Мы едем в Полоцк!

Каждый раз, оказываясь за границей нашей необъятной, я задавался одним и тем же вопросом: почему на нас, русских, местные поглядывают так, будто мы одолжили у них денег до зарплаты и уже третий год не отдаем? Ладно, прибалты — у них это, кажется, врождённая прошивка. Но белорусы-то чего? Мы же вроде как братья навек. Союзное государство, драники, бульба и вот это всё.

А впрочем, после того как наш 9 «А» во главе с Вовчиком Дармоедовым совершил паломничество в древний Полоцк, я начал понимать, что горячо и беззаветно любить таких, как он, могут только заклятые мазохисты. Но давайте по порядку, как говорится в плохих детективах.

Всё началось с нашей школьной традиции, которая прижилась так крепко, как жевательная резинка к подошве. Однажды, в незапамятном 2020-м, нас зачем-то занесло в Санкт-Петербург. Детали той поездки стерлись из памяти, словно надписи на асфальте после хорошего ливня, или мои знания по математике после каникул. Но с тех пор повелось: каждая осень — новый город. Правда, «новый» — это было сказано сильно. География наших вояжей была столь же разнообразна, как меню в школьной столовой в рыбный четверг: Питер, Питер, для контраста — Петергоф (тот же Питер, только с фонтанами), и, чтобы закрепить материал, — снова Питер. Я уже начал здороваться с атлантами Эрмитажа как со старыми приятелями (Боря, как дела? Качаешь пресс?) и мысленно давать имена голубям на Дворцовой (тот жирный был определённо Борис, а вон та наглая, вечно клюющая зазевавшихся туристов, — Жанна).

Но в этот раз вселенная подала нам знак, и знак этот был в виде нашей географички Светланы Борисовны. Женщины, которая могла определить широту и долготу любой точки мира по одному лишь виду облаков и запаху ветра. Как истинный учитель географии, она решила расширить географию наших путешествий. Видимо, ей надоело видеть наши скучающие лица при словах «Нева» и «Разводные мосты».

— Дети! — провозгласила она на одном из уроков, словно Кутузов перед Бородинским сражением. — Мы едем в Полоцк!

В классе повисла недоуменная тишина. Наверняка все думали: «Полоцк? Это где? И с чем это едят? С драниками?».

— Это колыбель белорусской культуры! — не унималась Светлана Борисовна, тыча указкой куда-то в район Витебской области на карте, будто пыталась проткнуть её насквозь и телепортировать нас туда прямо сейчас. — Древнейший город, Софийский собор, Всеслав Чародей!

Имена звучали как заклинания из фэнтезийного романа, или как названия новых блюд в школьной столовой, но решающим аргументом стало не это. Решающим аргументом стало слово «заграница». Для большинства из нас, чьи загранпаспорта были девственно чисты, не видели ничего кроме обложки и пары печатей из детского сада, это слово звучало слаще, чем «контрольная отменяется» или «завтра без уроков».

Разумеется, громче всех «ЗА!» кричал Вовчик Дармоедов, чья скромность была настолько же велика, как его успеваемость по химии. То есть, стремилась к абсолютному нулю, а иногда умудрялась быть в минусе. Вовчик уже мысленно паковал чемоданы, предвкушая, как его многогранный талант к созданию хаоса выйдет на международный уровень, покорит белорусские просторы и заставит древние стены Полоцка содрогнуться. Светлана Борисовна, видя его энтузиазм, почему-то побледнела, словно увидела привидение, но отступать было поздно. Билеты куплены, маршрут проложен, и путь к колыбели белорусской культуры был открыт.

И вот, в пять утра, когда нормальные люди видят десятый сон про единорогов, падающий курс доллара или как они, наконец, выигрывают в лотерею, мы, сонные, помятые и больше похожие на зомби, чем на учеников 9 «А», собрались в школьном дворе. Ждали автобус. Воздух был холодным, небо — серым, и только наши надежды на приключения сияли ярче сверхновой, хотя и с примесью легкой тревоги. Тревоги по поводу того, что Вовчик натворит на этот раз.

— Светлана Борисовна, ну скоро он уже? Я замерз, как мамонт в леднике, — протянул Серёга, мой верный товарищ по несчастью, сосед по парте.

— Скоро, Серёжа, скоро! Водитель просто ищет нашу школу по навигатору, — успокаивала его учительница, хотя по её глазам было видно, что она сама готова запустить в небо сигнальную ракету.

