Мы, гливары

Я вырастил грибы,

Они растут и радуют меня

Сергей Шихалеев

Ноябрь 2027 года

– Он ел живых тараканов у паромной кассы, – доложил патрульный стражник. – Терроризировал кассиршу, чтоб дала ему безденежный билет в Задар.

Рядом скучал, переминаясь с ноги на ногу, худощавый юнец в длинном грязном пальто нараспашку, просторном свитере и отвислых широченных брюках с множеством карманов. Пальто чёрное, прочее – разных оттенков серого, вдобавок штаны заляпаны, словно для маскировки. Наряд довершали нелепо цветастая шапочка-чульо и берцы с толстыми подошвами. На лице подростка было написано тоскливое презрение ко всему – к офису участковой стражи, к инспектору Дворжаку и промозглой осенней погоде.

Минуту назад инспектор мечтал о горячем пироге с доставкой, а теперь раздумал. Какой тут обеденный перерыв!..

– Всё запишем, – выдвинул Дворжак клавиатуру из-под столешницы, осмотрел. Надо б её вытряхнуть, а то набилось между клавиш чёрт-те что – крошки, чешуйки, волосы какие-то. – Как зовут?

– Имею детское право молчать, – с вызовом ответил паренёк.

– Имею закон задержать до выяснения личности. Биометрия, ген-проба, отпечатки, очиповка. Разошлю запрос по островам, на материк. Пока ответят, поживёшь тут под замком. Согласен?

Тот сдержался, скрывая досаду.

– Панта Горич.

– Адрес?

– Жил в пещере.

– Родители есть?

– На большой земле. В Сербской Краине.

– Ой ты Боже!.. – всплеснул руками инспектор. – Да ты ж бродяга! Беспризорник!

– Ни фига. Просто сделал ноги из тин-капмы.

– Пусть бы жрал дальше своих насекомых, – укоризненно заметил Дворжак стражнику. – Час на пароме, и он у хорватов, и нет проблем. А теперь писанины вагон. Иди, свободен, патрулируй дальше.

«Потрудись-ка, попиши, – злорадно думал Панта. – Сам ты что за птица?..»

Он пригляделся к торчащей на краю стола табличке:

«Роко Дворжак!.. Ну, точно, усташская рожа! Имя с фамилией как есть далмацкие… Не здешний мужик, из приезжих. Как ему в герцогстве подданство дали?.. Если уж в стражу взяли – точно гражданин».

Невысокий офицер раздражал его всем своим сдобным видом. Коротко стриженная голова колобком, масленая физиономия, глазки-изюмины, пухлые ладони, неожиданно легко и быстро шевелящие пальцами по клавишам.

– Ох, ох. Какая же морока связываться с младохраной… Тин-кампа, это как по-людски будет – подростковый лагерь?..

– Ага. Я могу сесть, или у вас гестапо?

Пальцы замерли, инспектор поднял удивлённый взгляд:

– А?.. Название лагеря?

– «Остров свободы».

– Садись. Когда сбежал?

– Две недели назад. – Панта с размаху брякнулся на стул в надежде его сломать и растопырил ноги в берцах, будто пьяный хам в автобусе.

«Тут тепло, здорово так».

– Где конкретно прятался?

– В горах.

– Что ел? Воровал?

– Бог кормил.

– Тараканов тоже он дал?.. – спросил Дворжак, неотрывно глядя в монитор. – Они в горах не водятся. Домашний зверь, кухонный.

«Э, дядя, а ведь ты не плюшевый, каким кажешься».

– У хозяйки купил, по приколу. А что, незаконно?

– Расслабься, паренёк. Если кассирша не заявит на тебя – ну, там, стошнило её, или моральный ущерб, – ты просто вернёшься в свой лагерь. Я вызову людей оттуда, и ту-ту.

– Официально отказываюсь, – с нажимом сказал Панта, сев прямо и подогнув ноги. – Так и запишите.

– Отчего?.. – Инспектор покосился, подняв светлые брови и удивлённо сделав губы дудочкой.

– Интересы разные, компания плохая.

Но удивился Роко не отказу паренька, а тому пасьянсу, что сложился на экране:

«Горич, Пантелеймон. Рождён – 27 июля 2011 г., Великое Герцогство Морея (ВГМ), банья Барска-Средня, община Густрина, село Нови Крог (быв. Джидива Гета). Подданство – нет. Статус – беженец 2-го поколения. Поднадзорность – служба младохраны ВГМ, с 15.08.27 г. В розыске с 28.10.27 г.»

Значит, впереди запрос в отдел иммиграции. Данные о родне счищены охранцами так, будто человек родился сам собой. Словно пузырь на ровном месте, без любви и без семьи. Идеал – человек-единица, вне всяких связей, как в пословице «Орёл всегда один летает».

– Ну, тебе видней.

И Роко взялся за телефон, заставив Панту напрячься.

«Если что, махну в дверь и дралала».

– Алё, младохрана? День добрый. Дворжак, инспектор стражи, Барска-Крайня, участок в Клие. Тут к нам обратился один ваш поднадзорный…

«Кто – я обратился?.. Чего он несёт?!»

– …Панта Горич. Да вот, пришёл и говорит – холодно, голодно, тяжело бездомным быть, хочу в тёплое жильё. Грязен как свинья…

«Да хватит уже, сам-то хряк!»

