Мясо

Жанна

— Сраный ублюдок! — голос сорвался на визг. — Почему именно тут, мразь?! Не мог ты сдохнуть в другом месте?!

Вверх полетели брызги крови, пачкая и до этого не чистую серую робу, на которой еле просматривалась надпись «Сила ж…». Буквы расползались, то ли от грязи, то ли от старой засохшей крови, и в тусклом свете казались живыми, как язвы на коже.

А в эту робу была втиснута тучная женщина. Она стояла на коленях, тяжело дышала, хрипела и пыталась перевернуть что-то на полу. Серая ткань натягивалась на её спине, трещала в швах, а жирные складки, перепачканные в крови и грязи, блестели. Она кряхтела, словно каждая попытка перевернуть тело была не просто усилием, а куском ярости, вырывающимся наружу.

Под её руками хлюпало и скрипело железо о камень, и было непонятно — то ли она рвала тряпьё, то ли вытаскивала остатки изуродованного тела.

— То, что он сдох — вот что удивительно.

Второй голос звучал тише, и будто мягче, почти вкрадчиво. Но эта «мягкость» была как плесень — липкая, удушливая, от которой внутри становилось мерзко. Голос принадлежал мужчине в такой же серой робе, широкоплечему, тяжёлому на вид. Но в отличие от других, в нём не чувствовалось силы — только грязная уверенность, будто он уже знает, что будет дальше, и ему это нравится.

Он стоял неподвижно, слегка склонив голову набок, и почти сливался с серыми стенами. В свете редких отблесков его лицо казалось пустым, без выражения, но именно это пугало — будто он смотрит и оценивает всё вокруг с каким-то больным интересом. Взгляд его не резал, не пугал напрямую — он лип к коже, как холодные пальцы, от которых хотелось отдёрнуться, но некуда было.

Серая роба висела на нём складками, местами заляпанная чем-то тёмным и давно въевшимся. Он не спешил подходить ближе, не делал резких движений, и от этого было только хуже. В переулке, где стены сходились так высоко, что сверху оставалась лишь узкая щель, его фигура смотрелась чужой — неопасной снаружи, но мерзкой и тревожной до дрожи.

— Сдох? Ты издеваешься, Шон? Он же глазами лупает, как сраный андроид…

Женщина тяжело встала, хрустнув коленями, и со злостью саданула тело ногой по рёбрам. Внизу что-то чавкнуло, и тело дёрнулось лёгкой дрожью, будто не хотело признаваться, что ещё живо.

— Не сдох. Знаю. — Шон сплюнул в сторону, как будто отмахивался от её истерики.

— Но тогда какого хера, Шон?! — голос её сорвался на визг, и стены переулка гулко вернули эхо, словно сами издевались.

— Джойл, я бы на твоём месте не так нервничал, — он протянул слова лениво, с усталой усмешкой. — Времени полно, а выработка идёт по графику. У нас никого больше нет, так что можем тут шататься хоть до следующего распределения.

— Ты точно, сука, издеваешься, — прошипела она, метнув в него взгляд. Её тёмное лицо с налитыми красными прожилками в белках и кровавой ухмылкой выглядело в тусклом свете как маска, страшнее любой твари.

— Не, — усмехнулся Шон, показывая гнилые зубы. — Я на этой работе десятый год, и мне всё понятно и всё ясно. Нервничать из-за того, что будет невозможно работать и часть товара может быть испорчена? Не нужно — корпорация всё компенсирует.

— А меня она тоже компенсирует? — голос Джойл дрогнул, но в нём звучала ярость.

— И тебя тоже, — Шон улыбнулся шире и достал из кармана маленькую металлическую бутылочку. Сделал долгий глоток, громко сглотнул и спрятал её обратно. — Ты же всё это знаешь: кто что компенсирует и кто за что отвечает. Вопросы, вопросы… — он фыркнул и зачем-то поковырял в носу, вытянул что-то липкое, поднёс к глазам, разглядел и сунул в рот, прожёвывая с противным чмоканьем.

— Фу! Сука, ты мерзкий ублюдок, как и этот! — сорвалась она, махнула рукой в сторону тела и с яростью пнула его, будто оно виновато в её жизни. Потом снова рухнула на колени и вонзила нож в плоть, с таким усилием, что по стенам брызнуло алое.

— Аккуратнее, инструмент не повреди, — лениво заметил Шон.

— Ещё одно слово, — прорычала она, указывая на него окровавленным ножом, даже не отрывая головы от тела, — и я займусь тобой следующим.

— Ладно, пожалуйста, — усмехнулся он. — Ты же знаешь, я всё равно не сдохну, а тебя скинуть в канаву — а там…

— Шон!

— Всё, всё, молчу, — поднял руки он. — Ты сегодня нервная, как будто ПМС? Всё… прости. — Он сделал шаг назад в тёмный переулок и, опершись о стену, поставил ногу на кирпич. Его огромный живот сполз вниз, будто до этого его держало одно чудо, и теперь всё вдруг провалилось вперёд.

— Сраные ублюдки, сраная корпорация, сраная жизнь! — прорычала Джойл. — Я всё это ненавижу! А-а-а! — Она опустила голову, закрыла глаза на секунду, будто собиралась с силами, а потом снова подняла её и вонзила нож в тело с новой яростью. Хлюпнуло, и из глубины брызнуло красное, запахло горячим железом.

Шон лишь усмехнулся, снова достал бутылочку из кармана, сделал глоток и прикрыл глаза, будто то, что творилось рядом, было обычной рутиной.

— Ты знаешь, я вот что подумал, — Шон аккуратно резал, пласт за пластом. Белёсые куски с чавканьем скользили в сторону и падали на грязный пол, складываясь в неровную стопку. Они шлёпались друг на друга, оставляя мокрые следы, словно кто-то собирал пазл из плоти.

— Мы ведь совсем не знаем, откуда мы тут взялись? — он задержал взгляд на свежем куске, будто пытался разглядеть в нём больше, чем просто мясо. Будто хотел увидеть там ответ на вопрос о вселенной. Аккуратно, почти уважительно, он положил его сверху на остальные. — Откуда, а?

