Моя архангельская робинзонада

Вы когда-нибудь замечали, что самые необычные события на работе начинаются со слов начальника:

– Сейчас на недельку туда-обратно слетаешь, можешь с собой ничего не брать!

Именно с этой фразы начальника Зимнебережней геофизической партии начался мой самый необычный полевой сезон.

Неожиданное предложение

В июне 1994 года я вернулся из отпуска в Новодвинскую геофизическую экспедицию. Зимой 1994 года я работал в Мезенской сейсмопартии и сейчас направлялся к начальнику, чтобы отрапортовать о готовности приступить к работе. Хотя какая может быть работа у сейсмиков летом? Светило мне всё лето просидеть в душной лаборатории или камералке, если только не получится уехать на полевую базу сейсмопартии. Примерно так я размышлял, пока шёл по длинному коридору экспедиции, но тут мне навстречу попался начальник Зимнебережней партии Александр Николаевич. Широко улыбаясь, он развёл руки так, будто решил заключить меня в объятья и закричал:

– На ловца и зверь бежит! Привет, ты же профессора Родионова знаешь?

– Знаю конечно, - удивившись, ответил я. С профессором мне довелось поработать на его экспериментальной электроразведочной станции зимой 1992 года и это был один из самых лучших моих полевых сезонов.

– Вот и прекрасно, а то он ни с кем, кроме тебя работать не хочет! – обрадовался Александр Николаевич. – Так что собирайся, поедешь к нам.

– А как же сейсмопартия? – резонно заметил я.

– Да ерунда, договоримся! У них всё равно работы нет, а я тебя на весь сезон к себе заберу. Сейчас на недельку туда-обратно слетаешь, можешь с собой ничего не брать! Потом вывезем с поля – соберёшься спокойно, а пока время поджимает. Профессор уже на Верхотине, так что выезжать будем сегодня в ночь.

С сейсмиками действительно оказалось всё очень просто: Николай Иванович, начальник сейсмопартии, только махнул рукой. Мол, вали-ка ты, дорогой товарищ, к зимнебережцам, всё равно работы для тебя нет. Так что я ещё раз забежал в Зимнебережнюю партию, после чего отправился домой собираться. Пусть и ненадолго выезжал, но без рабочей одежды, смены белья и КЛМН (кружка, ложка, миска, нож) в поле делать нечего. Больше ничем особым решил себя не обременять - все равно через пару недель обратно.

В 1994 году Архангельской области начали очень активно искать алмазы. Если точнее, то нашли-то их там ещё в самом начале 80-х и даже разрабатывали одно месторождение, но в 1994 году к архангелогородским геологам пришло второе дыхание в виде южноафриканской компании «Де Бирс», давшей деньги на поиски нового месторождения алмазов. И что самое интересное, искать алмазы начали в тех самых местах, где в 1988 году работал электроразведочный отряд Ненецкой геофизической партии, в котором я в то время проходил практику по геофизике. И да, месторождение находится практически на месте нашего лагеря :-)

В Тучкино и далее почти без остановок

В эту же ночь вахтовый ГАЗ-66 повёз меня в вахтовый посёлок Тучкино (сейчас он называется Поморье), где меня встретил старший геофизик Зимнебережней партии Костя Малинкин.

– Выезжаем в ночь, так что пока отсыпайся, - предупредил он меня.

Не знаю почему, но архангельские геологи очень любили ездить по ночам. Хорошо хоть летние ночи полярные и практически ни чем не отличались от дня. Разве что отсутствие мошки́ и комаров как бы намекало, что все нормальные насекомые спят и только геологи опять куда-то прутся. Ехать нам предстояло километров 30 по дороге, которую и дорогой-то назвать было сложно: так, направление по лесу и болотам.

Водитель Боря Федосеев, улыбаясь во все свои 32 железных зуба, вкатился в кабину вездехода и радостно прокричал нам с Костей, устроившимся на кабине вездехода:

– С ветерком домчу! Держитесь крепче!

… Ветерок закончился километров через пять, когда на вездеходе лопнул торсионный вал. Мы стояли возле вездехода и с грустью смотрели на отпавший каток, намекавший на то, что наш железный конь в ближайшее время никуда не поедет. Ни с ветерком, ни без него. И что самое обидное, непонятно что делать: то ли назад возвращаться, то ли вперёд идти, то ли сидеть у вездехода, надеясь на то, что кто-нибудь проедет мимо. Ага, в лесу, совершенно неожиданно.