– …ведь сколько лез по зарослям, по скалам. Спал, где придётся, под кустами. Да, мы тут за ним присмотрим. Простужен?.. Не похоже. В случае чего врачу покажем. Какому вашему?.. Ой, главное забыл – он возвращаться к вам не хочет. А вот так. По детскому праву. И отказ он подписал, передо мной лежит. – Дворжак похлопал по пустому месту на столе ладонью. – Я вас известил, теперь он мой, пока не выберет себе тин-кампу или наёмных родителей. Парень пришёл к страже за помощью – как же я его в нарушение устава выгоню?.. Желаю здравствовать. Всего хорошего. Конечно, вышлю факсом, прямо вот сейчас. Да, и фото вам отправлю, чтоб вы убедились. Это без проблем, участок оснащён необходимой оргтехникой. Не в глуши живём. С Богом.

Пока Дворжак делал им от ворот поворот, он фраза за фразой понемногу становился симпатичней Панте. Ну, хорватскую натуру не простишь, но мундир-погоны можно извинить.

– Ты всё понял? – повернулся к нему Роко.

– Угу.

– Тогда сел к столу – вон к тому, – взял бумагу с ручкой и в произвольной форме накатал отказ от «Острова свободы». Имя полностью, когда рождён, нынешнее число и подпись. Делаешь всё быстро. Отправляю через пять минут.

Подгонять Панту не пришлось.

– И обязательно добавь – «До решения главинспектора баньи вверяю заботу о себе Гражданской Страже Его Королевского Высочества Георга III». Иначе через час тут будут приставы из охранки.

– Удолби их Боже… – торопливо строча, цедил Панта сквозь зубы. – Чтоб им солнце кровью залилось…

Встал к стене у ростомера для задержанных, инспектор щёлкнул камерой – готово!

– Есть будешь? – спросил Дворжак, снова занимаясь телефоном, и прибавил: – Тараканы, поди, не нажористы.

– За казённый счёт?

– Само собой. Ты ж подписался – «вверяю». Значит, харчи, койка и удобства – от стражи.

– А я проглот.

– Один рот казна выдержит. Тут ресторанчик по соседству есть, снабжает нас…

– Тогда… – У Панты слюна во рту зашевелилась. – Если у них делают… Рыбную чорбу, клёцки хлебные, каймак… и кофе.

«Серб и вегетарианец, – машинально суммировал Дворжак. – Ясно, откуда папа с мамой беженцы. Что ж ты в Краину с ними не подался, а?.. Вроде, вам там возвращают недвижимость. Реституция! Или боишься, что хорваты с босняками пришибут?.. Так русские миротворцы не дадут в обиду… Должно быть, тебе с детскими правами в Евросоюзе уютней. Ну, гнильём попахивает, зато свобода».

– Алё?.. Госпожа Драгаш, день добрый. Опять я. Да, мой обычный пирог. И вот ещё – у меня гость с непогоды озяб, ему обед погорячее. В чорбу перца больше класть? – шепотом спросил он Панту, прикрыв ладонью микрофон; паренёк согласно закивал. – Чорбу рыбную, и поперчить как следует, а к ней…

Панте представилась благоухающая чорба, острая, исчерна-красная, и он почти сомлел в тепле участка.

«Даже стража на что-то годится!»

– …для него всё по отдельному чеку, мне потом к оплате в банью отсылать. Ждём! – и, положив трубку, он закончил: – Спать будешь в её ресторане, там на втором этаже номера с душем.

– Спасибо, – выдавил Панта, стараясь не улыбаться от счастья.

– Рано. Мне ещё, – Дворжак начал загибать пальцы, – составлять на тебя рапорт наверх, центр младохраны запрашивать, и встречу с ними согласовывать. Много возни предстоит. Убежишь – и всё насмарку, ловить будут с приставами.

– Я буду выбирать, куда отправиться, – напомнил Панта о своих правах. – И могу съездить в лагерь, посмотреть, какой он.

– Это уж на их машине. Топливо не дармовое. Знаешь, пока стряпают обед, начнём-ка тебя оформлять, как положено. Вот сканер, приложи руку с чипом, и проверим, тот ли ты, за кого себя выдаёшь.

Вместо ответа Панта оттянул вверх левый рукав свитера. Выше запястья рука его была обмотана грязноватым и лохматым по краям бинтом, сквозь витки которого проступало бурое, засохшее пятно крови.

– Вы уж извините, чип я вырезал ножом. Лучше шрамы носить, чем клеймо.

«То-то его не нашли. А так бы выслали коптеры, горы сканировать, и сколько ты по пещерам не прячься – отыщут».

Панта смотрел на инспектора твёрдо и гордо.

«Странный парнишка. Надо порыться о нём в базах данных… Бывшая Джидива Гета – Жидовское Гетто, это ж скальное седло в горах, куда их швабы согнали в войну и морили. Теперь там новосёлок краинских беженцев?.. В сводках не попадался… Нови Крог – Новый Круг, хм. Ну и дали им местечко. Сколько я помню тот район – сплошь камень, вереск, мох и можжевельник».

Соседняя банья – чужая епархия. Казалось бы, рукой подать, а всех сёл не знаешь, особенно в глубине суши.

Когда сербы в 1995-ом бежали от хорватов, Роко ещё ел молочными зубами и был далёк от политики. А они, запуганные и подавленные, как раз в гетто размещались.