Джейн, не глядя на него, сидела неподалёку. Тряпка в её руках давно пропиталась кровью и грязью, стала липкой, и теперь она только размазывала красное по ладоням. Она всё равно продолжала тереть, будто упёртость могла стереть с неё запах.

— Мне насрать, — буркнула она, и тряпка выпала из рук, шлёпнувшись на камень.

— А зря, — протянул Шон. — Ты ведь понимаешь, что мы можем быть такими одни во вселенной. Представляешь? Совсем одни.

Он подцепил очередной кусок, почти прозрачный, дрожащий, как желе, и бросил его к остальным. Стопка шевельнулась, будто то, пыталась собраться обратно.

— Тебе не странно думать про это? — он прищурился, глядя на Джейн.

— Я же сказала, мне насрать, — резко, рявкнула она.

Шон фыркнул, перестал резать и натянул монокуляр с макушки. Посветил вниз. Там что-то зашипело, блеснуло красным, и послышался тонкий посвист — будто воздух вырывался через дырявое горло.

— Всё никак не угомонится, — сказал он. — Хороший пакет, раз так долго держится.

Джейн промолчала, только плечи её дёрнулись.

— Знаешь, мы всё время стремились к звёздам, — продолжал Шон, словно говорил сам с собой. — А так и остались в своём мелком мирке. Даже его понять не смогли.

Он взял нож обратно, опустил его вниз и провёл по телу. В ответ оно дёрнулось, послышался сухой хруст, как будто ломали старые ветки.

— Я ведь физик по специальности, ты знала?

Джейн вскинула глаза, но быстро снова опустила их.

— Да, представляешь. Правда, не какой-то великий. Я детей учил. — Он скривил лицо в дурацкой гримасе, словно изображая самого себя на уроке. — Преподаватель. Вот кем я был. Ты знала?

— Мне насрать, — её голос был глухим, усталым. Она уже не руки тёрла, а робу, размазывая по ткани алые пятна, которые не отмыть ничем.

— Законы… — Шон прищурился. — Первый, второй Ньютон. Закон сохранения энергии. Великие вещи. Простые, но вечные. — Он замолчал, будто вспоминая, потом глубже вонзил нож. Изнутри вырвался тонкий писк, и тело дёрнулось сильнее.

— В нём столько крови, что впору сдать на фабрику. Но откуда столько энергии? Что оно жрёт, чтобы вырабатывать её? — он говорил тихо, почти ласково.

— Заканчивай, — коротко бросила Джейн.

— Тебе совсем не интересно?

— Нет.

— Странно это… — Шон усмехнулся. — У тебя столько времени, и ты ни о чём не думаешь?

— Я? — она повернулась к нему, и в её взгляде было больше усталости, чем злости. — Я не думаю? Да я каждый день думаю о том, как выплатить эти сраные долги, которые я не просила на себя вешать. Как свалить отсюда, с этой сраной планеты. Там, где можно просто жить. Просто жрать и дышать, Шон.

— Тебе не надоело жить? — тихо спросил он.

Она замерла. В её взгляде мелькнуло что-то детское, непонятное, и тут же исчезло. Плечи опустились, и она отвернулась.

— То-то же, — усмехнулся Шон. — Стремление жить — это чудо. Для нас, по крайней мере. — Он снова вдавил нож в тело, и послышался новый хруст.

— Мы стали другими. Но, как голодные псы, цепляемся за остатки прошлого. Мы — мясо, Джейн. Просто мясо. Ты понимаешь это?

— Заткнись, — буркнула она, отворачиваясь и снова тря рукой по робе.

— Я-то заткнусь. Но от этого ничего не изменится. — Он кивнул сам себе. — Ага, вот и первый узел. Подай концентрат.

Джейн поднялась, схватила с пола металлический цилиндр и неохотно бросила в его сторону. Шон поймал на лету, вставил в паз на руке и щёлкнул. Маленький механизм заработал, и что-то бесформенное провалилось внутрь. Зелёная лампочка мигнула, и он снова довольно улыбнулся.

— Мы имеем всё, о чём наши предки только мечтали, — сказал он, поднося лампу ближе к телу. — Но я думаю: стали бы они счастливы, если бы узнали, во что всё превратится? Думаю, шарахнулись бы, как как от гниющего трупа.

— Хватит.

— Как скажешь, Джейн, — он ухмыльнулся. — Вернёмся к делу.

Элеонора

— Ты знаешь, как серо вокруг? Знаешь, нет? Всё нерационально и тоскливо. Я смотрю на дома и улицы, а вокруг лишь мерзость, разбросанная людьми и домами. Я хочу жить…

Слова срывались с её губ глухо, почти шёпотом, но она повторяла их снова и снова, уже несколько часов подряд. Сидела на краю парапета многоэтажного дома, так высоко, как никогда в жизни не поднималась. Для неё это было немыслимо: ещё не так давно ноги сводило от ужаса, если она подходила к балкону на шестом этаже. Она всегда боялась высоты, цеплялась за перила, чтобы не упасть. А теперь? Теперь всё серо. И страх исчез.

Ничего не осталось — ни дрожи в коленях, ни липкого пота в ладонях. Времени нет, чувств нет. Лишь пустота и равнодушие. Апатия ко всему — к городу, к прохожим, к себе самой. Она ощущала себя обрывком, сорванным с ткани жизни. Так отчего же внутри оставался крошечный, жалкий огонёк: «Я хочу жить»? Было ли это настоящим желанием? Или последний рывок, который даёт умирающее сердце, прежде чем окончательно остановиться?

Она пыталась понять — и не понимала. Чего она хочет? К чему стремится? Кому она нужна здесь, в этом мире, где всё давно сломалось? Может быть, эти слова — «я хочу жить» — были не о будущем, а о прошлом. О том времени, где он был рядом. Где её жизнь ещё имела смысл, где каждый день не был серым, не был чужим.

Но теперь его нет. И зачем ей жизнь там, где нет его? Что толку снова и снова повторять это желание, если оно не даёт ни надежды, ни выхода? Только мучает, словно тупой нож, которым ковыряют старую, не зажившую рану.