– Ждать смысла нет, – сказал Костя на правах главного – Тут техника раз в полгода ездит. Боря, возвращайся назад за торсионом, а я пойду в лагерь. До него километров 10 будет, а вперёд идти всё равно лучше, чем назад. Дима, ты как?

– С тобой пойду, - не задумываясь ответил я. Возвращаться мне тоже не хотелось, да и сидеть у вездехода несколько часов тоже не очень-то.

Насчёт десяти километров Костя поскромничал, причём весьма сильно. Если смотреть по Яндекс карте, то от Тучкино до лагеря практически 30 км, так что пройти нам предстояло никак не меньше 20 километров. Хорошо что у нас в то время не было такой карты.

Первую половину пути мы прошли довольно бодрым маршем, тем более что дорога шла по сосновым борам, растущим на сухой песчаной почве. Комары и мошка́ (именно так её называют в Архангельской области, с ударением на последнем слове) ещё не успели проснуться, а в лесу было прохладно и тихо. Часов в шесть утра мы попили чаю на берегу какого-то мелкого, но очень живописного озера и немножко передохнули перед новым рывком. Но чем ближе мы подходили к Верхотине, тем больше начало попадаться на нашем пути болот, а потом сухие места и вовсе пропали, а дорога превратилась в кошмарное месиво из воды и торфа. Идти по ней стало практически невозможно, так что приходилось тащиться рядом с дорогой, всё время застревая в зарослях карликовой берёзки и вереска, в изобилии растущих на болотах. Вышло солнце и сразу же стало жарко и душно от испарений, поднимающихся от луж. И что самое плохое – проснулся гнус. И если с комарами ещё можно было как-то справиться, то с мошкой… Её не отпугивает репеллент, не смущают накомарники. Она лезет в глаза, в уши, забивается в волосы и умудряется пролезть в любую, даже самую мелкую щель в одежде. И грызёт, грызёт, грызёт! Через полчаса этого нашествия всё тело начало гореть огнём, да так, что мы с Костей готовы были орать благим матом. Да и не благим тоже. Хорошо что нас всё-таки догнал Боря на своём вездеходе, так что последние 500 метров до лагеря мы действительно промчались с ветерком.

Уже в лагере, переодеваясь в чистую одежду я обнаружил, что всё моё тело оказалось сплошь покрыто сплошным ковром из красных крапинок, оставшихся от бесчисленных укусов мошки. Так что теперь я стал походить то ли на раскрашенного индейца, то ли на больного оспой.

Новая встреча со старым знакомым

На Верхотине я встретился с профессором Родионовым – огромным и живописным богатырем, чем-то напоминающим Илью Муромца с картины Васнецова «Три богатыря». Громыхая своим оперным басом, Александр Николаевич радостно приветствовал меня.

– А я уж заждался! – шумел он на всю тайгу, тряся мою руку так, что я начал переживать, что уеду санрейсом не успев проработать и дня. – Ну что, вспомнишь, как на «Росе» работать?

Ну ещё бы не вспомнить два месяца экспериментальных работ на собранной профессором электроразведочной станции! В этот раз он снова привёз из Ленинграда в Архангельск свою «Росу», но уже основательно доработанную. Сейчас она щеголяла новым корпусом, цифровым табло и даже имела блок памяти. Просто представьте, что все замеры на ней записывались сразу же в память станции – неимовернейшая крутизна по тем временам! Причём не на магнитную ленту, а на какой-то не очень большой картридж. Никаких журналов, никаких вычислений на профиле (это я загнул, конечно, журнал наблюдений всё равно пришлось вести параллельно с цифровой записью – долго ещё в геофизике цифра дублировалась бумагой), а вечером вся информация со станции перекачивалась на маленький переносной компьютер, название которого я как-то не запомнил. В компьютере даже была какая-то программа для обработки полученных измерений, так что вечерами мы с Костей могли полюбоваться на готовый разрез сопротивлений, который рисовал компьютер.

Разрез сопротивлений показывает как под землёй располагаются породы с разными сопротивлениями. Довольно простой но наглядный способ показать геологам, что же у них под ногами творится. И при этом копать ничего не нужно. А уж если в поле имеется возможность машинной обработки, то это вообще очень здорово, да и геологам нравится. Это я уже на собственном опыте убедился, когда сам компьютер в поле поволок. Ну и удобно опять же, когда вечером есть чем заняться: развлечений-то в поле особых нет, да и телевизор с интернетом отсутствует. Одни ёлки вокруг, а тут и дело полезное сделаешь, и время свободное займешь, да и геологам свою работу планировать легче будет.

