вам кто угодно у нас фору даст. Значит, придется вам этот опыт нарабатывать. В экстренном порядке. А то так и останетесь профессором образца тридцать восьмого года. Только в погонах”.

Утром хмурый, не выспавшийся полковник углубился в истребованный с ночи операционный журнал. Заодно не преминул высказать свое мнение об увиденном вчера: ни стационар не нравился, ни стерилизационная - автоклав в палатке с полом усыпанным соломой, это пожароопасно. Да еще приставили к нему какую-то неопытную девицу! "И кстати, хочу заметить, товарищ майор, по поводу внешнего вида личного состава: доведите до сведения сотрудников женского пола, что здесь помада, румяна и прочие ухищрения неуместны! О мужчинах тоже замечу, эту допетровскую Русь следует прекратить. Я о вашем лейтенанте! Работает в перевязочной, борода как у протодьякона."

Так, не пробыв еще и суток в расположении медсанбата, полковник Садовников нажил себе сразу трех недоброжелателей. Поскольку "неопытной девицей" он окрестил Бабу Настю, а за помаду досталось Анне Николаевне. Петрушин же с того дня старался лишний раз не показываться гостю на глаза без маски и завязанного очень высоко халата.

Ассистент Садовникова, в противоположность начальству человек очень тактичный, напротив был доволен всем. Он пришел в полный восторг от библиотеки, с живейшим интересам расспрашивал обо всех сложных случаях, встречавшихся хирургам. Замечания своего начальника по поводу женской части личного состава постарался смягчить комплиментами.

На инструменты же глядел жадно и с тихой тоской. То, что ему хирургическая работа пока не светит, стало понятно в первый же вечер, когда он сидел над привезенными с собой книгами и делал выписки. Капитан Белых держал карандаш почти в кулаке, пальцы на правой руке слушались его худо.

Во второй половине дня примчался вестовой, на тощей взмыленной лошади. Прямо с седла передал пакет, приказ начсандива - передвинуться еще к западу. Три дня всего на месте простояли, и опять, хоть пополам разорвись. Точнее порвешься пополам, а спросят: почему не натрое.

Медсанбат опять делился “на три неодинаковые половины”. Арьергардная группа еще не подтянулась, и пришлось выделять еще одну. С нетранспортабельными оставалась Маркелова и санитарки. Тех, кого можно перевозить, сопровождал до обменного пункта [обменный пункт, если организовывался, располагался между этапами, там раненых передавали транспорту более глубокого этапа] Федюхин. Остальным - сворачиваться и трогаться. И опять, в третий раз с начала сентября все, только что развернутое и разложенное, перекочевывало в ящики, а ящики - в машины. Быстро, без лишней минуты промедления.

Только противошоковая группа в этом отработанном уже процессе чувствовала себя как пятое колесо в телеге. В глазах полковника, который наблюдал за сборами с каждой минутой все больше багровея от возмущения, все имело вид хаотичного закидывания матчасти в грузовики. Порядок свертывания для него оставался неочевиден, тем более, откуда было знать, скольких командирских нервов и педагогических способностей было истрачено прежде, чем личный состав понял, что такой темп - это не начальственная прихоть, а суровая военная необходимость.

Наконец, Садовников не вытерпел:

“И в какой срок вы собираетесь развернуться на новом месте, товарищ майор?!”

Огнев спокойно выдержал его негодующий взгляд. После небольшой паузы ответил: “Первых раненых мы сможем принять через сорок минут с начала развертывания, товарищ полковник. Полностью развернуться в течение часа”.

Полковник не поверил настолько, что на новом месте всерьез потянулся за часами. Но ящики грузились в машины не просто наобум, а в том порядке, чтобы на новом месте сразу вынуть все необходимое. Палатки вырастали будто сами собой, их тоже грузили в том порядке, чтобы вся предоперационная и перевязочная ехали в одном кузове и сразу встали на мачты там, где нужно.

- Так вы утверждаете, что часа вам достаточно?

- Развертывание в условиях наступления личным составом отработано заранее, товарищ полковник.

- Проверю. Вы куда?

- Я шесты ставлю. Как самому высокому, мне это удобнее и быстрее.

Уложились в 55 минут. Сам бы не проверял, но полковник с часами все время стоял над душой, и все подсчитал. Время сообщил честно, хотя с таким недовольным видом, будто бутылку проспорил.

В самый ответственный момент подвел ППГ, ждали машин для транспортабельных раненых - добралась одна. Начальник госпиталя прислал с шофером записку, где пространно пояснял, что с транспортом беда, с бензином тоже, машину нашли только для тяжелых, а в остальном "настоятельно рекомендую эвакуацию осуществлять от себя".

Это "настоятельно рекомендую" было, без сомнения, добавлено специально, чтобы записка не выглядела ни приказом, ни просьбой, но ясно давала понять, что машин не будет.

Написавшего ее начальника Огнев видел всего пару раз, на совещании в санслужбе армии и кажется, на армейском же складе, когда получали имущество. Невысокого роста круглолицый майор, этакий колобок, лет на десять его моложе. Но мнение о ППГ составилось за эти месяцы нерадостное.

Сначала эта история с Маркеловой, явно пострадавшей от какой-то неуставщины. Затем вечные проволочки с транспортом. Не первый раз уже, но такого безобразия еще не было! Придется ехать самому. Больше посылать некого. Федюхин тут не справится, характер не тот.

Все некстати! И Федюхина не хочется оставлять наедине с этим "противошоковым полковником". И не оставить нельзя, решить с эвакуацией нужно сейчас же.