Хорошо хоть Его Высочество в сирийскую войну сюда чужих не допустил: «Наша страна мала, соцобеспечение хрупко, натурализация ограничена». Ох, и ругали его в Брюсселе!.. Но он выдержал. И отстоял наш дукат против евро. Настоящий помазанник!.. куда против него всяким там президентам с выборами.

А вот младохрану Георгу пришлось подписать и принять…

* * *

Я Панта, Пан, что значит «Всё».

Всё помню.

Как на лютых врагов шли на нас – штурмовые винтовки, спецназ, шлемы, маски.

Если б они ехали дорогой, нам бы снизу из деревни позвонили: «К вам фургон стражи катит, вы там поглядывайте».

А они с воздуха, на вертолёте, чтоб врасплох застать. В дома, в квартиры тоже так врываются – когда мужчины дома нет, одна мать с дитём, бабушка или приходящая няня.

Я продувал паром месиво, субстрат для вешенок, и тут рокот над крышей. Казалось, пролетит – дело простое, покатушки для туристов, они любят над горами на вертушке полетать. Но оно всё ближе, ниже, уже рядом с домами.

Вертолёт нагоняет панику и прижимает к земле. Он заставляет в ужасе глядеть наверх, словно на тебя с горы катит огромный пустотелый шар из железа, а бежать уже поздно.

Их стрекоза земли коснуться не успела – спрыгнули, стволы наизготовку, и детекторами шарят: где шевельнётся? Отследили нас и россыпью к теплице, каждый змейкой, словно мы палить из окон будем.

– Стоять! Руки поднять и не двигаться!

– Почему вы вторгаетесь?..

– По закону об охране детства. Инструктор младохраны объяснит. Где ваши дети?

– Их здесь нет.

– Обыскать помещения. Подвалы, чердаки – все возможные убежища.

– Пожалуйста, не держите нас на прицеле. Мы безоружны.

И тут вошла она. Инструкторша. В штатском, стрижена и одета по-мужски. Я её сразу признал – та, что заявилась пару недель назад. Типа, я устала, по горам гуляла, заблудилась, и мой индик отказал, не ловит карту.

Притворялась как бывалый диверсант. Прикид пешей туристки, вся снаряга, лыба до ушей: «Ой, какие у вас милые дети! Ой, я с радостью поем за их столом!» И у-тю-тю, и сю-сю-сю, а можно мне сфотографировать?

Грешная сука сдала нас за кус пирога и стакан молока.

И ведь с расчётом точно вкралась, чтобы попасть к обеду.

Знать бы, что засланная – я б ей лично пирожок испёк. С начинкой. Такой, чтоб до последнего спазма предсмертной икоты меня вспоминала.

Теперь она держалась по-другому. Чисто эсэсовец.

– Ваши дети получают негарантированную пищу. В их рационе нет мяса. Это запротоколировано. Кроме того, у вас негативное коммунальное воспитание с элементами фанатизма. Они дышат грибными спорами в теплицах – явная угроза здоровью. Плюс работа не по возрасту. Вот решение совета баньи об изъятии детей из опасной обстановки, ознакомьтесь. И потрудитесь привести детей сюда, не вынуждайте нас к крайним мерам.

– Мы опротестуем решение в суде.

– Ваше право. Где дети?

– В Сербской Краине, – ответил наш староста, не меняясь в лице, а я едва не прыснул.

– К… как? – Гадина словно налетела лбом на притолоку – глаза выпучила, рот скривился.

– На экскурсии. Не волнуйтесь, они под присмотром – с ними супруги Горич.

– Их телефон. Они должны вернуться… – заговорила она, но, похоже, сама не верила в то, что из неё лезло.

А староста был сама вежливость, и все мы его слушали с тайным восторгом. Вот человек!.. Пальцем не тронул, а срезал как бритвой:

– Вы полагаете?

– Это… это похищение детей против их воли!

– А это – что? – обвёл он взглядом замерших спецназовцев.

– Если они – беженцы в третьем поколении, то подлежат полной заботе государства. Их вывоз за пределы герцогства и удержание на чужой территории – уголовное преступление! – Её стало пробивать на крик, будто одержимую при виде креста. – Вы за всё ответите!..

– Через суд, пожалуйста. Если они обратятся к властям за проливом, чтобы их оградили от младохраны, я мешать не стану.

Выдохшись, инструкторша обратилась к командиру спецназа:

– Их предупредили. Кто-то слил сведения об акции.

– Разбирайтесь у себя в конторе, – холодно бросил тот. – Утечка не от нас – мы не торгуем информацией.

– Тогда берите этого, он ребёнок. – Она показала на меня.

– Ему уже исполнилось шестнадцать, – заметил старшина. – По нашим правилам он совершеннолетний…

– Для закона – ещё нет. Мальчик, ты пойдёшь с нами добровольно? – улыбнулась мне змеюка.

И я не стал кривить душой, сказал чистую правду:

– Да. Хочу посмотреть мир и людей.

– Вот и прекрасно. Запишу, что ты идёшь на сотрудничество. Можешь забрать свои личные вещи, стражник проводит тебя.

– А попрощаться можно?

– Конечно, только недолго.

Ну, я подошёл к старосте, поклонился ему по обычаю:

– Дозвольте по своей охоте идти в окол.

