Мой любимый штурмбаннфюрер

Заповедь 8: "Не говорите, а делайте. Русского вы никогда не переговорите и речами не убедите. Говорить он умеет лучше вас, поскольку он прирожденный диалектик и унаследовал склонность к философствованию. В разговорах и дискуссиях он всегда одерживает верх"...

(Брошюра "12 заповедей для немецких административных чиновников в оккупированных восточных областях". Берлин, 1941 год, тираж 50 тыс. экз., одобрено лично министром пропаганды И. Геббельсом).

MONTAG

(Понедельник)

... Бомм, бомм, бомм, – гулко и солидно пробили часы, вырвав меня из сонной неги. Часы с боем? Это уже интересно. Только почему всего три раза? Спешат, что ли? Спорим на сотку баксов, что сейчас ровно шесть утра? Да, да, не три, не пять и не семь, а ровно шесть! Вот уже полгода я – злостная сова (в смысле не птица, а любитель изрядно подрыхнуть), просыпаюсь ровно в шесть часов утра. Несмотря на то, какой нынче день, рабочий, или выходной. Да хоть праздник всенародный, хоть похмельное утро после первомайской гулянки, я встаю в шесть. Не в том смысле, что вскакиваю с койки, потому как порой и койки-то самой не бывает, а в смысле, что просыпаюсь. Вот и сегодня. Понедельник, день тяжелый...

Тааак, и где это мы на этот раз? Кто это мне бочок греет в игривой полупрозрачной комбинашке, сопит, откинув атласное одеяло, губами причмокивает. М-да, первичный осмотр не особо порадовал, могло быть и лучше, значительно лучше. Портрет – явно не таинственная незнакомка. Впрочем, а чего вы хотите от заспанной женщины, не причесанной, не тронутой косметикой, да и сам я спросонья, наверняка, не красавец. Зато формы у нее очень даже ничего: округлые бедра, грудь большая, к тому же, почти блондинка и не в бигудях. Знать бы, как зовут? Да кто ж мне скажет. Придется прибегнуть к привычному дедуктивному методу. Сначала – диспозиция!

Я огляделся, благо светает, и все уже видно. Ого! Не слабо! Спальня размером с небольшое футбольное поле, паркетный пол, толстые ковры, люстра явно не из пластика, гарнитур цвета мореного дуба, кривоногие кресла с изогнутыми спинками в стиле какого-то из Людовиков. Зеркало на полстены в раме черного дерева и напольные часы с маятником. Я богач? Или так, залетный здесь? Нет, не залетный, это мой дом, моя спальня, вон мой портрет в золоченой рамке над камином. Какой дурак будет вешать мой портрет над своим камином? Итак, решено, эта спальня с прилегающим к ней домом – мои. Тогда, может быть, дама, что сопит по соседству, залетная? Ну и вкус у меня, не мог найти на ночку чего получше? Впрочем, нет, дама тоже местная, ее портрет в полный рост висит на другой стене. По стилю очень похоже на портрет Ермоловой в синем. Да, на картине моя соседка по койке выглядит куда лучше, статная дива в строгом синем платье с книгой в руках на фоне моря. Тургеневская девушка, вся такая воздушная и загадочная. Смотрит в даль задумчиво, видно, сюжетом книги увлеклась, или принца на белом коне ждет. И помоложе она на портрете явно, знать, давно сие писалось. Эх, жаль, что под картиной нет подписи. Было бы что-то вроде "Елена в синем", или "Портрет Ольги с книгой на Рижском взморье", как бы сразу жизнь упростилась. А теперь лежи, гадай, как ее зовут. Как бы там ни было, данная дама – моя жена. Иначе, с какой стати ее портрет здесь болтается? Что ж, придется исполнять супружеский долг, а то, скорее всего, больше случая не представится, да и имя заодно выясним.