Кольнуло больно. Так больно, что на миг серость вокруг будто растворилась. Мир, казавшийся выцветшим и безликим, вдруг обрушился на неё густой, чёрной тягучестью, словно смола. В этой тьме смешались злость, отчаяние и что-то ещё, чему не было названия. Казалось, ещё чуть-чуть — и она захлебнётся в этой черноте.

Но это длилось всего миг. В следующее мгновение всё вернулось обратно: привычная серость накрыла её снова, словно мокрое одеяло, и вместе с ней — тошнотворная пустота. Она почти подалась вперёд. Тело дрогнуло, словно готово было потерять равновесие и сорваться, поддаться тяжести, влекущей её к пропасти…

Но не сорвалась.

Почему?

Парапет был холодным, шершавым, и эта грубая реальность, казалось, держала её здесь, на границе. Ей оставалось лишь чуть-чуть — наклониться вперёд, отпустить себя, позволить телу рухнуть вниз. Туда, где серые улицы и машины, где мелькают блеклые огни, туда, где он — в её памяти, в её боли, в её утрате.

Но нет. Что-то держало её. Не руки, не стены, не какой-то внешний барьер. Что-то внутри — хрупкое, невидимое, почти забытое — не давало сделать этот последний шаг.

— Ты знаешь, я всё время вспоминаю нашу поездку на гору Рамм-а в Новой Индии. Там ты мне сделал предложение. Я это помню. А ты?

Она повернула голову в сторону, словно кто-то действительно мог стоять рядом. На миг ей даже показалось — вот сейчас услышит знакомое дыхание, шаги или его тихий смешок. Но там была лишь пустота. Пыль пролетела порывом ветра, поднявшись вихрем и тут же рассыпавшись. Эта мимолётная тень движения заставила её сердце сжаться от холода, как будто всё в ней замерло. Но глубоко внутри теплилось что-то живое, крошечное, как остаток жара в углях. Она всё ещё чувствовала: не всё потеряно.

Или — это обман? Иллюзия?

— Подарил мне тогда вот это кольцо… — она подняла ладонь, глядя на неё долго, почти заворожённо. Сначала пальцы дрогнули, потом она медленно повернула руку, так что тусклый свет поймал поверхность кольца. Металл поблёк, на нём виднелись царапины, но для неё он всё равно сиял ярче всего этого мёртвого города. Она слегка приподняла руку и показала кому-то невидимому сбоку, будто хотела доказать, что это всё ещё здесь, всё ещё с ней.

— Оно всегда напоминает мне об этом. Чтобы я не делала. Представляешь? — она криво усмехнулась, но в уголках глаз защипало. Слёзы, тяжёлые и горячие, навернулись сами, и она не пыталась их сдержать. Смешная улыбка и боль соединились в одно, и стало только горше.

Он, конечно, не ответил. Не мог ответить. Только ветер прошёл по её лицу, прохладный, резкий, но в этот миг он показался ей мягким, почти ласковым. Словно кто-то осторожно стёр солёные следы со щёк, будто пальцы коснулись её кожи. И в этом движении было странное, жестокое утешение.

— Всегда… — прошептала она и закрыла глаза, позволяя ветру ещё раз пройтись по лицу, как если бы он действительно вернулся.

Она снова повернулась к пропасти, у которой сидела, и посмотрела туда, вниз, немного наклонившись. Внизу мерцали тусклые огни — слишком далёкие, чтобы казаться живыми, и слишком бесполезные, чтобы дарить надежду. Машины ползли, как крошечные насекомые, а дома, серые и одинаковые, сливались в одно бесконечное пятно.

— Я хочу, чтобы это всё закончилось. Понимаешь? — её голос дрогнул, сорвался на хрип. — Я не хочу так. Мне нужно вернуться туда, туда, где всё начиналось. Я не хочу жить. Не хочу жить… без тебя.

Слово «жить» повисло в воздухе, разлетелось эхом и будто вернулось к ней обратно — холодным, пустым.

Лёгкий шорох сорвался с парапета: маленький камешек, задетый её рукой, соскользнул вниз и исчез. Она замерла, будто этот звук был сигналом. Руки чуть дрогнули, напряглись, тело само подалось вперёд. И вдруг она резко наклонилась.

Жёсткий ветер ударил в лицо, пронёсся по коже, выбил дыхание. Он был ледяным, и от этого всё тело обожгло, как от удара током. Но страха не было. Ни той паники, что раньше охватывала её даже на балконе, ни ужаса перед падением. Ничего. Лишь облегчение.

Будто огромный груз сорвался с плеч. Облегчение, простое и до боли честное. И вместе с ним — тишина, такая глубокая, что она впервые за долгое время почувствовала спокойствие.

Она закрыла глаза. Последний раз позволила себе удержать в памяти его образ. Улыбку. Ту самую — немного неловкую, чуть усталую, но светлую. Улыбку, в которой было всё: её дом, её жизнь, её вера. Ту улыбку, которой он любил и понимал её.

Но теперь…

«Попытка суицида! Вы будете направлены в ближайшую больницу на обследование.»

Звук раздался, как всегда, резко и прямо в голову. Он не просто прозвучал — ударил. Как молот по самому болезненному месту. Не со стороны, не откуда-то извне — а изнутри, из глубины мозга.

Почему? Потому что голос звучал в её голове.

Она открыла глаза. Внизу стремительно раскрывался город: здание уходило этаж за этажом, огни жёлтых окон мигали, люди и машины ползли по улицам, словно муравьи. И всё это отдалялось, становилось чужим, недосягаемым.

А она… она зависла. Остановленная. Смотрела вниз и рыдала — тихо, бессильно, без надежды. Слёзы текли, но даже они казались чужими, будто плакало не её тело, а сама система за неё.

Она знала, что будет дальше. Снова лечебница. Снова холодные белые стены, запах дезинфекции и тусклые лампы. Снова те же лица в халатах, одинаковые слова, одинаковые фразы: «курс лечения», «коррекция», «адаптация», «нормальная жизнь и работа». И снова её «долг перед обществом, как гражданки». Снова — обязана исполнять.

И это никогда не закончится. Как и её печаль. Как и серость её взгляда. Серость, которая въелась в неё, стала неотъемлемой частью. Вечная.