Экспериментальные работы на то и экспериментальные, чтобы проводиться с толком, с чувством, с расстановкой. Т.е. медленно и печально. Рабочие растягивали провода, а мы с Александром Николаевичем сидели в центре установки: я брал замеры на станции, а профессор наблюдал за мной, давал советы, а чаще просто болтал на самые разные темы.

Совершенно неожиданным итогом наших работ стала находка в лесу склада ящиков с керном, забытых в далёкие 70-е годы какими-то неизвестными буровиками. На радость геологам ящики оказались аккуратно укрытыми брезентом да ещё и с сохранившимися этикетками.

Керн – столбик породы, вынутый из скважины, пробуренной специальным полым буром. Очень хорошая и нужная штука, особенно когда точно известно с какой глубины взят образец.

Проработав неделю, профессор со своей компанией засобирался домой: рабочего материала он набрал много, так что был счастлив и горел желанием поскорее вернуться в Ленинград. Засобирался домой и я, но неожиданно был остановлен Костей.

– Дима, тут такое дело, – начал он. – У нас техник, который на магнитовариационной станции сидел, просится на отгулы выехать. Посидишь вместо него недельку?

– Можно и посидеть, - подумав ответил я.

– Вот и славно! – обрадовался Костя. – А через недельку мы тебя обязательно заберём!

На следующий день вездеход с профессором, геофизиками и рабочими уехал в Тучкино. А ещё через пару дней техник, который должен был вернуться и заменить меня, уволился. Найти в разгар полевого сезона нового техника – задача практически невозможная. Все заняты, у всех работы выше крыши…

И я остался один.

Что такое не везёт и как с ним бороться

Магнитное поле Земли находится в постоянном движении: в течении дня оно может стать больше, сильнее, а может и затухнуть. Особенно сильно оно «играет» во время магнитных бурь, отчего страдают не только гипертоники, но и магниторазведчики: попробуй-ка разберись, это аномалия такая попалась на профиле или буря магнитная? Вот и сидят в глухих местах нашей необъятной Родины операторы магнитовариационных станций, которые записывают эти самые вариации, чтобы гипертоники могли знать, отчего у них болит голова, а магниторазведчики убирать влияние магнитного поля из своих наблюдений. Хоть и нужная, но ужасно нудная работа.

В общем-то работа у меня была непыльная: время от времени нужно было заряжать аккумуляторы, питающие станцию (квантовый магнитометр ММП-303 для интересующихся), менять бумажные ленточки в цифропечатающем устройстве, присобаченном к магнитометру и ставить на них отметки времени (реперы), нажимая на специально предназначенную для этого кнопку. Ни о какой цифровой записи речи в те времена ещё не шло – до появления первых цифровых магнитометров оставалось ещё лет 8. Каждые 10 секунд магнитометр брал отсчёт и пропечатывал его на ленточке, а вот время на ней мне приходилось расписывать уже вручную, используя те самые реперы… Я ведь уже говорил, что работа у меня была очень нудная?

Но самым пакостным было то, что отлучиться со станции надолго я не мог, поскольку в случае её поломки работа всех магниторазведочных бригад ушла бы в брак. Спасибо мне за это точно не сказали бы. Так что бо́льшую часть времени мне приходилось проводить неподалёку от вариационки, слушая как каждые 10 секунд автомат пропечатывает новую цифру и с характерным звуком проматывает ленту на барабане (очень знакомый звук для всех, кто застал старые кассовые аппараты).

Всё моё хозяйство состояло из двух фанерно-щитовых балков с общим тамбуром-верандой, летней кухни, маленького склада с парой бочек бензина и огромной поленницей пропитанных влагой берёзовых брёвен, гореть которые совсем не желали. Балки, судя по их виду, довольно долго простояли без людей, хотя бы потому что внутри они были украшены висящими под потолком ласточкиными гнёздами и парой осиных ульев, на моё счастье покинутых обитателями. В одном из балков жил я со своей станцией, а второй стоял пустым, если не считать трёх кроватей и печки. В моём жилище обстановка была чуть менее спартанская: помимо печки и двух кроватей у меня был стол, который занимали магнитовариационная станция и радиостанция «Ангара» - один из обязательных элементов геологической жизни.