Я осторожно приобнял спящее существо, намеренно коснувшись большой упругой груди, дама засопела чуть громче и как-то повелась всем телом. Я усилил натиск и запустил шкодливую длань под тонкую ткань ночнушки. Дама вздрогнула и почти сразу же открыла глаза. Несмотря на полусумрак я рассмотрел, что глаза у нее были голубые с заметным зеленоватым оттенком, и смотрели на меня эти голубые глаза с явным удивлением. Но отступать было поздно, к тому же дама и не возражала, даже наоборот. Ну, со знакомством, дорогая!

– О! Я! Я! – запричитала зеленоглазая в самый ответственный момент соития. – Я! Я! Натюрлих! Дас ист фантастиш!

Выкрикни она это минутой раньше, и я бы точно оконфузился. Но довел-таки дело до победного конца и, обессиленный, откинулся на подушках. Так, понятно, я женат на немке. Тоже мне, эстет выискался. А раскрасневшаяся немка тем временем, не переставая удивленно пялиться своими зелеными глазищами, гладила нежно мою грудь и шептала что-то нежное, но непонятное. Потому как по-немецки. Со школы немецкого терпеть не могу, наша училка зубрить заставляла, а в институте из-за хвостов по немецкому два раза чуть без стипендии не остался. Одно лишь я понял точно из длинного монолога немецкой фройлян, меня зовут Герман. Иначе, с какой стати ей постоянно повторять "Херман, Херман"? Херовый человек, если дословно на русский переводить. Да и дела херовые, как мне без знания языка с женушкой общаться? Из немецкого я хорошо помнил лишь "Хенде хох", "Гитлер капут", "Шумахер" и "Мамка, млеко, яйки". Ну, может еще что-то из школьно-институтского курса, вбиваемого в мою непутевую бошку бедными училками немецкого. Да и еще забавную присказку:

Фатер, фатер, ком цурюк,

Цвайн зольдатен мутер флюк.

Но вряд ли немка данный стихотворный шедевр оценит, оставалось только улыбнуться и осчастливить валькирию нежным поцелуем в шейку. Она опять залопотала, достала с ночного столика какой-то кусочек блестящего картона размером с карточку для метро (оказалось – календарик) и начала водить по нему длинным накрашенным ногтем. Я глянул на картонку и чуть с кровати не свалился. С календаря из рамочки дубовых листьев на меня пялился крошечный Гитлер. Он, без сомнения он! Заметно поседевший, но те же чаплинские усики, та же косая челка, наглый взгляд. А жена моя тем временем водила ногтем по цифрам и что-то мне втолковывала, порой заливаясь счастливым смехом и не переставая теребить свободной рукой мою грудь. Знать бы, о чем она говорит. Надеюсь, благодарит за утренний секс. А то, я старался!

Краем глаза я заметил на тумбочке со своей стороны пачку сигарет и серебристую зажигалку. Зажигалка белого металла была украшена жирной свастикой в обрамлении опять же дубовых листьев. На пачке фигурировал раскрашенный индеец в перьях. "AЦTEKA" – перевел я без словаря. Так, хоть небольшую, но паузу я себе обеспечил. Закурил, выпустив колечко к потолку. Сигареты были хорошие, чем-то похожи на "КЭМЭЛ – Лайт". Женщина громко рассмеялась, сказала что-то гортанное и пальчиком попыталась попасть в колечко.

"Кофе"? Она, кажется, сказала "кофе"? Ну да, "каffee" с долгим таким "е".

– О! Я! Кафееее, – сказал я по возможности по-немецки.

Жена моя опять рассмеялась, потянулась и дернула за золоченую кисть на длинном витом шнуре, прикрепленном прямо над кроватью. Через пару минут за дверями послышались легкие шаги, и на пороге после вежливого стука возникла молоденькая заспанная девчушка лет шестнадцати в белом фартучке и смешном чепчике на голове. Горничная?