И всё это было хуже смерти. Хуже любых падений, любых ударов. Хуже тех сотен попыток, когда она уже пыталась добраться до конца, — которыми она мерила собственную боль, словно искала в них освобождение, но всякий раз получала лишь новые оковы.

Её не отпускали. И не отпустят. Никогда.

Даже если она расшибётся об асфальт, ее соберут по кускам. Соединят, восстановят, перезапустят. Вернут обратно в этот мир серых улиц и бесконечной пустоты. И снова заставят жить.

И снова заставит страдать.

И всё это в бесконечном круге, где нет его. И не будет. Никогда.

Рани

— Жизнь — несправедливая штука, Рок. Каждый норовит тебя сожрать. Не убить — именно сожрать. Знаешь зачем? — она скосила. — Правильно: чтобы потом высрать из себя кусок вонючего дерьма и закопать его подальше, в тёмную, сырую, вонючую землю. Вот что такое жизнь.

Серый кот, или то, что походило на него, с тощим телом и кисточками на ушах, вытянутой мордой и злым прищуром, бесшумно протиснулся к её ноге и потерся, словно проверяя, жива ли она ещё. Рани сидела на краю разбитого окна огромного заброшенного здания, свесив ноги в пустоту и почти растворяясь в темноте вокруг. — Мой путь больше не пересечь с твоим, Рок. Твоя жизнь и моя — одинаковая срань. Только у тебя хоть есть честность: тебе никто не врёт. Я сделала всё, чтобы о тебе позаботились, и теперь ты будешь жить вечно, мать его… Впрочем, как и все вокруг. Но если захочешь — убежишь. Ведь ты можешь, в отличие от нас.

Она хрипло усмехнулась и подняла руку в перчатке без пальцев. Два вытянутых пальца сложились в подобие пистолета, и Рани прищуром прицелилась туда, где в тумане и гари маячил стальной силуэт. Облако пара вырвалось из её рта и тут же растворилось в холодном воздухе. Вдалеке торчал шпиль: то ли недостроенная ракета, то ли огромный кран, искажённый дымом и огнями.

— А потом туда… — медленно продолжила она, переводя руку от силуэта в сторону неба. — Туда, куда всегда мечтала попасть. Чтобы освободиться…

Она замолчала. Долго смотрела в высокое небо — серое, глухое, без единой живой искры, будто звёзды выжгли из него напрочь. Доска под ней предательски скрипнула, прогнулась под тяжестью тела. Пальцы скользнули по шершавому камню, зацепили ржавую щепу, и кожа рассеклась. Тонкая алая полоска легла на ладонь, смешавшись с серостью, словно сама жизнь ставила свою метку.

Рани опустила взгляд. Сбоку по-прежнему сидел серый кот, будто ждал её решения. На миг в груди стало тяжело, словно камень придавил сердце. Но тяжесть вдруг растворилась, вытесненная другим — резким, горячим, живым. Азарт поднимался внутри, разгонял кровь быстрее, чем могла справиться боль.

— Прощай, — тихо сказала Рани, и в голосе уже не было слабости — только вызов.

Она прыгнула вниз.

Падение оглушило. Воздух вырвал остатки дыхания, будто сдавил грудь. Коммуникационные трубы под окнами заскрежетали, взвыли, когда она ухватилась за них. Металл вибрировал, но выдержал. Перекрутившись в воздухе, она соскользнула по ним и эффектно приземлилась. Колени мягко пружинили, руки упёрлись в холодный бетон.

Мир завертелся. Ветер ещё гудел в ушах, но страха не было. Вместо него перед глазами вспыхнул резкий свет. Интерфейс. Прямо в воздухе возникло мерцающее окно, контуры которого сначала дрожали, а потом оформились в чёткие линии. Маршрут ожил: красные стрелки проступили в темноте, подсвечивая каждый пролом в бетоне, каждую трещину в стенах, каждую узкую щель, через которую предстояло проскочить.

Сделав лёгкое движение ногами, она словно поплыла, устремилась вперёд. Время не летело, оно рушилось. Счётчик в её голове едва успевал отмечать мгновения. Пока всё шло по плану. А там периметр, и именно за ним начнётся веселье.

Периметр космодрома охранялся лучше любого объекта в этом проклятом мире. Попасть внутрь было почти невозможно. Камеры, дроны, датчики движения, патрульные боты — всё работало как единый организм, чтобы держать людей подальше. Но она готовилась. Долго, тщательно, упорно. Интегрировала импланты, пересаживала органы, доводила себя до состояния почти неуязвимого монстра.

Она, как и все, не могла умереть по-настоящему — заточённая в собственном теле, вечное мясо для этого мира. Но именно это и мрачило её вечные серые дни. В бесконечной длине времени оставалась лишь одна цель — прорвать периметр, добраться до стартовой площадки и, если повезёт, выбить из этого мира хоть искру надежды. Для такого нужны были другие качества, и она их взрастила.

Плащ соскользнул прочь, как и остатки одежды. На её теле осталась только тёмно-серая броня, плотно облегающая и поддерживающая её мышцы. Биокостюм был и защитой, и системой выживания. Он держал её в самые критические моменты, подпитывал, когда силы иссякали, и скрывал слабости. Где она его достала — отдельная история, о которой лучше не вспоминать. Теперь он был её единственным щитом и вторым дыханием.

Периметр переливался красным светом. Башни с камерами мигали тревожными лампами. Щиты ограждений жужжали током, предупреждая о том, что любая попытка пересечения — приговор. Они словно насмехались над ней, демонстрируя бесполезность человеческой воли. Но она не остановилась.

Рванулась вперёд, словно пуля. Сжалась, как пружина, и выстрелила вверх — метров на семь, пролетев по дуге. В воздухе перекувыркнулась, перегруппировалась и приземлилась. Колено мягко ударилось о бетон, локоть задел металлический отвод и выбил искру, но она удержалась. Поднялась, огляделась и заметила, как сетка безопасности дрожит от напряжения. Вдохнула коротко. Ещё один шаг — и пути назад уже не будет.