Так что самых первых дней своего вынужденного одиночества я занялся приведением своего жилья в приличный вид, благо материала в виде досок, валяющихся на складе и на веранде хватало с избытком. Первым делом я собрал обеденный стол, поскольку есть в летней столовой на улице не хотел из-за обилия мошки и комаров. Затем соорудил стеллаж для хранения продуктов, полки для всяческой мелочёвки, вешалки для одежды, так что через неделю старый балок превратился в уютное жилище посреди тайги. И всё было бы хорошо, если бы не один минус.

Сложности робинзонады

Если днём всегда можно было найти себе занятие: наколоть дров, собрать очередную полку или вырезать из капа очередную вазочку для сахара или солонку, то что мне было делать по вечерам? Я не взял с собой книг, надеясь на скорое возвращение, не потащил с собой радиоприёмник. Даже удочки со спиннингом у меня не было, и это было вдвойне обидно, поскольку балок стоял в ста метрах от здоровенного озера.

В балке я нашёл три книжки, оставленные в нём теми, кто здесь когда-то ночевал, но что это были за книги! «Рыбы России» Сабанеева, «Спутник туриста» 1973 года и «Новый завет» - более чем странный и необычный набор. Но на полном безкнижье я в первую же неделю прочитал их вдоль и поперёк, а концу сезона уже прекрасно разбирался в повадках карасей, мог отличить евангелие от Матфея от евангелия от Марка и даже рассчитать калорийность продуктов, необходимых для группы туристов в зимнем походе.

А ещё я очень страдал от тишины. Человек – существо общественное, даже если кто-то и считает себя крутым интровертом. Ему общение нужно, и лучше всего это начинаешь понимать, когда этого самого общения лишаешься. В то время я прекрасно понял Робинзона, научившего разговаривать своего попугая (хотя я бы его научил каким-нибудь более весёлым фразам, чем: «Бедный, бедный Робин Крузо! Кто ты? Где ты был?»).

Из всех связей с миром у меня имелась древняя рация «Ангара» с очень странным позывным «Струя 13». Каждый раз, выходя на сеанс связи я слушал красивые и гордые позывные «Сталь 77», «Сталь 78», «Сталь 36» и тут вдруг я, весь такой красивый со своей «Струёй 13»… Представляю, как веселились радисты, заслышав мои позывные: «Сталь 77! Сталь 77! Я Струя 13!» Единственный плюс моей рации был в том, что у неё была плавная подстройка частоты. Так что вечерами я начал пробовать поймать на ней хоть какую-нибудь радиопрограмму. Какое же было счастье, когда из динамика неожиданно донеслось: «Рамамба хару-мамбуру»! С этой самой поры по вечерам у меня стала развлекать радиостанция «Маяк».

Кошка по имени Кошка

Конечно же не всё время я сидел около станции. Всё же мог себе позволить целый час походить по окрестностям лагеря в поисках грибов, ягод или берёзового капа для очередной вазочки. И вот однажды во время одной такой прогулки неожиданно встретил сидящую на дереве… кошку! Самую настоящую, пушистую, дымчатую и с белой грудкой. Она сидела на ветке и разглядывала меня своими зелёными глазами. Что она делала в лесу и откуда вообще взялась – осталось для меня глубокой загадкой. Добралась сюда из Тучкино за 30 километров? Привезли буровики, стоящие лагерем километрах в 5 от меня или какие-то местные охотники решили съездить на охоту с кошкой? Буровиков и охотников я откинул: с первыми я раз в 2 -3 недели общался, они и сами, увидев кошку, обалдели. Ну а охотникам кошка в лесу вроде бы без надобности. В общем, ясности не было, а кошка была.

Я позвал её. Не пошла, но и не убежала. Тогда я подошёл поближе и протянул к ней руку. Кошка обнюхала её и неожиданно запрыгнула ко мне на шею. Так мы с ней и гуляли: я ногами, а она – уютно устроившись на у меня на загривке. Но это было уже потом, а пока что она, важно восседая на мне, въехала в мой балок. Там она спрыгнула на пол, обнюхала все углы и видимо осталась вполне довольной своим новым жилищем. А кусок тушёнки совсем примирил её и со мной и с балком.

У меня, как у настоящего Робинзона, появилась своя Пятница.

Называл я её то Кошкой, то Машкой – кошке это было совершенно безразлично, лишь бы время от времени не забывал ей давать тушёнку и кукурузную кашу, в которую она безоговорочно влюбилась с первой же ложки. Бо́льшую часть времени она проводила где-то лесу, каждый вечер возвращаясь домой, чтобы поспать на моих коленях под песни, льющиеся из динамика «Ангары».