– Ступай, Панта, – обняв, он поцеловал меня. – Да хранит тебя Бог. Наш круг всегда открыт к твоему возвращению. Отныне ты окольник – по собственной воле и по согласию круга.

Дальше был «Остров свободы», на который тьфу, чтоб его НАТО разбомбило.

* * *

После дня Всех Святых – это финальный в году праздник для туристов, полное закрытие сезона, – кемпинги, клубы, бары, ресторанчики и дискотеки дружно уходят в спячку. Погашены витрины, опущены рольставни, опустели улицы и пляжи. Вдвое меньше рейсов островных узкоколеек, втрое реже – морских паромов. На треть и больше снижаются цены за жильё и комплексные туры – вдруг приедет кто-нибудь?..

И гости являются, одевшись потеплее. На смену ярким загорелым людям лета – бледные любители каменных древностей, музеев, термальных источников, грязевых ванн и уединения. Самые мрачные нелюдимы арендуют старые маяки и хижины на скалах – там лучше внимать завываниям шторма, наблюдать туманы над волнами и пелену косых дождей.

Между балканским побережьем Адриатики и Барой – длинным северным островом Мореи, протянувшимся от Истрии до Шибеника, – идёт глубокий пролив, шириной до сорока километров. Здесь Цезарь когда-то сражался с Помпеем за власть над ойкуменой, а ныне борются две туристические индустрии – хорватская против морейской.

Ниже разлапистый, как кленовый лист, остров Кадор лежит напротив южной Далмации – там сезон длится чуть дольше, цветут ноябрьские мимозы, и замки нормандских рыцарей полны сумрачного готического очарования.

Пусть холод, дождь и ветер! Пока на Балканах переформатируют итоги войн 90-ых, Морея будет в туризме на шаг впереди.

Панта проснулся, но утро словно и не наступало. По окну часто щёлкали капли, на улице потёмки, в комнате мгла. Зато тепло, впору и дальше валяться.

Пока не смерклось, он пытался разглядеть через окно воды пролива и дальний берег за ними. Напрасно. Туманная хмарь сплошь застилала горизонт – ни огонька. Ушёл от причала последний паром, с материком осталась только связь по кабелю или по радио.

В мёртвый сезон Клия – просто мелкий городок, едва ли пара тысяч жителей. Узкие улочки, вымощенные брусчаткой, дома белого камня под черепицей кирпичного цвета, кипарисовые рощи и аллеи. На тротуарах так безлюдно, будто жители, прибравшись после наплыва туристов, сошли в винные погреба, расцеловались до весны, перекрестились и легли по нишам, с ног до головы накрывшись мешковиной. Да, предварительно поставив там и сям пугалки от мышей и крыс.

А за порядком в городке присмотрит Дворжак.

Похоже, что упитанный инспектор знал тут всех и вся. Хозяйка ресторанчика, врач, владелец прачечной – телефонный список словно перечень «Кого звать на свадьбу, день рождения или поминки». Часу не прошло с момента, когда стражник ввёл Панту в участок, как он был сыт, разрез на руке обработан антисептиком и перевязан, а изгвазданные вещи сданы в стирку. Только содержимое карманов Панта держал при себе, собрав в узелок.

Втайне радовался – хоть в ген-тестер плевать не велели, и то счастье. А то завели моду на свободу – будь собой и кем хочешь! хоть козлом, хоть ослом, хоть ослиным хвостом, но вот тут подпиши, и сюда подыши, сдай отпечатки генов, а глаза и душу завещай для пересадки, всё равно не твои, просто даны на время поносить…

В то время Дворжак, составив по привычке опись найденного при Панте – деньги в сумме 145 дукатов 62 багата купюрами и монетами, швейцарский армейский нож, пять пачек жевательных пастилок (одна заметно початая), охотничьи спички, другие полезные мелочи, – продолжал недоумевать. Это как? – подросток, и без средства связи?.. Без сети, телефона, мессаг, обмена фотками и видосами?

– Индик есть?.. Где твоё персональное устройство?

– Нигде. Из принципа не пользуюсь. Я против глобализма, слежки и всемирного правительства.

– М-м-м, вон оно как. В Краине тебе понравится. Они в Патриотическую Лигу подали заявку – когда их признают страной, глядишь, примут. Но я бы рекомендовал в Венето. Эти уже сами по себе, они богаче, а пока Венеция не утонула, можно пожить там в своё удовольствие…

– Моя родина на востоке.

– Проблем у неё больше чем воды в Ядране. Одной делёжки земель лет на десять. Да и бедновато.

Название моря на устах Дворжака Панте понравилось, но за страну он вступился:

– Если мать больная и бедная – она что, уже не мать?.. Сами-то вы кем себя считаете?

Дворжак присел рядом с Пантой, ждавшим, пока высушат одежду. Помолчал, обдумывая, как сказать.

– В сорок пятом прабабушка с бабушкой, тогда малявкой, сюда бежала. Прадед был домобран[1], дрался с четниками, сгинул. Без обид, дело давнее. В третьем поколении дают гражданство, вот я и получил. Значит, мореец. Некуда мне возвращаться. Извиняться воздержись – это у тебя всё живо, а у меня прошло.

«Таки усташ», – зарубил себе Панта, ответив лишь слабым кивком.