В голове сразу щёлкнуло предупреждение. Системный голос захрипел и отключился. Боевой имплант взял на себя блокировку сигналов, временно приглушая тревогу. Это было лишь на час, не больше. Но час — это вечность, если уметь им пользоваться.

— Вперёд, — прошептала она, и губы её едва дрогнули.

Метнулась к огням. Вытолкнула из себя всё, что оставалось, и сорвалась вперёд. Красные стрелы интерфейса подсвечивали путь, вырезая из темноты коридор движения. Сердце било отсчёт, каждый удар отдавался гулом в висках. Долго ждать не пришлось. Боты охраны словно вывалились из воздуха — появление резкое, но она уловила в интерфейсе очертания отрывшихся люков, как предупреждение. Сухие щелчки суставов разнеслись эхом, красные датчики вспыхивали и скользили по пустырю, разрезая темноту тонкими лучами. Пустое пространство за бетонным ограждением ожило гулом их шагов.

Первые двое рванулись прямо к ней.

Она встретила их без промедления. Нога, облачённая в серую броню, взвилась дугой и вломила первому в корпус. Металл треснул, искры брызнули в стороны, а бот, будто кукла, отлетел в стену маленького здания техобслуживания. Стена ушла внутрь, оставив вмятину, будто от удара молота. Второй уже тянул манипулятор, но с её предплечья сорвался сухой щелчок — клинок выстрелил наружу. Лезвие вошло прямо в стыковочный узел шеи, перерезало кабели. Бот задрожал, словно его трясло в конвульсиях, и осыпался на землю, фонтан искр брызнул изнутри, окатив её сапоги.

— Дерьмо, — выдохнула и перекатилась за бетонный блок, уходя с линии прямого обзора.

Но за ним уже скользили новые шаги.

Ещё трое.

Один поднял ствол встроенного пулемёта — очередь ударила рядом, бетон разлетелся в щепки, осколки полоснули её по лицу и плечу.

Она нырнула вбок, перекувыркнулась, схватила ржавую трубу, оттолкнулась от неё, используя как опору, и метнулась прямо к ним.

Клинок полоснул — первый бот остался без руки, шарнир шипя полетел в сторону. Коленом она врезала в корпус, и голова машины с треском врезалась в землю.

Второго потянула всем весом, рванула — шарниры хрустнули, механические суставы вывернулись наружу. В лицо ударил запах горелой смазки, брызги масла легли тёмными пятнами на её броню.

Третий рванул сзади, ударил манипулятором, целясь в шею. Она пригнулась, металл просвистел над головой, и, резко обернувшись, вогнала клинок под его грудную плиту. Пластина треснула, свет датчиков мигнул — и бот рухнул на колени, задрожал и развалился, разбрасывая искры

Но тут донеслись шаги тяжелее. Гулкие, неторопливые.

Из-за бетонных коробок вышли они. Настоящие охранники. В чёрных бронированных костюмах, массивные, словно вытесанные из стали. Визоры горели красным, отражая отблески ламп. Штурмовые винтовки поблёскивали в руках. Каждый шаг этих громил отдавался в земле, вибрация бежала по её коленям.

— Чёрт…

Очередь прошла мимо. Не по ней, а рядом. Бетонный блок взорвался фонтаном камней, осыпав её плечи и спину. Это было предупреждение. Так заведено: сначала стреляй мимо, потом решай, что делать. В этом сером мире никого не убивали просто так. Здесь смерть была не в обиходе.

Но ей было плевать. Назад дороги нет.

— Суки… — она скривилась и резко метнулась в сторону.

Левое предплечье дрогнуло, словно живая ткань внутри хотела вырваться наружу. Имплант ожил. По кости прошёл тонкий вибрирующий гул, пластина на запястье разошлась, обнажая встроенный канал плазмомагнита. Металл дрожал, словно зверь на цепи. Красный свет конденсата вспыхнул в узком сопле, предвещая взрыв.

Она вскинула руку.

Разряд сорвался со свистом, ослепительно-белая дуга рванула в темноту и ударила в одного из бронированных. Плазма прожгла боковую плиту его доспеха, и металл закричал, изгибаясь волной, будто раскалённый воск. Человек внутри заорал так, что даже визор не приглушил крик. Вырвавшийся пар и кровь мгновенно осели на её лице горячим дождём, пахнувшим железом.

В ту же секунду рядом прошла очередь — стальные пули просвистели выше головы, ударили в воздух, в бетонную крошку, оставив после себя только запах озона и дымящийся след. Предупреждение. Её снова «жалели». По правилам этого гнилого мира всегда оставляли шанс, как будто уговаривали: сдавайся, ещё не поздно.

Но от этого внутри только рвало сильнее.

— Назад дороги нет, ублюдки… — прорычала она и шагнула вперёд, чувствуя, как сердце бьёт в такт вибрации импланта.

Плазмомагнит в руке продолжал вибрировать, гул нарастал. Каждая клетка пальцев горела, сухожилия натягивались, как струны. Казалось, кости вот-вот треснут. Она знала, что если перегрев дойдёт до пика — руку придётся ампутировать. Может, прямо здесь. Может, сразу. Но ей было всё равно.

Огненная дуга сорвалась снова. Красно-белая линия впилась в щит охранника. На миг показалось, что он выдержит — металл вспыхнул и дрожал, но затем плавился, заворачивался внутрь, как разорванная плёнка. Плазма прошла сквозь броню, и с гулким треском пробила человека насквозь. Запах палёной плоти смешался с гарью, а он рухнул, врезавшись в землю, оставив дымящийся след.

И вот в этот момент всё изменилось. Красные визоры вспыхнули ярче, прицелы сомкнулись на ней.

Никаких больше предупреждений. Теперь они будут стрелять на поражение.

Но она не дала им такой возможности. Выпрыгнув наконец из бетонного блока, она рванула на них, словно хищная птица, вырвавшаяся из клетки. Тело выгнулось дугой, а блеснувший клинок импланта наливался жаром. Четверо уже сомкнули щиты, свет их красных граней резал темноту. Пробить такое было почти невозможно, но она и не собиралась ломиться в лоб.

