Мрак деревенского дома

"Что за дом притих, Погружен во мрак..." (В.Высоцкий)

В Архангельской области тебе много расскажут былей и небылей о деревенской жизни. И я съездил за историей в одну деревеньку.
Деревня Андричевская – старая, еще опричнину Ивана Грозного помнит.
На бугре высоком улица, брошенные дома с заколоченными дверьми, – «может вернемся», думали люди: когда покидали свой кров.
Деревня не вымерла, есть домов пять-шесть с хозяевами. Дома – не избушки покосившиеся, а большие, добротные избы, каждой лет за сто.
Брошенные дома тоже крепкие, не эфемерные, из ядреной архангельской сосны, – как люди то ушли? Ведь было 30 дворов, в начале прошлого века.
Думаешь, наверное, что-то заставило, вот и покинули свои дома, а потом думаешь, может наоборот: дома покинули тех людей, избавились от нерадивых хозяев.
Как узнать правду? Я оставил машину на околице, пошел по деревне, – избы строили на века, думал ли хозяин, когда рубил сруб, что его праправнуки бросят такой дом?
Шел по улице – время переломилось пополам, как краюха хлеба на столе хозяина. Улица, по которой возили дрова, сено, ходили по гостям, теперь дорожка со слабым следом колес от легковушки и травой, нетронутой, выросшей до колен. Нынче, хоть лошадь запрягай, да в конюшне давно уже вместо лошадей крысы, да воронье обитает, да "скрип телег все сильней, чем больше вокруг теней...".

Окна высокие, с занавесками помятыми, белыми на веревочках.

Зашел за угол дома, двери досками заколочены, и тишина, сразу чувствуется мертвая тишина, где петушиный крик? Где блеянье козы? Где возня свиней? Где мычание бычка, что просится на волю, в стадо?

Другой дом, – девочка на качелях, как привидение из другого времени.

Вокруг девочки полянка, справа поленница, на ней ее сумочка и кукла, а дальше двери нараспах, таз на крыльце, и хозяйка белье развешивает, и молчит, не приветствует путника, лишь провожает взглядом, мол, иди, милок, своей дорогой.
Иду. Забор старый, посеревший, не крашенный, за ним дом, от него уже веет чем-то мертвым, отжившим. Отчего так? Занавески вроде похожи, дом целехонький, трава перед домом скошена, а жизни нет. Вскоре понял причину. Окна изнутри паутиной затянуло. У какой хозяйки может быть такое? На двери не смотрю, – а что-то заставляет, заколочены двери намертво, и краска облупилась, и замок заржавел. А ведь что-то не так, замок больно крохотный для такого домищи, и висит мимо петель. Хозяин для вида вешать не будет.

Вошел в сенцы, – права не имел, но вошел. Пять ступенек по лестнице. Что увидел внутри, – печь русская, правда давно не беленная, лавки под окнами с подгнившими ножками, тряпки и посуда разбросаны, видно, кто брал их, не знал зачем взял и бросал на пол. Побывали и вандалы. Поснимали и вынесли полы и, наверное, у них теперь есть основательный сарай и жизнь удалась.
Выхожу, стоит женщина, – мне стыдно, извините, говорю, за вероломство, – решил, здесь не живет никто, краем глаза хотел увидеть старинную избу изнутри.
Она молчит, я молчу. Рядом вдруг вздрогнула трава, будто кошка прыгнула. Женщина говорит: «заяц».
«Как заяц? Сидел тут заяц? Кролик в смысле? А Вас не боится?»
«Чего меня бояться?»
Слово за слово. Женщина жила по соседству.
«В дом лучше не заходить» – предупреждает соседка.
"Чего так?"
"Пойдем расскажу".
И рассказала.
Последней в доме оставалась старуха. Ее мужа еще при Брежневе на чердаке бревном придавило, перелом позвоночника, так и не оклимался. Трое сыновей, один за другим уехали в город.
Старший спился. Мать навестить был не против, да сама Савельиха, так звали бабку, воспротивилась, мол, нечего дом перед людьми позорить. Нашли его однажды на улице, замерз на морозе, а может с сердцем что приключилось. Только на улице не в городе, а здесь, в деревне. Похоронили на кладбище, рядом с отцом.
Средний сын приезжать и не собирался, все мать обвинял, что старшего не уберегла. Чем занимался непонятно, жену с ребенком бросил. Мать внучка так и не увидела. И вдруг приехал, на мотоцикле тут тарахтел, на трассе и разбился. Тоже рядом лег.
Больше всего жалела она Алешку. Младший все же. Глаза, как с картины писаны. В деревне его все любили, приветливый, ласковый, а девки сохли, сколько слез пролито было. А ему все соседка нравилась, Оля. Но уехал к братьям, в город. Мать звала вернуться. Да и болезни стали одолевать. Ноги совсем никуда. Да, болела старуха, а сын все не приезжал.
«Плохо, когда одни сыновья», – говорили ей. –«Дочку бы тебе, чтоб присматривала".
"Все сыновья мои – хорошие, – отбивалась старушка, – вы разве не помните?»
Однажды взялась за хозяйство свое. Сама и забор подлатала, где штакетник отвалился, и двери в сарай починила, и гусят прикупила, пасла перед домом, сидела на лавке и пасла. Прилечь в дом не уходила. Тут, на лужайке кинет себе старое покрывало и лежит рядом с гусями.
Уже и гуси выросли, уже продала всех на мясо, Алешка не едет. Так не дождалась она его, померла. На одной лавке, под окном ее нашли, уже захолонула, а на другой лавке лежало ее похоронное одеяние, заранее приготовила. Очень жалели ее.
И вспомнили, за неделю до смерти Ипатьиха голос женский молодой услышала во дворе ее. Не поверили, а потом и я раз ночью услышала. Савельиху хотели поздравить с жилицей, а она говорит, нет у меня никого, помираю я.
После похорон вспомнили голос тот, когда в одну ночь свет в окне ее зажегся. В дом никто не пошел, перекрестились только.