Как-то очень быстро из лагеря исчезли мыши, да и птицы теперь старались облетать его подальше: кошка моя оказалась знатной охотницей. Но больше всего её привлекала рыба. Нет, рыбачить она не научилась, зато хорошо научилась выпрашивать у меня пойманную рыбу. На протоке, соединяющей два озера, я поставил найденную под балком вёршу: широкую плетёную корзину с узким выходом – рыба заходила в неё, но выйти уже не могла. Так что теперь каждое утро Машка-Кошка будила меня призывным мявом, предлагая срочно пойти и проверить нашу рыболовную снасть.

Как самая настоящая охотница, Машка не ограничивалась только лагерем, а уходила в дальние походы: иной раз её встречали в лагере у буровиков, а иногда она могла пропасть на два-три дня, чтобы потом появиться как ни в чём не бывало и потребовать свою порцию кукурузной каши. Однажды она пропала дня на четыре, после того как спёрла у заглянувших в балок рыбаков налима. Видимо дожидалась, когда уляжется буря, хоть рыбаки особо и не ругались, а даже наоборот очень даже заинтересовались, как такая мелочь может сожрать рыбину в два раза больше себя. Оказалось, что вполне себе может.

Братцы-геохимики

В конце августа в моём таёжном тупичке появились новые жильцы – бригада геохимиков в составе двух человек и одной собаки. Главным в бригаде был геохимик по фамилии Балаганский, а фамилия его рабочего – Веселков. Долго я допытывался у Балаганского, нарочно ли он себе выбрал рабочего с такой фамилией? Геохимик хитро улыбался в бороду да всё поглаживал свою совершенно не полевую собаку – фокстерьера Юхана.

На две недели мой лагерь превратился в маленький филиал цирка-шапито. Отказавшись спать в балке, геохимики поставили свою палатку прямо напротив балка и теперь каждое утро я мог наслаждаться конским ржанием, доносящимся оттуда. Они обливались водой, мазались зубной пастой или устраивали бои пустыми пластиковыми флягами, в которые должны были собирать гидропробы (вода, текущая из подземных источников, несёт в себе очень много интересной информации о химических элементах пород, которые она растворяет на своём пути). А если добавить сюда постоянно лающего Юхана, то можете себе представить, какой в моём лагере стоял бедлам после полутора месяцев тишины.

А тут ещё и кошечка моя внесла свою лепту в общий праздник жизни. Как оказалось, у Юхана напрочь сносило башню, как только он замечал Машку. С громким лаем он начинал носиться за ней по лагерю, пытаясь поймать. Кошка, поняв это, стала развлекаться истинно кошачьим способом: она выбирала место, где Юхан мог её увидеть, но не мог достать, после чего усиживалась там и наблюдала. А бедный фокс, теряя голос, часами лаял на неё снизу, пока не выходил хозяин и не утаскивал его в палатку, ругаясь на весь свет.

А по вечерам, после работы геохимики приходили ко мне в балок на ужин. Я практически сразу же предложил им услуги повара, пока они в маршруте: и ребятам приятно, да и мне есть чем заняться. Так что на какое-то время закончились мои одинокие вечерние посиделки. К сожалению, через две недели геохимики, закончив работу на моём участке, отправились дальше, и я снова остался один со своей кошкой по имени Кошка.

Немного о сложности работы переводчика

Где-то в то же самое время, когда у меня гостили геохимики, в поле прилетела большая комиссия от «де Бирс» во главе с вице-президентом «Севералмаза» Владимиром Грибом (тут я хочу заранее извиниться, если что-то напутаю в должностях, я всё же в таких высоких кругах не обретался).

Как и любая уважающая себя иностранная компания, «Де Бирс» для своей комиссии выделила переводчицу. Из вертолёта, приземлившегося на вертолётной площадке возле буровой, она выскочила во всей своей красе: в мини-юбке, коротенькой кофточке и на острых каблуках.

– Оба-на! – радостно зажужжали местные комары. – Вот это подарочек!

И ринулись на свежую добычу. Переводчица мужественно вытерпела их нападение целых пять, а по словам некоторых очевидцев даже десять минут, после чего закрылась в салоне вертолёта и больше из него не выходила. Так что Грибу пришлось водить деБирсовцев по буровой уже самому. Заглянули они и ко мне в балок, не поленившись проехать на вездеходе 5 километров до моего магнитовариационного пункта.