Буквально через секунду показался автобус. Большой, жёлтый, с надписью «ШКОЛЬНЫЙ». И не успел он толком притормозить, как Вовчик, видимо, решив, что это последний автобус на Марс, подпрыгнул и заорал так, что, казалось, задребезжали стёкла в ближайших окнах:

— Кто последний — гей!

И, не дожидаясь реакции, рванул к автобусу, оставляя за собой шлейф из нецензурных слов, которые он явно почерпнул не из школьной программы.

— ДАРМОЕДОВ!!! — заорала Светлана Борисовна, взбешённая такой выходкой, чей голос мог бы соперничать с сиреной воздушной тревоги.

— Даааа? — обернулся Вовчик, полный невинности и предвкушения новых приключений, и тут же врезался в ещё не открытую дверь автобуса. С громким «Бам!». И матом, разумеется.

Конечно же, это вызвало бурную реакцию среди наших. Кто-то ржал в голос, кто-то фоткал Вовчика, лежащего у автобуса, для архива. Ну а сам Дармоедов за пропаганду ЛГБТ на территории школы, публичное членовредительство и, вероятно, за повреждение двери автобуса (хотя на двери даже царапины не осталось, чего нельзя было сказать о Вовчике), был наказан тем, что его посадили не с его дружбаном, а со Светланой Борисовной. Это было наказание уровня «особо тяжкие», потому что сидеть рядом с учителем географии, когда ты Вовчик Дармоедов, — это всё равно что посадить кошку в комнату с собакой.

Поездка только началась, а я уже чувствовал, что этот Вовчик принесёт нам больше приключений, чем все наши предыдущие путешествия в Питер вместе взятые.

Я, естественно, занял место рядом с Серёгой.

Светлана же Борисовна, бледная, но не сломленная, усадила Вовчика рядом с собой, бросив на него взгляд, который мог бы расплавить титановую броню. Вовчик, однако, воспринял это как личное приглашение к беседе и уже через пять минут начал что-то вдохновенно рассказывать, активно жестикулируя, словно дирижёр симфонического оркестра.

Началось всё с вопроса:

— Светлана Борисовна, а вы в детстве верили в Деда Мороза?

Учительница, которая, казалось, мысленно уже переносилась на необитаемый остров, предпочла промолчать. Но Вовчик не сдавался. Он был тем человеком, который мог довести до белого каления даже Будду.

— А я вот до сих пор верю, — продолжал он, — только теперь в Деда Мороза, который приносит хорошие оценки. Ну, или хотя бы не двойки. Вы, кстати, Деду Морозу написали, чтобы он мне по географии пятерку принес?

Тут уже Светлана Борисовна не выдержала.

— Вова, если ты продолжишь, Дед Мороз принесёт тебе не только двойку по географии, но и записку для мамы о твоём поведении на уроках, — прошипела она, и в её глазах мелькнули молнии.

Вовчик, на удивление, заткнулся. Кажется, угроза необитаемого острова подействовала. На пару минут. Потом он начал задавать вопросы про Беларусь. Каверзные, разумеется.

— А правда, что у белорусов самая вкусная картошка в мире? А почему у них флаг такой? А Лукашенко добрый? А можно я, если его встречу, скажу "Прывітанне, бацька!"?

Автобус тем временем мерно покачивался, убаюкивая большинство пассажиров. Некоторые уже спали, уютно свернувшись калачиком, другие залипали в телефоны, пытаясь поймать хоть какой-то сигнал.

Границу мы проехали на удивление быстро. Видимо, белорусские пограничники, увидев наш школьный автобус, решили, что это не их проблемы, и махнули рукой: «Проезжайте, только без Дармоедова». Но Дармоедов был внутри, и это было главное.

Первым делом после пересечения границы, как только автобус остановился на небольшой парковке, Вовчик, естественно, ринулся к ближайшему киоску.

— Светлана Борисовна, я за белорусским бальзамом для ягодиц! — крикнул он, прежде чем исчез за дверью.

Через пять минут он вернулся, сияющий, с пакетом, из которого торчала какая-то бутылка.

— Смотрите! — гордо заявил он, поднимая бутылку. — Это белорусская «Крамбамбуля»! Говорят, от простуды помогает!