Сделав легкий книксен, девушка сказала:

– Гутен морген, фройлян Магда, гутен морген герр Херман.

Уже легче – мою супружницу зовут Магда. Как жену у сеньора Робинзона. Попробую запомнить. А Магда тем временем что-то грозно внушала девчушке, та быстро кивала головой. Снова сделав книксен, горничная исчезла, а Магда обратилась ко мне с длинной фразой. Я опять разобрал "Херман" и еще два знакомых по фильмам про войну слова: "остфольксарбайт" и "гестапо". Ну вот, "гестапо", а ведь так все хорошо начиналось.

– Я, я, – сказал я глубокомысленно, Надеясь, что пронесет. Пронесло. Магда счастливо залилась смехом, выскользнула из-под атласного одеяла и накинула поверх ночнушки красивый шелковый халат. Перегнувшись через кровать и чмокнув меня в щечку, она сказала что-то про детей (я явственно разобрал слово "киндер", а может это она меня малышом назвала?) и упитанной козочкой выскочила за дверь.

– Гут, – сказал я вслух и глянул на часы. Большие напольные часы с качающимся маятником. 6.35. Получается, более получаса я в этом мире. И еще два с половиной часа мне придется что-то придумывать. Я прикурил вторую сигарету, откинув атласное одеяло, сел на кровати и обнаружил на спинке стула с гнутыми ножками еще один халат. Тоже шелковый, в драконах. Наверное, мой, а то чей же еще? Накинув его на плечи, я подошел к окну. Интересно, какой он, ЭТОТ мир? Сейчас посмотрим. Я дернул за шнур, и шторы с еле слышным жужжанием расползлись по сторонам. Благодать! Летнее утро, свежий ветерок, солнышко на востоке в облачках. Под окнами моей спальни шикарный цветник, дальше за низеньким заборчиком чистенькая улочка, мощеная булыжником. Вернее, тротуарной плиткой под булыжник, вон велосипедист в коротких замшевых штанишках проехал, по булыжнику так не покатаешься. Скорее всего, дом мой снаружи такой же, как тот, что напротив. Аккуратненький, двухэтажный с черепичной крышей, флигельком, увенчанным смешным флюгером в виде трубочиста. И тоже весь в цветах.

"Stromstrasse 15" – прочитал я название на табличке дома. Улица "Речная" или "Морская"? Нет, точно "Речная", "Морская" была бы "Seenstrasse". Прикольно, до сих пор меня в Германию не заносило, тем более – фашистскую. Вон, все столбы в красных флагах со свастиками и цифрами "70". Праздник что ли у них? Так, отнимем 70 лет от нашего времени, что получается? 1933? Что там за событие у них было? Рейхстаг подожгли, или это уже позже?

На улицу медленно въехала большая желтая машина. Она остановилась, чихнула и выбросила в стороны круглые щетки на штангах, тут же они закрутились, освежая и без того идеально чистую мостовую. А из форсунок на мощном бампере машины вырвались три пенные струи. Надо же, они дороги шампунем поливают, да еще с запахом фиалки. Зажрались, нибелунги! К моему удивлению, машина, начав работать, не заревела, как наши городские поливалки, а прокатилась по дороге с тихим шелестом, и игрушечная улочка со свежими каплями воды на бутонах роз за аккуратными заборчиками стала выглядеть еще игрушечнее.

– Гутен морген, херр Миглер, – донеслось снизу. Две белокурые девчушки в клетчатых юбочках и синих пиджачках, с ранцами за спиной, радостно махали мне ручками. Отлично, вот и фамилия моя выяснилась. Я глупо улыбнулся и тоже сделал киндерам ручкой. Близняшки заулыбались еще шире, в школу, видать, собираются. Я не ошибся, на улочку въехал большой желтый автобус с надписью "Schule" и портретом седого Гитлера на бортах. Водила, тщедушный мужичок в синем комбинезоне посмотрел в зеркало заднего вида, дождавшись, когда юные арийки загрузятся в салон, закрыл двери и, глянув на часы, явственно выругался. То, чего я больше всего и опасался. Это Россия! Больше в мире так нигде не ругаются! Впрочем, оставалась надежда, что в реальности, куда меня занесло в этот раз, это все-таки Германия, а шофер, так смачно ругающийся по-русски... ну, может быть, обычный шоферюга, приехал в бундесрепублик на иномарку неновую заработать. Как выразилась Магда – "остфольксарбайт".

