Мы и среди нас

И все как всегда, в ленте вторжение инопланетян, пандемия, мадагаскарская чума (к счастью, убивает слишком быстро, никто толком не успевает заразиться). Думскроллинг - вредно и бесполезно, телефон в карман, прочь в спокойствие весеннего вечера.

Осознаюсь на остановке.

Наушники забыла, уши излишне свободны, да и глаза мне больше девать некуда. Приходится слушать людей, пялиться на людей, замечать людей.

Рядом со мной стоит челкарь с огроменной алой А на спортивном бауле. До портвейна ещё не дорос, пожалуй.

Сидят ещё трое: тетка, ее мужичок, тихая киргизка в платке.

Тетка всматривается в телефон, и с негодованием:

— Слушай, сто тридцать за пачку, они обнаглели там!

— Да посмотри в интернет-магазине, я там всегда беру, — успокаивает мужичок.

Тетка кашляет этак надрывно. Ковид, думаю я. Или туберкулез. У меня недавно ученик пробник завалил, я нынче пессимист и большой знаток ноотропов. Тетка сплевывает мокроту и затягивается, дымом накрывает и меня, и киргизку, и анархиста, но только не мужичка, севшего, как я вдруг понимаю, на опыте, с наветренной стороны.

Я решаю, что ХОБЛ.

Сто пачка лет.

Мужик выныривает из телефона:

— О, смотри, тростниковый по триста шестьдесят!

— На кой мне тростниковый, простой хочу, рассыпной.

Еще пара затяжек, ещё минута поиска. На горизонте забрезжил мой автобус.

— Сто двадцать девять, — не без удивления констатирует мужик.

— Да пошли они к черту, — мирно откликается женщина.

Автобус приходит.

Еду домой.

И все как всегда.

Схожу с автобуса, прохожу мимо метро. На широкой парковочной площадке курит инопланетянин. Мерзнет в драном пальтишке, жмется к столбику. Он вроде крокодила, мордой зеленоват.

Ловит за рукав девчонку-подростка с детским, добрым лицом.

— Слушай, а десятки на проезд не найдется? Очень надо.

Маскировку им вроде бы отключили, а привычки остались старые. Этого внедряли снизу. Очень снизу. С теплотрасс, наверное.

Девчонка не реагирует, не замедляет шага, и бровью не шевелит в сторону попрошайки, не выдергивает брезгливо кисти, просто идет мимо, не вступив в контакт, и уносит свою руку и спокойствие с собой.

Моя очередь идти мимо, и я не сторонюсь его, я старше, мой щит лучше — у меня злое лицо, "очень спешу" выгравировано глубокими морщинами на лбу.

На меня инопланетянин даже не смотрит.

Он курит, мерзнет, кутается в свои дыры, растерянными неморгающими глазами рыщет по лицам, и во мне рождается злорадство — а чего ты хотел у нас взять, крокодил? Сахар по сто тридцать?

Даже из толпы некого выхватить, как твои предки антилопу — люди уже давно не дергаются на вторжение, движение потока плавное и единообразное.

Маленький кусочек бесконечной новостной ленты, позабытый зеленым начальством крокодил. Камешек в непрерывно меняющемся "все как всегда". Толпа у метро поглотила его, и он исчез — наверное, кто-то всё-таки пожалел и стрельнул ему десятку.

Я представила почему-то, как он кидает жетон в эту свою одноместную ходульную железяку, (я видела фотки), как та разминает суставчатые ноги.

— Домой, — говорит ей крокодил.

Кашляет.

Сплевывает мокроту.

— Да пошли они к черту.