Светлана Борисовна чуть не упала в обморок. Оказалось, «Крамбамбуля» — это такой традиционный белорусский алкогольный напиток, градусов так под сорок. Вовчик, конечно, клялся и божился, что это всего лишь «сладенький напиток для горла», но его хитрый прищур говорил сам за себя. Бутылку у него, разумеется, отобрали, а ему прочитали лекцию о вреде алкоголя и о том, что школьные поездки — это не повод для дегустации национальных напитков. Вовчик слушал, кивая, и в его глазах читалась мысль: «Ну и ладно, я же успел попробовать».

Полоцк встретил нас хмурым небом и моросящим дождем. Погода явно намекала: «Добро пожаловать, но без фанатизма».

— Дети! Мы в Полоцке! — торжественно объявила Светлана Борисовна, пытаясь перекричать ветер и шум дождя. — Сейчас мы отправимся в торговый центр, потом слушать орган в Софийский собор, а потом...

— А можно я не пойду в собор? — тут же перебил её Вовчик. — Я атеист. Я лучше по городу погуляю.

Светлана Борисовна медленно выдохнула. Её терпение, казалось, таяло со скоростью ледника в тропиках.

— Дармоедов, ты пойдешь в собор, как и все. И никаких «погуляю по городу». Мы здесь для культурной программы.

Вовчик закатил глаза, но спорить не стал. Он знал, когда лучше отступить, чтобы потом нанести удар в самый неподходящий момент.

Софийский собор оказался величественным. Старинные стены, полумрак, запах ладана, который сразу настраивал на серьёзный лад. Мы ходили, раскрыв рты, разглядывая фрески и иконы. Светлана Борисовна тихо рассказывала о каждом уголке, о великих князьях и святых. И всё было бы идеально, если бы не Вовчик.

Он сначала пытался сфотографировать каждую икону с самых необычных ракурсов, затем начал проверять акустику собора, издавая странные звуки, похожие на бульканье.

— Ееее! Меее! Ааааа! — орал он.

— Вовчик, прекрати! — шикнула на него Светлана Борисовна. — Это святое место!

— А я проверяю, как мой голос звучит в вечности, — невозмутимо ответил он. — Вдруг я стану великим певцом, а вы и не узнаете.

Потом, когда мы стояли у какой-то особо древней фрески, Вовчик вдруг спросил:

— А это точно фреска? А то похоже на то, что кто-то случайно чихнул на стену и потом размазал.

Я почувствовал, как Серёга рядом со мной едва сдерживает смех. Я сам с трудом держал серьёзное лицо. Светлана Борисовна же просто схватилась за голову.

— Вова, ты меня до инфаркта доведёшь! — прошептала она.

И тут случилось то, чего никто не ожидал. В одном из углов собора, где стояла старинная икона, горела свеча. Вовчик, видимо, решив, что она горит как-то неправильно, подошел к ней и... начал дуть! Нет, не просто дуть. Он дул с таким усердием, что огонек свечи затрепетал, а потом и вовсе потух.

Тишина в соборе стала оглушительной. Все, кто был рядом, обернулись на нас. Светлана Борисовна, казалось, превратилась в камень.

— Вовчик, что ты наделал?! — выдохнула она, и в её голосе была не ярость, а отчаяние.

— Я её потушил, — гордо заявил Вовчик. — А то она как-то неаккуратно горела. И воск капал. Безобразие какое-то, верно?

Я чувствовал, что этот день будет долгим. Очень долгим. Полоцк, наверное, ещё никогда не видел такого паломника.

И вот, мы расселись по местам, настроились на лучшее и начали ждать начала. Через некоторое время вышла пожилая дама, поклонилась нам и начала играть. Звучал орган просто великолепно. Громко так, душевно. И вот, когда песня кончилась, раздались аплодисменты, после которых повисла величественная тишина, призывающая слушателей ожидать следующей композиции. И только музыкантша коснулась руками клавиш, как вдруг на весь собор раздалось:

— АПЧХА!!!

Орган возмущённо замолк. Мои одноклассники захихикали. Даже сомнений не было, кто же это был.

— Вова, это что такое? — зашептала Светлана Борисовна.

— Извините, чихнул, — громко прогнусавил Дармоедов, шмыгнув носом. — АПЧХА!!!

Второй чих прозвучал как выстрел танка в тихом лесу. Органистка вздрогнула и с укоризной посмотрела в нашу сторону. Светлана Борисовна покраснела до корней волос и впилась в Вовкин локоть мёртвой хваткой.

— Дармоедов, ещё один звук, и ты идёшь пешком до Минска! — прошипела она, как рассерженная змея.