А потом кто-то выведал. Фотография висит на стене, женщина стоит с тремя ребятами, еще малыми, Егором, Володькой и Алешкой. Фотография ночью светится. Раз туристы влезли переночевать без спроса, так ночью бежали, пятки сверкали из-за фотографии.

Алешка, младший, там еще на девочку похож, да он и был как девочка, приветливый, ласковый. Так вот она на фотографии в том самом белом сарафане с черной юбкой, в чем ее схоронили.

Положили рядом с Василием, мужем, по левую сторону, а по правую, рядом с двумя братьями, оставили место для Алешки.

И перед дом траву косили, вдруг Алешка вернется?

Но дома-то столетние, чужаки стали наведываться, выносить по ночам весь скарб, вон, до полов добрались.

И вот, говорят, видели одного, приезжал пару раз, ночевал в избе, – люди подходили, звали, – он прятался. В заболь, Алешка, он тоскует, а перед людьми стыдно. А еще "вернись, душа, и перышко мне вынь!"

А почему так решили, в доме подметено, прибрано, на лавке, где покойницу нашли, букет цветов полевых, узнал, стало быть, где мать мертвая лежит.

Обнаружили, что задней стены на чердаке не стало. На огороды. Даль там открывается... У-у-у-у-х! Нет слов. Так вот ночной гость сидел там, и место протертое штанами, и окурки затушил, и кое-чего из вещей в руки брал, там и оставил.

Прям как в книгах пишут.

Огонь, ты слышишь, начал угасать.
А тени по углам – зашевелились. (И.Бродский)

Мы малыми часто там сидели с Алешкой. вот почему на него подумали, что вернулся. Залезем и сидим, мечтаем. Домечтались.

Вместе они любили сидеть на склоне холма.
Оттуда видны им были церковь, сады, тюрьма. (И.Бродский)

Еще Прокопьич был жив, придумал записку Алешке написать, живи мол, куда ж такой дом бросать. Нам покажись, подсобим, сходим за морошкой. Знаешь, как мать любила.

Слышь ли, слышишь ли ты в роще детское пение... (И.Бродский)

Странное дело, нашли записку порванной в клочки мелкие, на том же месте. Там, на лавке. Братыню развалил, – у Савельихи самый вкусный квас был на всю деревню. И палку, что мать опиралась, изломал. Убирать не стали, может опомнится. Но Алешка больше не появился.

Я не выдержал, и говорю рассказчице: «А фотографии там в рамке нет, пустая рамка в углу стоит».

«Вот ее-то он тогда и забрал видно».

"Отчего ж он не пришел больше? Вспугнули?"

"Северный край; укрой.
И поглубже. В лесу.
Как смолу под корой,
спрячь под веком слезу".

Так Бродский пришел в голову.

"Да нет. Кто за ягодами ездит, говорят, наверняка за морошкой он в августе пошел, да и остался в болотах, у нас, как на север идти, много народу в болотах утонуло".

"Нашли его вещи?"

"Да какой там? Но Алешку с детства баюнком звали. От слова "баять". Это сказочник, значит. Ему что скажешь – все на веру принимал, и талдычил "морошка, морошка". Мать морошку любила: вот он и втемяшил себе в голову. Еще потом узнали, что при жизни матери не приезжал он ни разу, потому что в тюрьме сидел, случайно, по глупости. А чтоб она не узнала, пересылал письма кому-то, а те уже ей записки доставляли. А потом опять в розыске был, вот тут и скрывался после ее смерти. Вот такое быванье. Мать его не дождалась."

"Да, история".

"Говорят, погибли все по причине одной. Дом их не принял, никого. Вот голос ведьмы мы тогда и услышали. Сюда лучше не шастать, место не доброе. Мы и священника приводили, освящали дом. Батюшка "Молитву о храмине, стужаемой от злых духов" читал. Да что толку. Лезут туда, будто медом смазано, а потом бегут как оглашенные".

Уходил я из деревни, женщина все стояла на том же месте, успел спросить ее имя, Ольгой звали. В последний раз окинул взглядом дом, на крыше стоял мужчина, не молодой, щуплый такой, руки по швам, – смотрел в мою сторону.

А может Ольга с Алешкой все же встретились, нашли друг друга, живут у Ольги, но это уже совсем другая история.