Приземлившись прямо на щиты, она лишь коснулась их носками и тут же сорвалась вверх. Лёгкий толчок — и она уже летела вперёд. Копья на концах винтовок вспороли пустоту, пробив лишь воздух, а она уже скользнула за их спины.

Удар корпусом, прыжок вперёд, ещё выверт — и снова стремительное движение. Всё вокруг мелькало: вспышки визоров, дрожь металла, хрип фильтров. Имплант работал на пределе, но перегрев брони уже выдавал сбои. Индикаторы мигали красным, и каждый скачок силы оборачивался рваным ударом боли. Кровь теплилась внутри, но она гнала себя дальше.

Впереди вставали новые ряды. Чёрные фигуры сливались в одну массивную стену. Она металась между ними, но внезапно приклад ударил её в рёбра. Глухо, без жалости. Воздух вышибло напрочь. Позади хрустнула кость. Боль резанула, будто вспыхнула молния прямо под кожей.

Она захрипела, но продолжила. Импланты срывались на искры, броня жалобно гудела. Те четверо, которых она уложила, уже валялись на бетоне, но на их место выходили новые. Десять. Потом ещё. Металл щитов смыкался вокруг неё, запирая, как клетка. Клинок дрожал, выбрасывал искры, но резать уже не мог.

Она всё же поймала момент. Рванула в сторону и вогнала клинок в сустав ноги ближайшего. С хрустом лопнула броня, человек рухнул, заорав, кровь хлюпнула под её ногами. Но это ничего не изменило.

Щиты сомкнулись плотнее, и все, кто был вокруг, разом вскинули копья. Удары пошли сверху, сбоку, по диагонали. Они били её, как кусок мяса, раздирая и ломая.

Она скрючилась. Боль уже была нечеловеческой, она прошила каждую клетку. Импланты трещали, пытаясь компенсировать, модули изливались на броню, но этого было мало. Напор рос, становился всё сильнее, пока защита не лопнула. Затем перегорели модули.

Осталась боль.

Проигрыш.

И копья разошлись так же резко, как прежде сомкнулись, оставив её на холодном бетоне — истекающую кровью, распятую собственной слабостью. Бетон встретил её спиной, кровь расползалась под телом липкой лужей, горячей на морозном ветру. Каждый вдох отдавался хрипом, каждая попытка пошевелиться — вспышкой боли. Она лежала распластанная, как кукла, брошенная на убой. Впереди сияли огни космодрома. Башни обслуживания, громада стартовой площадки и ракета, нависшая над всем этим миром, готовая рвануть вверх. Секунды растянулись, и вот — полный залп двигателей вспыхнул. Воздух задрожал, ударил в грудь жаром, разорвал небо белым светом. Два пылающих факела прорезали тьму и уходили ввысь, оставляя её здесь, внизу, среди крови и бетона.

Она прищурилась, вцепилась взглядом в свет. Глаза резало, но она не отводила их. Слеза — лёгкая, горькая, почти безвесомая — скатилась по щеке. Дрожащая рука поднялась навстречу, будто сама хотела ухватить эти огни. Два вытянутых пальца сложились в подобие пистолета. Она свела их точно в конце светящихся факелов и выдохнула что-то похожее на смех.

Сквозь это ослепительное сияние она всё ещё различала тени. Вокруг стояли охранники, чёрные силуэты с мерцающими визорами, сомкнувшие кольцо. Новые шаги приближались, тяжёлый топот множился, усиливался, закручивал её в плотное кольцо стали и оружия. Их огни отражались в бетоне, а за их спинами, выше всего этого, рвалась в небо ракета — ослепительная, грохочущая, равнодушная. Но она смотрела только на неё.

Села

— Села быстрее, — голос прозвучал остро и глухо, слова говорившего выдало испуг и панику.

— Бегу… — девушка резко дёрнулась и зацепилась за торчащий из стены кусок проволоки.

— Что ты там возишься! — рявкнул парень.

— Я стараюсь! — процедила Села, пытаясь оторваться от проволоки.

Она была одета в серый комбинезон с маскировочными вставками, обвисший над ее телом словно был на пару размеров больше.

— Ну вот… — выдохнула она, наконец-то вырываясь из металлических пут.

— Быстрее, сейчас будет бот, — мужчина пригнулся, махнул рукой.

Села проскользнула к нему. Он стоял под металлическим навесом, прижавшись спиной к высокой бетонной стене.

— Замри.

И сразу повисло странное, липкое молчание. В груди дрогнуло дыхание, сердце застучало так громко, что казалось, его услышит даже сталь. Она склонилась ближе к нему, замерла. В свете тусклых ламп они выглядели как кучка серого мусора, никому не нужного.

Бот появился внезапно — вывернулся из-за угла, гулко клацая суставами. Механический сканер загорелся красным, луч прошёл по ним, задержался, будто ощупывая серые силуэты. Секунды тянулись вечностью.

Потом резкий треск — развернулся, визгнул сервопривод, и машина, проскользив мимо них, направилась дальше, уходя по маршруту.

Села только тогда позволила себе вдохнуть. Руки дрожали, но глаза уже блестели — не от страха, а от злости и азарта.

— Пронесло, — выдохнул мужчина почти шёпотом. Голос дрогнул, в нём проскользнуло облегчение.

Села медленно осела на колени и, дрожа, попыталась хоть немного восстановить дыхание. Почти два часа они пробирались по узким проулкам, перебежками, прячась за серыми складами и бетонными блоками. И всё же добрались сюда — к нужному корпусу, чёрному силуэту на фоне тусклого неба.

— Остался ещё один квартал, — продолжил он, глядя в темноту. — Дальше будет проще. Охраны меньше, больше рабочих. Они нас не заметят.

В его голосе сквозила усталость, но и странная уверенность. Лица Села не видела — оно скрывалось под жёстким полукапюшоном, точно таким же, как у неё. Серая ткань, стянутая ремнями, пропитанная гарью и потом. Когда-то этот костюм был частью военного комплекта, а теперь — собранный по частям, вырванный у списанных тел или стянутый на чёрных рынках. Он сидел на ней плохо, был велик, но выбора не было: главное — работа модулей, всё остальное терпимо.