С чувством глубокого неудовлетворения я щелкнул дымящимся окурком вниз, прямо на свежевымытую мостовую (мне показалось, что кот, сидящий в окошке дома напротив, от удивления вытаращил глазищи и едва не свалился с подоконника) и принялся за обследование своей спальни, осторожно прислушиваясь, не возвращается ли Магда. В большом шкафу обнаружилось несколько приличных гражданских костюмов и два военных мундира. Черные, с красной повязкой на рукаве, с витым погоном на левом плече, с серебряными черепами в петлицах. Я гестаповец? Или нет, черепа – это все-таки СС. Хрен редьки не слаще. Подошел к зеркалу, тому самому – в полстены и глянул на себя. Хорош, красавец! Из зеркала на меня глянул молодой человек моих примерно лет, очень на меня похожий, разве что коротко подстриженный с уставными прямыми височками. Ну правильно, я же, судя по мундирам в шкафу, офицер. Догадка моя тут же подтвердилось: в ящике ночного столика обнаружилось удостоверение (на цветном фото я в форме, в высокой фуражке с черепом и костями вместо кокарды), выписанное на имя штурмбанфюрера СС Германа Миглера, маленький русско-немецкий разговорник, кобура и черный пистолет в ней. Вальтер. С золотой пластинкой и какой-то выгравированной надписью. Именной, видать, за безупречную службу. Я снова прикурил сигаретку, осторожно взял оружие, прищурил левый глаз и прицелился в зеркало.

Сзади что-то пискнуло. Я резко обернулся, от неожиданности выронил сигарету, она ткнулась дымящимся кончиком мне прямо в пах, больно обожгла. Волей – неволей пришлось громко выругаться. Скинув бычок на пол, я затоптал его подошвой тапка с большим загнутым носом и снова обернулся к двери. На пороге стояла та самая горничная с подносом в руках. Она испуганно смотрела на пистолет, который я продолжал сжимать в руке, поднос в ее руках тихонько дрожал.

– О, херр Миглер, вы так хорошо освоили русский мат, – сказала она дрожащим голосом на чистом русском, – вы решили почистить пистолет?

– Я, я, натюрлих, – осторожно сказал я. А что я мог еще сказать?

Горничная осторожно поставила поднос с завтраком на ночной столик прямо передо мной, потупила глазки и шепотом проговорила:

– Херр Герман, можно я сегодня переночую дома, у меня мама приболела. Все равно у меня... критические дни. Последний день, – добавила она и многообещающе подмигнула.

Вот как? Если девушка говорит о таких интимных вещах, значит, либо мой нордический аналог в этом мире врач, либо состоит в преступной интимной связи с несовершеннолетней славянкой. Последнее – явно предпочтительнее. А как же чистота арийской расы? Или нынче это отменили? И интересно, знает ли об этой связи Магда? Кстати, куда она подевалась?

Я вооружился разговорником и, делая вид, что перевожу, сказал:

– Да, коньешно, милий дьефочка, идьи к своей муттер...

Горничная прыснула в кулачок:

– Как у вас смешно получается, Герман, вы же уже хорошо говорите по-русски.

Она воровато обернулась на дверь, вдруг обняла мою шею руками и вцепилась своими губами в мой рот. Французский поцелуй, однако. Я не сопротивлялся, я вообще редко сопротивляюсь в мирах, куда меня забрасывает. В чужой монастырь со своим уставом не ходят.