Родившись и пожив здесь, он убедился, что к сербам морейцы относятся с мирным равнодушием. Есть – терпимо, а нет – не беда. Разве что курят сербы, словно паровозы, любят мерак[2] и не просто ругаются матом, а говорят им. Всё-таки по-любому лучше, чем албанцы, которых если двое соберётся – уже банда, а болтают – не поймёшь.

А вот к хорватам, извечным соседям, в Морее холодны и подозрительны. Мало ли, что католики – макаронники тоже паписты, а сколько бед принесли. И что славяне – не значит «братья»; у морейцев драки с хорватами шли со времён Каролингов и викингов.

Но приняли же этих Дворжаков!..

В гостеприимстве тогдашнего герцога Панта чуял традиционную британскую подлость. Морея в конце войны была под англичанами, они тут и мутили. То выдавали усташей на суд-расправу титовцам, то в лагерях австрийских прятали. Бифштексы – мастера на мерзость и предательство. Наверняка часть беглых навязали герцогу, чтоб иметь рядом под рукой запас озлобленных на Югославию.

И хоть Роко не похож на зверя-сербореза, доверия к нему у Панты не было. Внешность обманчива, повадки притворны; чуть оступись, ошибись – продаст как Иуда и руки умоет.

Всё это Панта вяло думал, глядя в потолок и натянув до подбородка одеяло. Им владел старый добрый мерак; от тепла было так хорошо, что даже злиться не хотелось.

Здесь было всяко лучше, чем в тин-кампе. Тихо. Еда вкуснее.

В горах трудно приходилось. На деревьях и кустах висит немало всякого съестного, если умеешь искать, да и грибов вдоволь. Шампиньоны и зонтики уже на исходе, зато опята и молодые дождевики в достатке – лопай сырьём по самое не могу. Только плохо, что холодными жевать. Всё же горяченьких хочется.

А ещё в околе нет своего круга. Но на то он и окол, чтоб жить самому по себе.

В следующем лагере придётся вновь вживаться в подростковое кубло. От этой мысли Панту чуть подташнивало. Они там то дёрганые, взвинченные, взбалмошные, словно собранные вместе звери, то снулые, ушедшие в себя и бесконтактные, как аутисты. И тяжело держаться середины, чтоб не попасть ни в стадо обезьян, ни в спячку наяву…

* * *

Пока он наверху переживал и маялся душой, внизу, в баре ресторанчика, Дворжак угощал кофе по-турецки приставов охранки. На захват – мирный, немирный, всё равно, – они ездят парами. Атлетического склада парни – с одного взгляда ясно, что детство в надёжных руках. Эти сцапают – не вырвешься. В ладной тёмно-лиловой форме, с кокардами на тульях, полные достоинства и важности возложенной на них гуманной миссии – избавлять деток от гнёта семьи.

– Госпожа Драгаш, по чайной ложке коньяку в кофе нашим гостям!.. И халвы на прикуску. А мне пирог, мой обычный… Так что вот, придётся обождать. Завтрак малому оплачен, чек отправлен – как ни крути, придётся ему есть. Выходит, он гливар?.. Мне за всю службу гливаров не пришлось ни задержать, ни допросить…

– Они мирные, – размягчённый чуть хмельным кофе, поделился старший пристав. – По их уставу, вроде, и оружия иметь нельзя… Но побегать они нас заставили. Это задруга[3], там все заодно. Словно мафия – омерта, с властями не сотрудничать, и круговая порука. И зовутся «круг» или «коло», как ведьмино кольцо грибов. Пронюхали про акцию и всех детишек загодя отправили на материк. Один этот пошёл с нашими – наверно, надоело в грибной секте жить…

– Прямо секта? А пишут – кооператив…

– Натуральный. Товар тоннами на продажу гонят, доход солидный. Все старые еврейские бараки под теплицы оборудовали. Но детей работать заставляли и молиться, вот мы и взялись. Теперь судимся с этим коло, делу конца не видно. Сербская Краина Евросоюзу не подвластна, как оттуда мелких вызволить?..

– Да-а, работа у вас сложная… Иногда думаю – может, мне к вам податься?..

– Это пожалуйста; опытным людям мы рады. У вас звание, стаж – пишите резюме, в кадрах рассмотрят и, я думаю, одобрят. Есть планы, – доверительно прибавил старший, склонившись к Дворжаку, – открыть в Барске-Крайне новое убежище, душ на полсотни. Детский конфискат большой, тин-кампы переполнены, так что вакансии будут.

– Моего найдёныша куда отправите?

– Покажем пару ближних лагерей, пусть сам глядит – его право. Есть Межгорье, Равница, но они разные. Тут дело склонностей и вкуса. «Остров…», откуда он ушёл – для прикольных; это не всем по духу.

– Могу сделать ещё по порции, – вмешалась госпожа Драгаш, – но прошу извинить – пора завтрак дать парнишке. Моя забота – постояльцев вовремя кормить, а прислугу я освободила на зиму, и всё самой приходится…

– О, конечно!.. Охотно выпьем, кофе у вас превосходный! – Приставы наперебой отозвались с радушными улыбками.

– Вы уж там его не очень угнетайте. Он паренёк смирный, спокойный, – попросила хозяйка, вставляя турки в кофеварку.