У меня их больше всего поразили сахарницы, солонки и прочие вазочки, вырезанные из капа. К тому времени их у меня накопилось с десяток, если не считать пепельницы с крышкой, вырезанной из трутовика. С криками: «Экзоти́к!», они бегали по балку, хватая дрожащими руками мои вазочки и роняя на пол капли слюны. Пришлось подарить людям пару вазочек. Ну что мне, жалко что ли?!

Уходя, деБирцовцы оставили подарок и мне: банку какао «Колакао» и двухлитровую бутыль «Айрон брю», видимо приняв меня за папуаса, не успевшего приобщиться к европейским ценностям. А может они подобные подарки вообще всем раздавали.

А пепельницу, между прочим, кто-то стырил. Вместе с окурками.

Маленькие проблемы большого диаметра

Тем временем наступила осень. Мне наконец-то прислали подшивку «Комсомольской правды» за 1992 год, видимо для того, чтобы не скучал, сидя в гордом одиночестве на своей магнитовариационной станции. Вот уж не знаю, кого осенила такая «замечательная» идея, но газеты, пусть и просроченные на 2 года, иной раз могут принести определённую пользу. Даже если читать в них нечего. А в нагрузку к газетам – 2 трёхлитровые банки маринованного лука, видимо для того, чтобы немножко подсластить мне жизнь.

Так что в отсутствии иных развлечений, приходилось слушать рацию, благо события на Верхотине разворачивались поистине грандиозные. В догонку к обычному колонковому бурению на участок притащили установку для бурения большим диаметром: это когда диаметр скважины получается ну очень большим. Легко можно в такую скважину человека засунуть. А то и двух – если, конечно, сильно постараться.

И всё было бы хорошо, если бы не одно маленькое «но»: специалистов по такому бурению у нас не было. Поэтому большую часть времени сводки звучали примерно так:

– Первая бригада – 95 метров; вторая бригада – 150 метров; бригада большого диаметра – 2 метра.

Их, естественно, ругали разными словами, обещали премии, выговоры, расстрелы и турпутёвку в ближайшую психиатрическую здравницу, но бригада стойко проходила по два-три метра в сутки. И вдруг в один из погожих дней из рации донеслось:

– Бригада большого диаметра – 200 метров!

Вы бы слышали, какая тишина наступила в эфире! Даже вездесущие радиопомехи и те затихли, заслышав столь неожиданную цифру.

– Сталь-36, я – Сталь-77! Повторите цифру проходки! Приём! – донеслось из рации.

– 200 метров, приём! – бодро отрапортовали буровики.

– Вы там совсем что-ли… Что случилось? Приём! – на центральной базе отказывались верить в такую фантастическую цифру.

– Буровой снаряд провалился на 200 метров. Приём!

Хорошо, что в те времена ещё запрещалось говорить по рации разные нехорошие слова, иначе моя рация явно покраснела бы всеми своими диодами и сопротивлениями.

– Ох и трудная это работа, - как говорил классик советской детской литературы. Провалившийся буровой снаряд пытались вытащить самыми разными способами: какими-то крюками, магнитами. Местные Кулибины придумывали хитрые захваты и зацепы, как-то раз то ли в шутку, то ли всерьёз предложили мне спуститься вниз, чтобы вытащить этот дурацкий снаряд. Правда, я от этого «заманчивого» предложения сразу же отказался – кто знает, с чем там внизу можно встретиться?!

День проходил за днём, а снаряд так и оставался на дне неизвестной подземной полости. Что это было: карстовая пещера, трещина в породе – никто не знал, но крови она попила порядочно. В ней терялись крюки, исчезали магниты и какие-то хитрые зацепы. И даже комиссии, прилетавшие на скважину раз в два-три дня, не могли сдвинуть дело с мёртвой точки. И лишь через три недели постоянных попыток снаряд всё же зацепили и вытащили из таинственных глубин. Скважину закрыли и вроде бы даже зацементировали, а буровая переехала на другой участок, где снова началась старая история:

– Первая бригада – 200 метров; вторая бригада – 157 метров, бригада большого диаметра – 7 метров!

Бурить после всех этих приключений у них стало получаться лучше, хоть и не сильно намного.