– Все, побегу, а то грымза засечет, – сказал горничная и ускакала.

Вот как? Эта славянская швайн называет мою арийскую супругу "грымзой", и я молчу? А может быть, я здесь – какой-нибудь Штирлиц, а горничная – моя радистка Кэт? Хрен их разберешь. Но радует одно – я и в этом мире хорошо говорю по-русски, а значит, появляется шанс...

***

Я не спеша принялся за еду, чем нынче захватчиков-то кормят? Завтрак, как завтрак, кофе с молоком в большой чашке, жареная сосиска, яичко всмятку, яблоко. Все как у нас, разве что еще крохотный бутербродик с черной икрой. Закусывая, я просматривал газету, что лежала с краю подноса. "Фелькишен беобахте". Что еще за "бахте" такой? Попробовал было перевести со словарем передовицу – без толку. Ведь говорила мне училка в школе: "Учи, Влад, язык, пригодится". Вот и пригодилось. Пришлось ограничиться картинками. Эти картинки испортили мне настроение напрочь. Дюжина эсэсовцев с крестами в вырезах воротников на фоне собора Василия Блаженного. Лыбятся, арийцы гребаные. А вот и мавзолей, вместо привычного «Ленин», латинские буквы "Hering" и пара мужиков в рогатых касках с карабинами в почетном карауле. Значит, они Ильича-то того, из мавзолея поперли и своего борова Геринга там заспиртовали. Круто оценили заслуги шефа люфтваффе, однако. Одно радует, Гитлер-таки сдох, вот его портретик в передовице и годы жизни "1895 – 1982", а то, как исследователи пишут, нацисты в своих изуверских исследованиях больших успехов достигли в увеличении сроков жизни.

А вот и моя Магдочка вернулась, теперь понятно, где она так долго пропадала – с детишками возилась. Я – счастливый папаша, вон у меня какая двойня, два пузанчика в коротких штанишах. Только что-то вы, ребятки, на истинных арийцев не очень тянете, глазки больно темные. Карие получились – в папу, то есть в меня. Да и не блондинчики вы, однако. Но маму это, видимо, устраивает, стоит, цветет, улыбка до ушей. И с няней на русском общается. На ломаном русском, но все-таки! У меня появляется шанс.

Показав детишкам козу и потрепав их за щечки, я дал няне, крупной такой сисястой тетке знак, что общение с потомством закончено, и взялся за разговорник:

– Магда, тафай сегодня говорить по-рюсски.

– О Херман, – снова удивленно вытаращила глаза Магда, – ми практиковаться в рюсский во фторник унд суппотта. Хойте итс... по...понье... монтаг.

По всему было видно, что русский ей дается с трудом. Ничего, переживет.

– Тафай махен хойте исключенье.

– Чито махен? – залистала Магда словарем, который лежал и на ее тумбочке. Я понял, что слово "исключение" переводить придется довольно долго, а потому решил снять все вопросы волюнтаристски и приказным тоном объявил:

– Говорить сегодня по-рюсски!

Магда покорилась и выволокла из тумбочки в дополнение к словарю толстую тетрадку для записей. Развернув, прочла:

– Как хорошо ты спал, мой дорогой мушш Херман?

– Я спал хорошо, – признался я.

– Сегоднья чутесное утро.

– Да уж, утро удалось.

Магда снова вскинула на меня удивленные глаза, но продолжила:

– Какие у тепя планы на день.

– Планы? Ну... на работу, наверно, пойду. В смысле, на службу...

– Успехов в труде, Херманн, твоя любяшшая шенушка путет тебя крепко штать, – закончила Магда и счастливо улыбнулась. Видимо, утренний тренинг в языке был закончен. Ну что ж, пора бы было отсюда сваливать. Я демонстративно посмотрел на часы и, благожелательно глянув на жену, отправился умываться.