– Никакого давления! Для детей у нас особо безопасная свободная среда. И по баллам он числится как перспективный подросток, вот только побег…

– Так это ж и есть свобода, – пожала Драгаш крупными плечами, – бежать оттуда, где плохо. Дед мой, память ему вечная, в годах этого малого попал к фашистам в концлагерь – и что? Месяца не усидел – с дружком подрезал ограду и ушёл в горы, партизаном стал.

– Младохрана – совсем другое, сравнивать нельзя, – заговорил старший убаюкивающим тоном, но видавшую виды Драгаш этим было не пронять.

– Как знаете; а только я дочкам велела – чуть охранцами запахнет, вы детей в охапку – и на материк. В Грецию, в Болгарию, где христиане есть, а вас нет. Приятного аппетита.

Дворжак сделал вид, что увлечён пирогом и не замечает поскучневших лиц приставов.

Что Панта из гливаров, удивило его. Зато сразу объяснило предпочтения и взгляды паренька.

Как офицера стражи, огорчало Роко одно – у охранки и гливаров корпоративные сети с жёстким ограничением доступа для чужаков. Открытие их баз данных – только через взлом или по решению суда, с санкции прокурора. Можно быть уверенным – и грибоводы, и охранцы держат сильную компьютерную безопаску.

Поэтому полагаться можно лишь на то, что они лично расскажут.

А люди умеют врать и умалчивать. Мужья врут жёнам шесть-семь раз на дню, пациенты врачам – чуть не в половине случаев, а уж подчинённые начальству – и не счесть.

Значит, надо внимательно слушать и правильно спрашивать. Следить за реакцией собеседника.

«Раз я его нашёл, то в своей банье отвечаю за него. И должен проследить, законно ли с ним обращаются. Логично? По-моему, да»

* * *

Вы диву дадитесь, узнав, сколько в Европе брошенных и забытых строений. Обветшавшие, убогие, они в забвении пустуют по пропащим захолустьям и окраинам, на задворках депрессивных городишек. Вокруг них бегают энтузиасты возрождения, скачут ценители разрухи и неуверенно ползают потенциальные инвесторы, размышляя – «Окупиться ли «разбросанный отель» в этой корявой деревушке?»

И пишут в сеть страдающие старосты общин: «Если у вас есть соблазн владеть дюжиной развалин и землей – мы открыты для всех предложений!»

А тут – бац! – приходит младохрана и арендует вымершую деревню на полвека! Жителям общины – приработок, фермерам – точка сбыта.

Потом вокруг деревни вырастает глухой забор из профлиста, с КПП на въезде, камерами наблюдения и надвратной надписью-дугой «Убежище Равница».

По долине минивэн на электротяге катил бодро, а в предгорье сбросил темп. Сидевшие впереди приставы стали поговаривать о подзарядке – «А то назад не доедем». Панта забился на третий, задний ряд сидений, поплотнее запахнул пальто, посматривал по сторонам. К сумраку непогожего дня прибавилась тень букового леса, обступившего дорогу – зловеще искривлённые, тёмные от сырости стволы, серо-зелёная дымка, киноварь палой листвы… прямо фильм ужасов. Выше пошли можжевельники, будто фигуры в капюшонах.

– Можешь заночевать в Равнице, – не оборачиваясь, молвил старший. – Даже остаться на неделю. Потом решишь. У тебя две попытки; после второго отказа твоё место определит служба.

– Почему две? Я три раза выбираю.

– Однажды ты уже выбрал. Побег считается за выбор. И минус балл за сотрудничество. Это месяц без сладких подарков, спальня-одиночка, запрет на интерактивные игры и выход наружу. Конечно, балл реально за неделю отыграть обратно…

– Да? Как?

– Общительность, контактность, очный френдинг, лайки других жильцов.

– Угу.

Буки поредели, пошёл ольшаник с густым подлеском, а там и забор показался. Киноварный, как опаль буков или кровавая ржавчина.

Чтоб отогнать дурное впечатление, Панта стал выговаривать беззвучно, одними губами, наобум складывая строчки в голове:

Красный дом без окон, вот тебе жилище

В красный дом попадёт, кто вслепую ищет

Кто там, в доме, сидит? кто беду горюет?

Повезёт в этот раз, иль опять впустую?..

Как войду я, юнак, к людям незнакомым –

Очагу поклонюсь и святым иконам

Кто с добром, тем меня незачем бояться

Кто со злом – лучше тем в стороне держаться

Начитав себе на смелость, он уверено вылез из машины и, скособочась, посмотрелся на ходу в наружное зеркало заднего вида. М-да, лицом до юнака как пешком до России. Когда же борода-то вырастет?..

Стать бы сразу четником! В камуфле, с автоматом, с оцилом[4] на шапке. «Кто это в моём доме обосновался? Думали, задарма и навсегда? Собирайте-ка вещички».

Таков уж окол, дурманит и манит, все пути открывает. Поддайся желаниям, и где будешь через неделю?.. В учебном лагере у ополченцев-четников; там седые волки-бойцы 90-ых школят молокососов, строят «новую гвардию», чтоб защищать свободу. Настоящую, а не свободу гендер выбирать.

Едва успел он вообразить себя молодым волком – оно так приятно! – как его спешили с коня мечты.

– Сам вернулся? Славно. Побег не подвиг, а вот возвратиться может только сильная, самостоятельная и ответственная личность. Ты расскажешь здесь о своём поступке?