О бушлатах, пульпе и шитье-бытье

Пролетел сентябрь с клюквой и грибами, наступил октябрь, притащивший с собой холодные дожди и промозглый ветер. Кошка по имени Кошка теперь практически всё время проводила в балке, лишь изредка убегая на очередную охоту. Да и я тоже бо́льшую часть времени сидел в тепле, тем более что выехав «на пару дней» в июне, как-то не сообразил прихватить с собой ничего тёплого. Так что теперь любой выход из балка превращался для меня в лёгкую пробежку: не очень-то весело ходить по улице в одной штормовке, когда столбик термометра застыл на отметке +5.

Где-то в середине месяца ко мне заехал начальник на вездеходе и привез обещанный бушлат с ватными штанами и кирзовые сапоги взамен резиновых. Бушлат и штаны оказались очень необычными – из очень плотной ткани и с отстёгивающимся утеплителем, правда, по какой-то таинственной причине без карманов. В общем, интересный был комплект, хоть и не такой крутой, как новенький камуфляжный бушлат, в котором рассекал Валера Гладыш – водитель вездехода, привёзшего начальника и обновки. Гордо расхаживая по лагерю, водила похвастался что в таком только САМ начальник экспедиции ходит, да вот ещё ему выдали. Видимо за особые заслуги перед Отечеством. Отобедав, начальник с водилой отправились к буровикам по каким-то своим делам, а я, как обычно, остался следить за станцией и жарить баурсаки (жареные во фритюре солёные кусочки теста), к которым пристрастился за время своей вынужденной робинзонады.

Через час вездеход вернулся от буровиков. Первым из него, задыхаясь от смеха, вывалился начальник, а следом за ним - злющий Валера в какой-то невообразимо замызганной хламиде. С трудом отдышавшись, Александр Николаевич поведал леденящую душу историю.

Приехали они, значит, на буровую: начальник, как и полагается любому начальству, к буровому начальнику пошёл, а Валера - к мотористам на насосную станцию. Насос качает в скважину пульпу - смесь воды, глины и ещё всяческой гадости для смазки бурового инструмента в скважине, а поскольку насос стоит в балке, то там регулярно тусуются мотористы и другие околомашинные личности. Тепло, светло и комары не кусают, вполне неплохое место для посиделок. Вот туда-то наш водила и направился.

Валера рывком открыл дверь в насосную и ворвался туда как танк Т-34 на вражеские позиции, сверкая новым камуфляжем и поскрипывая сапогами. «Мужики, смотрите какой я бушлат получил!» - почти сказал он, но... Практически в этот самый момент прорвало шланг и пульпа под мощным давлением полетела в новый камуфляж и находящегося в нём водителя. Ринувшиеся на ликвидацию аварии мотористы не заметили Валеру, поэтому несказанно удивились, когда лужа глины за дверью начала пузырить и очень громко материться. Водилу вытащили, переодели в какой-то замасленный ватник, отпоили чифиром и с трудом отмыли. К слову, костюм отстирать Валера так и не сумел - пульпа на буровой оказалась очень добротной. Так что покрасоваться и насладиться победой Валере так и не удалось.

Ну а мне пришлось осваивать портняжное мастерство. Для начала я ушил новые штаны до приемлемой ширины: по какой-то таинственной причине они оказались шириной с Белое море, так что после подшивки у меня осталось много обрезков, которые я пустил на пошив карманов на самой куртке. Вместо утюга пришлось использовать нагретую на печке кружку с песком, и вот тогда я, наверное впервые, помянул армию добрым словом, где мы пользовались подобными «утюгами» на боевом дежурстве. А как вы хотели: дежурство дежурством, а опрятный внешний вид иметь положено! В общем, через пару дней бушлат обзавёлся карманами на груди и на рукавах, сразу же став модным, стильным и молодёжным.

А в самом начале ноября начальник вышел на связь и сказал волшебное слово: «Сворачиваемся!»

Последние дни сезона

В конце октября Де Бирс сильно сократил ассигнования, поскольку алмазы найдены не были. Работы пришлось сворачивать настолько резко, что много техники так и осталось торчать в окрестных болотах – бросить её там оказалось дешевле, чем вытаскивать в жилые места. Совершенно неожиданно за пару дней до отъезда потерялась моя кошка по имени Кошка. Несколько дней я бродил в окрестностях лагеря, тщетно пытаясь отыскать её.

– Да не горюй ты, - успокаивал меня начальник. – Раз откуда-то она к тебе пришла, так наверное вернулась обратно.

