Муха на стене

Обычная, живая, в какой-то мере раздражающая своим дребезжанием крылышек муха летала по квартире старика. Вдыхала душные потоки воздуха, в комнате пахло самой смертью. А она все летала, без устали, без остановки, без видимых на то причин. В помещении столь тихом ее взмахи были ужасно слышны. Это неистово раздражало одного пожилого человека.

Он сидел в кресле и листал страницы книги. Зрение его было далеко от совершенства, ноги его часто тряслись, как и руки, и стоять на своих двоих тому было в тягость. Каждый раз, вставая с кресла, его спина давала сбой, ноги подрагивали, и боль расходилась от самых пяток до шеи. Будто с каждым движением его позвонки менялись местами друг с другом. Играли в Чехарду, смеялись, отдавая старику одной лишь болью – отсюда казалось, что его тело стало ватой, в которую можно поместить всю боль, и болью отдаст обратно, если же нажать на него. Оттого позвонки играли осторожно и не жали на плоть, пока та впитывала весь их страх и их невыносимые мучения, заменяемые игрой.

А муха все летала, раздражая старика. К его сожалению тот потерял все, кроме слуха. Будто испытанием было то, что он остался практически беспомощным творением бога с единственным лишь способом принимать мир – через уши. И сейчас он был готов отдать все, чтобы бог лишил его и этого чувства.

Походил по комнате в поисках надоедливого насекомого, держа в одной руке старый тапок, потрепанный временем и жизнью, дурно пахнущий и протертый до самых дыр, как и тапок на другой ноге. Они были братьями, которых не жалела ни судьба, ни время, и даже сам бог был им чужд в его святом понятии и писаниях древних книг. Они не верили в него, и через призму старых человечьих ног смотрели на мир и понимали, насколько тяжким может быть их груз. И задавались насущным вопросом «Почему?».

Почему им суждено было гнуть свои спины под человечьими ногами? Почему другая одежда имела иную судьбу? Они ужасно завидовали пальто, которое давно уже испустило дух. Они смотрели, как старик, собираясь выйти за дверь квартиры, надевает пальто, и думали, как хорошо сидеть на спине старика, а не быть его опорой. Но неведомо тем было, что пальто уж не могло злорадствовать их завистью – оно действительно было мертво. Старик надевал его так редко, что оно просто перестало дышать. Играло с собою в бога; Если я умру, изменится ли мир после меня?

И часто задавало оно такие вопросы, проводя огромную часть жизни за дверьми глухого шкафа. Средь кипы мертвой или до смерти уставшей одежды оно им потакало. В один из серых будних дней пальто просто испустило дух.

Если б тапки знали, что пальто давно мертво, если б знали его боль и боль иных предметов обихода иль одежды – они бы задавались другим вопросом: «Почему мы еще живы?». И, не найдя ответа, быть может, тоже испустили бы свой дух. Их рабство было силой и сознанием самой жизни. В ней не было сильных и слабых, были вещи и люди. И каждые по своему смертны. Каждые по своему идеальны в своих формах. Рубашка могла висеть в шкафу годами, в то время, как людская жизнь оборвалась бы там не более, чем за семь дней, тогда как без шкафа рубашка переставала существовать в своем идеале и превращалась в скомканный, измятый предмет интерьера, а человек, вставая на ноги, не терял своего стана и мог держаться так десятилетиями.

Старик продолжал охоту на назойливую муху. Прошел к кухне, но муха оказалась быстрее, и уже кружила в гостиной. Не успел тот пройти порог гостиной, как насекомое переместилось в его спальную. Оттуда в туалет, и снова в гостиную, кружа под самым потолком. А после снова в кухню, потом опять в гостиную, а там и спальная была не далека, как и туалет. И летала она так долго, сколько могли держать ее крылья. Она не боялась старика, и уж точно не боялась тапка в его руке.

Старик устал и сел в кресло, продолжая держать один тапок при себе, а другой – на ноге. И муха та тоже устала. Потихоньку ее жужжание переросло в тишину. Она сидела на стене рядом со стариком, разглядывая его тело и трясущиеся после охоты руки и ноги. Пожилой мужчина устремил свой взгляд к потолку, прислушался – и будто сам бог покинул это место. Настолько оно было тихо. Даже часы – и те встали. И только взгляд переместился к стене, в размытом изображении его мировоззрения старик видел черное пятно, рука сама дернулась и тапок с силой ударил муху. Она упала замертво на пол, оставив после себя след на стене. Старику казалось, что муха все еще сидит, и бил ее тапком. Продолжал бить, с каждым ударом все сильнее и сильнее, но пятно на стене никуда не исчезало. А муха лежала на полу, лапки ее застыли, брюшко вспорото. Муха та была самим богом.