Мужчина оглянулся через плечо. Лица его она не видела — капюшон и гермошлем скрывали всё, даже глаза. Но Села знала: он смотрит прямо на неё. Этот невидимый взгляд чувствовался сильнее любого слова. Он коротко кивнул вперёд, и жест руки вышел одновременно строгим и осторожным. Она поняла: дальше будет опаснее.

Они пригнулись и почти синхронно скользнули к стене. Высокий бетон нависал, потрескавшийся, с торчащими арматурами. Под навесами тянулись трубы и кабели. Мужчина первым перебежками рванул к тёмному углу высокого здания. Села последовала за ним, шаг в шаг, каждый раз замирая, когда где-то вдали гулко отзывались шаги патрульных ботов.

Они продвигались ещё минут тридцать, то и дело останавливаясь, вслушиваясь в шаги и гул по заброшенным пролетам. За это время встретили лишь одного патрульного бота и парочку рабочих, медленно шагавших на свои смены. Как и говорил Рон — те их даже не заметили.

Села была этому рада. Она всегда доверяла своему мужу, всегда. Рон никогда её не подводил, никогда. Даже сейчас, когда они решились на немыслимое, он держался уверенно, хотя внутри, она знала, его терзал тот же страх, что и её. Он просто умел скрывать. А сама она… нет, до конца готовой её назвать было нельзя. Полноценной подготовки у неё не было, тренировки проходили рваными кусками, словно кто-то намеренно дробил их, не давая целой картины. Её костюм — обрывки, сшитые вразнобой, кое-где пустые узлы. Всё выглядело так, будто она готовилась всерьёз, но на деле — лишь имитация. Чтобы со стороны не возникло подозрений, что она вообще не готова.

Но время поджимало. Им нужно было всего несколько десятков метров — преодолеть это расстояние, дойти до точки. Всего. Этого хватило бы, чтобы Рон успел внедрить закладку: смену инфо-узла перенаправки потоков, тихую подмену маршрутов в системе. Тогда они растворились бы среди сотен рабочих, что сновали туда-сюда. И пока оставались в тени, пока система не поняла, что её вскрыли напрямую, — у них сохранялась надежда.

Села втянула воздух, кивнула сама себе и, глядя на спину Рона, пошла следом.

Всё это безумие, в котором они сейчас оказались, принадлежало Рону. Это была его идея. Он долго носил её в себе, вынашивал, обдумывал каждую мелочь, но скрыть — так и не смог. Села видела его состояние: тревожный блеск в глазах, бессонные ночи, стопки листов с каракулями, схемы и старые бумаги, изрисованные до дыр. Каждый раз, когда он пытался сделать вид, что отложил всё в сторону, она ловила его на том, что он снова уткнулся в заметки, снова прокручивал всё в голове, будто искал в собственных записях подтверждение безумному плану.

И вот, когда планы уже не вмещались в его голове, он наконец признался ей. Рассказал прямо, без обходных слов. Она не кричала, не плакала, не пыталась отговорить. Просто обняла его, прижала к себе и сказала, что будет рядом. Что поможет довести задуманное до конца, несмотря ни на что.

С того момента у неё не осталось выбора. Она шагнула за ним в неизвестность, приняла его цель как свою.

Полгода они жили подготовкой, шаг за шагом приближаясь к тому, что для других казалось безумием. Полгода, где каждое их движение было частью одного плана, выстроенного на грани отчаяния и веры.

— Вот то небольшое здание видишь? — Рон указал пальцем и на её визоре вспыхнула метка. За серым углом притаилась низкая рамка, странная, будто не отсюда: между массивными корпусами машин, у подножия гигантского здания.

— Вижу, — коротко ответила Села.

— Это главный вход. Точнее, не совсем главный — скорее резервный, но ведёт прямо к хранилищу, минуя основные системы охраны. Если вахтовая капсула работает на вход, а не на выход, протокол может не сработать. Но мы должны рискнуть. Правда, Села?

Он повернулся к ней. Сквозь затемнённое стекло его гермошлема Села не видела лица, но знала — он улыбается. Она всегда чувствовала это по едва заметной мягкости в его голосе.

— Конечно, милый, — отозвалась она, и её собственный голос дрогнул в динамиках шлема. — Я делаю это только ради тебя. И пойду до конца.

— Тогда некогда тянуть. У нас три минуты до следующего обхода патрульного бота. Там, за стеной, укрытий нет. Вероятность провала — пятьдесят шесть процентов. Нужно спешить. Если что — будем работать рывками: шаг, пауза, затаились, снова шаг. Так нас меньше заметят. Времени у нас немного, но скоро начнётся смена, и тогда всё сорвётся.

Села кивнула, и они двинулись вместе. Теперь — рядом, а не поодиночке, как раньше.

Здание оказалось небольшим — три на три метра, серый куб с кривыми краями и выцветшим тяжёлым железным щитом у входа. На деле это оказалась замаскированная консольная будка — такие встречались на космодромах десятками. Всё, что бросалось в глаза снаружи, было лишь отвлекающей оболочкой. Внутри всегда скрывалась броньированная капсула и оборудование для управления.

— Приступаем, — раздалось в динамиках.

Рон шагнул первым, проверил угол и почти сразу втолкнул Селу в проём, когда датчики начали оживать. Она влетела внутрь, перекувыркнулась и прижалась к стене. Там оказалась неглубокая выемка — ниша с консолью, будто спрятанной в толще бетона. Села едва коснулась её ладонью, и пальцы сами нашли нужные контакты, будто тело действовало на автомате. Металл дрогнул, отозвался лёгкой вибрацией, индикаторы замигали, подтверждая подключение.

По внутренней части её шлема пробежали отчёты, строки данных. Она безошибочно понимала их обрывками, в висках звенели нужные коды, нужная последовательность, нужная локальная сеть. Искала запущенные протоколы, цепляла их, сверяла — но всё это видела только она. Рон же лишь мельком смотрел по сторонам и стоял на готове, закрыв её своим громоздким костюмом, чтобы хоть немного дать шанс на необнаружение.