Вовчик сделал самые скорбные глаза, на которые только был способен, и замотал головой с таким усердием, будто пытался свернуть себе шею. В один момент она громко хрустнула.

— АААААА!

— ВОВА! — с истерической ноткой воскликнула географичка.

— Я шею свернул!!! — потирая связующую нить между туловищем и головой, простонал Дармоедов, пытаясь скрыть смех.

Когда учительница успокоила его, тишина восстановилась. Музыкантша, одарив нас последним испепеляющим взглядом, вновь занесла руки над клавишами. И тут… по рядам пронёсся тихий, но отчётливый звук, похожий на воркование очень довольного голубя. А затем ещё один, но уже с вибрирующим подтоном. Весь класс начал трястись от беззвучного смеха. Оказалось, Вовчик, не удовлетворившись произведённым фурором, умудрился прямо в кармане включить на телефоне приложение с "неприличными звуками". И теперь из его штанов доносилась целая симфония пуков, рычания и икания. Светлана Борисовна медленно повернула голову к Вовчику. Её лицо было похоже на грозовую тучу, готовую разразиться молниями. Она попыталась вырвать телефон, но Дармоедов, этот гений диверсии, извернулся и вскочил на ноги.

— Граждане! — заорал он на весь собор, пытаясь перекричать собственный телефон. — Не поддавайтесь панике! Это просто мой желудок исполняет авангардную музыку!

Туристы из других групп и случайные посетители в шоке обернулись. Органистка застыла с поднятыми руками, словно античная статуя. А Вовчик, войдя в раж, начал пританцовывать в проходе, имитируя игру на невидимой гитаре, в то время как из его кармана неслось разухабистое кантри.

Кажется, смотрительницы собора перекрестились, когда за последним из нашего класса закрылась тяжелая дубовая дверь. Светлана Борисовна шипела на Дармоедова, как прохудившийся чайник, но тот лишь невинно хлопал глазами и делал вид, что он жертва обстоятельств и внезапного приступа хореи.

Вы думаете, на этом приключения кончились? Напрасно! В Полоцке же есть Музей книгопечатания! Вперёд, как говорится, и с песней! Точнее, в нашем случае, под строжайшим запретом издавать любые звуки громче дыхания.

Едва мы переступили порог музея, расположенного в здании бывшего монастыря, как Вовчик тут же прилип к витрине с древними рукописными свитками. Экскурсовод, милая женщина в очках, с энтузиазмом рассказывала про кириллицу и глаголицу, а Дармоедов с умным видом кивал, а затем громким шепотом спросил у всего класса:

— А это точно не записная книга руссички? Уж больно закорючки похожи.

Класс прыснул со смеху. Светлана Борисовна бросила на него такой взгляд, что в музее, кажется, на пару градусов похолодало. Но Вовчика было не остановить. В зале, посвященном Франциску Скорине, он с серьезным видом заявил, что портрет первопечатника ему кого-то сильно напоминает.

— Точно! Это же вылитый наш трудовик, только без усов и с модной стрижкой! — торжественно объявил он, тыча пальцем в изображение.

Дальше — больше. Увидев огромный печатный станок, Вовчик немедленно попытался на нём что-нибудь "напечатать". Пока экскурсовод отвлеклась, он схватил свой билет, обильно измазал его чернилами с какой-то подставки и с кряхтением навалился на рычаг пресса. Раздался жуткий скрип, а затем — хруст. Рычаг, не выдержав богатырского напора, жалобно звякнул и отвалился. На белоснежном билете отпечаталось жирное черное пятно неопределенной формы, а сам Дармоедов стоял с рычагом в руках, как пещерный человек с дубиной, с выражением крайнего удивления на лице.

— Я просто хотел посмотреть, как эта штука работает! — пролепетал он, когда к нему подбежала побледневшая сотрудница музея. — Хотел сувенир сделать... Эксклюзив! Ручная работа!

В этот момент терпение Светланы Борисовны лопнуло окончательно. Схватив Дармоедова за ухо, она выволокла его из зала под сочувствующие взгляды остальных посетителей и строгий, осуждающий взор Франциска Скорины с портрета.

На моей памяти, это было наше первое и последнее путешествие за границу в компании самого скромного мальчика в мире. Не могу сказать, что сожалею об этом. Скататься куда-нибудь за пределы России — дело хорошее, но, согласитесь, будет лучше, если Вовчик не будет принимать в этом участие.