Госпиталь занимал самое крепкое из уцелевших зданий в небольшом поселке, бывшую школу. Во дворе было не протолкнуться от машин и подвод. Похоже, приберечь бензин за счет соседей ППГ действительно удавалось. По крайней мере частично. Внести какую-то ясность в этот затор пытался лейтенант медслужбы, в халате поверх заношенной старого образца гимнастерки. У лейтенанта были слегка безумные глаза с синими набрякшими веками, а голос сорванный и хриплый. Было совершенно ясно, что он не спит последние сутки и смертельно устал орать, выполняя роль регулировщика.

- Что у вас здесь творится, товарищ лейтенант?

Тот нервно оглянулся на Огнева, увидев, что перед ним старший по званию, вытянулся, и сипло ответил:

- Принимаем раненых из трех дивизий, товарищ майор.

- Это я вижу. Почему ваш госпиталь не присылает машин?

- Нет топлива, - устало ответил тот, видимо, спрашивали его уже не первый раз и даже не пятый, - точнее есть, но… Виноват! - он замахал кому-то рукой и поспешно сбежал с крыльца, - Назад! Назад, я сказал! Продуктовую машину к другому въезду, вы что, не видите, мать вашу! Сюда только раненых!

Запыхавшийся лейтенант вернулся к Огневу и на всякий случай откозырял:

- Виноват, товарищ майор, - повторил он, - Топливо трофейное залили, а с ним что-то не так. Машины глохнут, моторы дымят и греются. Видать, немцы туда сыпанули чего-то. Нет машин, понимаете? Нету!

- Где начальник госпиталя?

- У себя в кабинете, на втором этаже, по коридору налево. Только он занят, товарищ майор.

- Не на операции - значит не занят! - отрезал Огнев и отстранив лейтенанта, вошел внутрь. Впрочем, тот ему и не препятствовал, занятый отчаянными попытками наладить разгрузку машин.

“Так… Значит, напортачили с топливом. Если правда, это история для дивпрокурора, если не Особого отдела. С приемкой и сортировкой бардак, а начальник видите ли у себя в кабинете!”

С тем, что "начальник занят", заморенный лейтенант явно поторопился. Потому что человек, в такой обстановке позволяющей себе пить чай, ни черта не занят. Он был именно таков, каким запомнился в штабе армии, кругленький, невысокий, почти лысый. В кабинете царил откровенно тыловой уют, и чай был в стакане с подстаканником, а не в кружке, и такая же, как майор, кругленькая, с подвитыми кудряшками младший лейтенант медслужбы, сидевшая у пишущей машинки, боком к ней, лицом к начальству, смотрелась совершенно по-граждански. Даже форма на ней сидела как на артистке в не очень правдоподобном военном кино.

- Вы начальник госпиталя? - Огнев говорил негромко и спокойно, но младшего лейтенанта при первых его словах вынесло из кабинета как ветром, только кудряшки мелькнули.

- Я. Позвольте, в чем дело? Вы откуда? - майор поднялся из-за стола.

- Начальник 212-го медсанбата майор Огнев. Почему вы не присылаете машин в медсанбаты? Вы что, не видите, что творится у вас на сортировке?!

- Нет топлива, - для большей убедительности майор развел руками, - куда могли, мы прислали машины. А в остальном, извините, товарищ майор, вас транспортом тоже снабдили. Мы не можем разорваться между всеми дивизиями сразу. Так что уж потрудитесь… В конце концов, вам перемещаться, а нам еще здесь работать и работать.

То ли начальник ППГ до сих пор имел дело с покойным Левиным и никого особо требовательного из 212-го не ждал. То ли настолько уверился в собственной неуязвимости.

- Майор, ты охренел? - негромко спросил Огнев, опустив ладонь на стол перед ним. Так тихо он говорил только в очень сильном гневе, когда удерживаешь себя не от того, чтобы не повышать голос, а от того, чтобы не тянуться к кобуре.

- Что вы себе позволяете?! - взвился начальник ППГ, но столкнувшись взглядом с Огневым, осекся.

- Этот вопрос я вам приехал задать, - Алексей Петрович говорил так же негромко, не годится, чтобы их разговор слышал весь госпиталь, - вы задерживаете передислокацию медсанбатов во время наступления. Вы понимаете, что вашу, с позволения сказать, боевую работу, можно расценивать как саботаж? Или это вам должен разъяснить армпрокурор? Я уже не говорю о том, что устроенный вами затор - прямое приглашение вражеской авиации! Вы что, “певунов” дожидаетесь?!

Начальник ППГ опасливо посмотрел в окно, пожал плечами и возразил:

- Пока вроде бог миловал… А с машинами разберемся, не сразу, но разберемся.

- До первого налета про “бог миловал” говорят многие. Маскировку вам не ангелы организовывать должны. А сказки про машины можете рассказывать кому угодно! Мы с вами топливо на одном и том же складе получаем, и у нас проблем нет! Так что, и у вас все машины должны быть на ходу.

- Но начхоз мне доложил, что…

- Это вы будете решать с вашим начхозом. Так, наш медсанбат стоит от вас в 30 километрах. Через час, максимум полтора, машины должны быть у нас. Иначе наш разговор продолжится уже не в этом кабинете. И смените, черт подери, дежурного на сортировке, пока он у вас там в обморок не упал. У вас не такая загрузка, чтобы люди не спали сутками!

Начальник ППГ молчал, тяжело дыша. Наконец нашелся с ответом:

- Машины я вышлю, товарищ майор. Специально ради вас с других дивизий сниму. Но о нашем разговоре я должен буду уведомить…

- Не мешаю! Я, со своей стороны, тоже уведомлю.

Выходя, Огнев с такой силой распахнул дверь, что чуть не угодил по лбу младшему лейтенанту, которая, конечно, караулила снаружи, и совершенно по-куриному метнулась от него в сторону.

Теперь нужно было торопиться в медсанбат, пока противошоковый полковник еще чего не учудил.