Панта очнулся. На пространстве перед ним мокли в дожде одноэтажные дома старого камня, кое-где соединённые крытыми галереями, а прямо напротив стоял некто в тёмно-лиловом с нашивкой «креативный воспитатель».

Если в приставы берут брутальных силачей-самцов, то в педагоги – евролюдей, существ без пола, вроде цирковых мимов. Одно такое в «Острове…» читало поднадзорным развивающую лекцию «Как совершенствовать себя» – о свободе пирсинга и удаления лишних частей тела. Оно ещё и на себе показывало. После чего Панта и удрал, а то обещали приезд бодиарт-дизайнера, вдруг кто захочет отчекрыжить что-нибудь. Бесплатно, из любви к детям и к искусству. Ведь прикольно же.

– Да, – кивнул он, лишь бы оно отвязалось. – День добрый. Куда мне поселиться? А то сыро здесь так.

– В любую из восьми секций. Везде есть отдельные спальни. Объявишь в секции свои запреты; я проверю.

За окнами смутно обозначалось движение – шевелились занавески, лица приближались к стёклам, чтобы лучше видеть, но под дождь никто не лез. Панта на глаз выбрал дом поменьше, казавшийся безлюдным.

«Отсижусь внутри пока, осмотрюсь, поем».

А там и ламп не зажигали, но света хватило, чтобы Панте стало стыдно и захотелось развидеть. Забыв извиниться за вторжение, он тотчас вырвался наружу – отдышаться и остыть. Пусть краска сойдёт с лица. Нельзя же лезть в следующий дом с такой физиономией, словно тебя хлестали по щекам.

«Это окол, твой окол, – убеждал он себя, держать под козырьком навеса. – Нравится – гляди, не нравится – уйди. Да лучше за пролив, я там нужней. На отце с матерью ребятни куча, денег в обрез, ютятся у миротворцев в казарме, едят с полевой кухни и, поди, не ноют. И на меня надеются, что я тут справлюсь. А я – хорош юнак!..»

С тем, собравшись и велев себе быть стойким, он двинулся в дом напротив – прямиком, минуя галерею, по дождю.

* * *

– Этот хлюст идёт к нам!

– Может, закроемся? Лампу гаси!

– Да он вроде ничего так малый, только тощий и одет как страшило.

– Я не хочу с ним!

– Шапка дурацкая, в лук не ложится. Значит, и сам с присвистом.

– Девойки, ну-ка быстро – примем, нет?

– Бамбине, дево прендере? – вырвалось у Розе, но она сразу поправилась: – Мы обязанные его принять, си?..

В дверь постучали, потом её открыли.

Те, кто сновали по дому в смятении чувств, прыгнули к лежавшим на тахте и сгрудились с ними. Плечом к плечу – вместе надёжнее давать отпор всяким входящим со двора незваным лицам в пальто по раструбы голенищ, отвислых брюках и вязаных кечуанских шапочках с наушниками и кистями.

Из полутьмы просторной комнаты на Панту уставились пять пар любопытных и настороженных глаз. Набившись вместе под большим тканьёвым одеялом, как котята в картонной коробке, выпростав из-под него лишь пышно разлохмаченные головы и немыслимо переплетённые руки, они казались одним пятиглавым существом, дево-драконом в засаде, поджидающим добычу… и боящимся её.

Допотопные снаружи, внутри дома Равницы были отделаны чисто и просто. Но девчонки всё перетрясли по-своему – щедро забросали общую центральную лежанку подушками и покрывалами, лежаки у стен занавесили пологами, а столы и тумбочки усеяли разнообразным хламом в виде живописных композиций. Выделялся гримёрный стол-самоделка, на нём склеенный скотчем масочный принтер. Сами мягкие фиброгелевые маски – на шляпных болванках и просто брошенные там-сям, – смятые, искаженные, гротескные слепки лиц с пустыми глазницами и алыми губами.

Плазменный экран с диагональю дюймов шестьдесят беззвучно переливался в углу, передавали новости Афинско-Македонского агентства с беспорядками Чёрного блока – молотов-коктейль, витрины вдрызг, против капитала, государства и сексизма! Клубился газ, полиция в броне кого-то лупцевала и винтила. Будто алиены в скафандрах на людей напали.

И ещё здесь пахло чистыми девичьими волосами с привкусом шампуня. Сызмала это не замечаешь, а чуть пушок усов пробьётся, как оно начинает щекотать ноздри.

Пятеро под одеялом ждали, как себя покажет гость.

«Ну, если мой ход – я вас удивлю. Пусть вам станет интересно».

Угловой полки для икон тут не имелось, но Панта безошибочно определил, где киот был раньше, чинно снял чульо и, совершив знак креста, поклонился в ту сторону:

– Мир вашему дому.

– Фанатик, – донеслось еле слышно, опасливым шёпотом.

А он вдобавок сделал им приветствие тремя перстами:

«Знай наших!»

– Я Панта Горич, оштрафованный по баллам. Бежал из «Острова свободы», вот поймали – и сюда. Понравится – останусь.

– Класс!.. – Они задвигались, разъединились, начали мало-помалу вылезать из общего укрытия, смутно поблёскивая голыми ногами. – Почему к нам? У нас тут своя идентичность, чтоб ты знал. Если дождик переждать – пожалуйста, но после… А не понравится, опять в бега?