Меня, конечно, его слова нисколько не успокоили: жаль мне её было терять, привык уже к ней. Но через пару месяцев один из буровиков, Олег Антонович по прозвищу Мамонт, повинился передо мной и сказал, что это он взял кошку и отвёз её домой к матери в деревню – очень уж она ему приглянулась. Кошка в деревне прижилась, так что всё у неё сложилось благополучно – сложно сказать, как бы мне с ней жилось, при моей-то вечной кочевой жизни.

В день отъезда нагрянул первый настоящий мороз. С утра температура упала до -25 градусов, так что часа два нам пришлось оттаивать замёрзший вездеход, прежде чем мы сумели тронуться в путь. И только во время поездки я осознал масштаб катастрофы, настигшей архангельских геологов. Вдоль всей дороги стояли брошенные трактора, ёмкости с горючим, какие-то цистерны и вездеходы. Денег на то, чтобы вывезти их с поля у «Архангельскгеологии» не было, поэтому технику бросали там, где заставал её приказ о завершении сезона. Больше всего из этого сюра почему-то запомнился трактор, ушедший в болото так, что из воды торчала только самая верхушка кабины. Сантиметров на 20-30. По пути мы подобрали ещё пару человек, застрявших в пути из-за сломавшегося вездехода. С трудом затолкавшись в кабину ГТС, мы всё же добрались до Тучкино, а на следующее утро я уже входил в свою квартиру в городе Новодвинске.

Конец – всему делу венец

За все те пять месяцев, что я просидел в поле, мне шла зарплата. Наверное, это была не самая большая зарплата в мире, но за пять месяцев её накопилось довольно-таки много. Причем в бухгалтерии, то ли по приколу, а может и реально потому что других денег у них не было, всю зарплату мне выдали мелкими купюрами. Так что замучавшись считать свои тысячи, я просто свалил их все в спортивную сумку-колбасу, с которой пришёл на работу. Получив сумку денег и подписав у начальника заявление на отпуск я отправился домой: впереди меня ждало целых два месяца долгожданного отдыха.

По пути я неожиданно решил заглянуть в магазин «Мебель» (славные жители г. Новодвинска! Существует ли ещё этот магазин на улице 3-й пятилетки неподалёку от въезда?) Правда, к 1994 году в магазине торговали уже чем угодно и мебель там была далеко не первой в ассортименте товаров. Опять же приятная тяжесть сумки намекала на то, что можно позволить себе купить что-нибудь интересное. Подогреваемый этими приятными мыслями, я зашел в магазин и застыл с открытым ртом. Прямо передо мной стоял стеллаж, сверху до низу заставленный видеомагнитофонами. Совсем ещё недавно дефицитные видики стояли здесь чуть-ли не друг на дружке: Сони, Панасоники, какие-то таинственные Саньо и Акаи… Недолго думая, я попросил продавщицу показать мне «вот этот вот видеомагнитофон» и ткнул пальцем куда-то в середину композиции. Палец попал на Шарп. Глянув на меня, продавщица хмыкнула и пробормотала: «Дорого!» - видимо вид у меня после приезда с поля был не самый лучший, но видик всё же вытащила. С умным видом я осмотрел его и попросил паспорт, который (сюрприз!) оказался на английском языке. Полистал паспорт (интересно, что я там хотел прочесть?) и сказал:

– Беру!

– 54 тысячи! – сказала продавщица и несколько удивлённо посмотрела на меня. Я открыл сумку и начал вытаскивать из неё деньги. Отсчитав положенную сумму я повернулся к продавщице и наткнулся на её взгляд. С глазами, размерами с чайное блюдце, она смотрела то на меня, то на сумку. Уж не знаю, о чём она думала в тот момент, но это была очень воспитанная продавщица:

– Что-нибудь ещё? – спросила она.

– А кассеты у вас есть?

– Да, конечно, - и она показала на витрину с парой десятков кассет в красивой упаковке. В то время я ещё не знал, что подобные кассеты называются лицензионными. Выбрав кассету с заманчивым названием «Абба – лучшие песни», я наконец-то отправился домой. Пора было начинать отдыхать.

***

По иронии судьбы, через два года в 1996 году в тех местах, где я сидел на магнитовариационной станции, было всё же открыто алмазоносное месторождение. Не хватило, видать, каких-то пару месяцев плотной работы до первых алмазов. Первое алмазоносное, на котором мне довелось поработать, но, как оказалось, не последнее, в чьём открытии я принимал самое непосредственное участие.

А назвали месторождение именем Владимира Гриба, того самого, что приводил ко мне в балок комиссию из «Де Бирс». Ага, тех самых, что спёрли мою самодельную пепельницу.