Тепло в доме располагало к лёгкости одежд. Трое оказались в шортах, одна в велошортах. Единственная – тёмненькая, гладко причёсанная, с недоверчивым карим взглядом, – в просторных синих трениках и широкой блузе, скрывавшей фигуру. Если остальные сыпали вопросами и посмеивались, эта темнушка рта не открывала и будто дичилась.

Панта разжигал внимание к себе – уже приглашённый сесть на край тахты, сбросивший пальто и к тайной радости девчонок стянувший свитер. За худобой его скрывалась жилистая гибкость, обещавшая когда-нибудь стать быстрой силой. Любопытство вызывал и эластичный коллагеновый браслет над левым запястьем – явно там рана, ведь бинт врачебный, меченый синей «снежинкой»! – но на вопрос паренёк отмахнулся с юнацкой бравадой: «Так, было дело».

– Не курю, не пью и в карты не играю.

– В монахи собираешься?

– Куда мне?.. Я путешествовать хочу, мир посмотреть.

– О, это надо выбрать патронат в такой семье, что сама ездить любит!.. Или совсем усыновиться. Вон, рекламы ворох – вписывайся на свой вкус, там тыщи адресов и пар, кому нас не хватает. Твои исходники-то живы?

Их жаргон коробил Панту. У прав была своя изнанка – дети-кочевники, оторванные от семей и с молодых соплей понявшие, что дом, страну и даже континент можно менять как платье, выбирая, где комфортней, а сеть «Детская свобода» потакала их охоте к перемене мест. Застучал своих «исходников» в охранку? застучи приёмных, пусть к ним приставы придут!

– Живы. Я сам ушёл в систему.

– Мудрый продуман!.. До восемнадцати гуляй сколько угодно. Тут главное – с охранки на учёбу грант слупить, если приёмники не обеспечат. Реально тысяч двадцать огрести – с ушами хватит, чтобы кончить универ.

– А девушка у тебя есть?

– Пока нет. Почему она молчит всё время?

– Мича?.. Она веница, ей трудно говорить. – Хотя по новой орфографии их полагалось называть «итали», собеседница ввернула старое словцо, из тех веков, когда всех итальянцев звали здесь венецианцами. – Запуталась она сюда… Как влипла – сам спроси. Мы никого и ни к чему не принуждаем. Захочет – расскажет.

– Мича – Кошка?.. Но это не имя.

– Ишь, чего захотел!.. Конечно, ник. И тебя надо прозвать… Может, Придош – Пришлый?

– Обойдусь, собой останусь.

– Ти – Панталеон? – осторожно уточнила Розе, впервые заговорив при нём.

– Так у католиков; по-нашему – Пантелеймон.

– Ди че назионалита сеи?

Назваться по правде?.. Рано. Пока лучше интриговать.

– Иль сербо?.. – Темноволосая правой рукой повторила трёхперстное приветствие.

«Ишь ты, веница приезжая, а разбирается в народах».

– Гливар.

– Че коза е «гливар»?

– Я знаю, – выдвинулась девушка в велошортах. – Это сектанты-грибники.

«Дура набивная».

– …вроде амишей – всё натуральное, своё хозяйство, никаких чужих. Мой дядька работал на них, возил шампиньоны с теплиц. Детей сами учат, в школы не пускают, говорят – там порча… Кольтиватори ди фунджи, – пояснила она по-итальянски для Розе.

– А, я понять – глива, гриб!

«Чёрт-те что про нас в миру толкуют… Сами ходите в свои школы, вас там сделают как надо – лайк, прикол, идентичность, покупай, живи сегодня… А послать в горы – долго вы там выживите?»

– Ладно, всухую болтать – язык мучить. Хотите, я вас угощу?..

– И что у тебя есть?

– Паёк странника, медовые пастилки. Пожевав, можно глотать, они сытные.

– Ой, давай! – Сразу в пять рук потянулись. Святая дармовщина; за бесплатно и подошва мясо.

– Ммм, вкуснятина!..

– Пряником пахнет. Имбирь?

Только эта Мича по обыкновению помалкивала, сосредоточенно жуя, а потом вдруг скривилась и плюнула:

– Пфу, коме дисгустозо!.. Это горько!

Под Пантой словно тахта провалилась, голова кругом пошла.

«Быть не может… Почуяла! Есть! Милый Боже, я попал!.. Нет, тихо, тихо, не суетись, сначала всё сверь – возраст, лицо… Италия. Тёмная шатенка, глаза карие. Розе. Она здесь. Это она. Значит, не зря я по горам бродил и тараканов лопал…»

– Мича, что ты?

– Какая горечь, пфу! пфу!.. Ты в насмешку, да? Мне подсунул? – Она прямо огнём вспыхнула. – Так плохо делать, я тебя здесь не хочу!

– Прости, пожалуйста, я ведь не знал, что одна горькая… Вы их сами брали, кто какую… Ну, извини Бога ради. Я для тебя сделаю всё, что ты захочешь, только назови.

«И даже больше, Кошка. За тебя – убью».

* * *

[1] военнослужащий марионеточной Хорватии в 1941-1945 гг.

[2] (сербск.) склонность отдыхать, ловить кайф от жизни и её простых радостей

[3] (сербск.) группа семей, связанных хозяйством, соседским проживанием, а также родством

[4] оцило, т.е. "кресало", символ Сербии, её народа и церкви – равносторонний крест, по углам которого изображены четыре кресала