А она работала, работала усердно, постоянно поглядывая на таймер, который он для нее вывел. Для ее это было не просто отсчёт — карта угроз. Сколько у них осталось до прибытия очередного патрульного бота. Полторы минуты. А протоколы всё ещё стояли, словно издеваясь, растягивая проверку, испытывая её нервы. Система тянула время, не спеша, будто специально проверяя, сколько она выдержит.

Села пыталась ускорить процесс, но аккуратно это сделать было невозможно: система была сделана на славу, старые инженеры знали своё дело. Потому она сделала грубо — сразу и жёстко, срезав защиту одним движением. Аркада кода полетела по экрану, как бы сама напоминая ей слова старого знакомого. Настолько старого, что она уже и не помнила, где впервые с ним познакомилась. Кажется, лет двести назад, в одной из аудиторий университета, где она впервые села за терминал.

Тогда он подошёл к ней со спины, заметив, что очередная попытка снова не увенчалась успехом. Наклонился ближе и произнёс именно ту фразу, которая потом ещё долго будет возвращаться к ней — особенно сейчас, когда медлить было нельзя. Слова врезались в память, застряли глубоко и не отпускали:

«Села, только жёстко. Только шаг вперёд. Иначе ничего не достигнешь. Следы заметания — об этом подумаешь потом. Время у тебя будет. Время всегда есть, пока враг в шоке.„

Створки входа, которые снаружи казались частью облицовки, дрогнули и разъехались в стороны, открыв ярко освещённую комнату. Свет вырвался наружу, прорезав серость, отразился в тусклых гермоплёнках и ослепил глаза.

— Внутрь! — почти выкрикнул Рон, и они вдвоём метнулись вперёд. Сразу за ними створки с лязгом сомкнулись. Лифт подхватил их рывком, Села ощутила, как пол заскрипел под ногами и начал вибрировать, ускоряясь.

Металл дрожал всё сильнее. Казалось, кабина вот-вот сорвётся в шахту и утянет их в беспросветную тьму. Но резкий толчок внезапно сменился плавным падением вниз. Секунды растянулись, сердце колотилось. Села чувствовала: протокол наверняка отметил их перемещение. Она боялась, что перегнула палку, когда запустила взлом так грубо, в лоб. Что сейчас их выдернут, выкинут в ловушку.

Но нет. Прямо перед ней заскрипело табло, на миг вспыхнул свет, и створки дрогнули, расползаясь в стороны. Несмотря на темноту впереди, они поспешили выйти. Лифт сразу же закрылся за их спинами, погружая их в глухое молчание уровня хранилища.

Внутри было тихо и пусто. Лишь тусклые лампы кое-где мерцали под потолком. Воздух стоял сухой, пах пылью и ржавчиной, словно этим коридорам не прикасались десятилетиями.

Дальше начиналась его часть. Хранилище было детищем Рона. Он сам участвовал в его проектировании, годами чертил схемы, закладывал узлы и просчёты, знал каждый шлюз, каждую линию потоков, каждый скрытый терминал — словно собственные пальцы. И всё же ирония заключалась в том, что живьём он здесь никогда не был. Всё видел только на бумаге, в моделях, в сухих отчётах.

Рон скинул с себя маскировочный плащ, оставшись в лёгкой серой форме. Селе стало чуть легче дышать, когда он сделала тоже самое — словно сбросила лишний вес вместе с тканью.

Их взгляды встретились — уставшие, тяжёлые, но в них теплилось то, ради чего они здесь. Они шагнули ближе друг к другу, и их поцелуй был скорее обменом дыхания, чем проявлением нежности. Всё происходило так, словно они украли у вечности пару секунд.

Казалось, прошли часы, а не минуты. Но время снова подгоняло. Рон первым заметил странный прямоугольный люк в стене, замаскированный под панель с кабелями. Он присел, коснулся её перчаткой и некоторое время возился, проверяя защёлки и замки. Села стояла позади, напряжённо следя за каждым его движением, чувствуя, как сердце колотится, будто пытается выбраться наружу.

И вдруг панель дрогнула. Щель проявилась, и в глубине показалась металлическая дверца.

— Почти готово… — пробормотал он, поворачиваясь к ней. В голосе прозвучала уверенность, которой Села так ждала.

Она кивнула, и как будто от ее кивка люк скрипнул, распахиваясь.

Он взял её за руку и, не торопясь, повёл внутрь. Ещё раньше он рассказывал ей, что в главном хранилище, куда они сейчас направлялись, не было никаких систем безопасности. Он сам так задумал ещё на этапе проектирования: всё внимание сосредоточили наверху, чтобы никто и не подумал пробиваться через внутрь. Вся охрана, все протоколы, датчики, сети — всё было снаружи и выше.

Здесь же царила пустота. Холодный металл стен гудел в ответ на шаги, воздух пах пылью и сталью, а редкие мигающие лампы только подчёркивали запустение.

Поэтому он шёл спокойным шагом, ведя её через узкий коридор. С каждым шагом стены становились выше, коридор тянулся всё глубже, и слабый свет едва различался под потолком. Тонкие полосы освещения казались блеклыми, словно не для людей, а для самих машин.

Они двигались всё дальше. Села то и дело бросала взгляды на округлые стены — ей не верилось, что всё это настоящее, что они действительно здесь. А Рон только усмехался и вёл её, показывая жестами куда свернуть, будто возвращался в собственное творение.

Его глаза блестели — то ли от слабого света, то ли от напряжения. Казалось, он дышит в унисон с самим тоннелем, будто стены отзывались на каждый его шаг. Села смотрела на него с тревогой, пытаясь уловить хоть тень сомнения, но он улыбался всё шире, и эта улыбка передавалась ей, как чужая вера.

Наконец, перед ними показался массивные створки. Воздух изменился, стал плотнее, в нём слышался низкий гул машин.

Рон слегка ускорил шаг, сдерживая нетерпение, словно ребёнок, наконец попавший в место, куда мечтал добраться всю жизнь.

— Пришли, — сказал он, и Села впервые ощутила в его голосе дрожь — смесь страха и восторга.

Створки главного зала с гулом разошлись в стороны, металл скрежетнул, отзываясь эхом. Яркие полосы света вырвались наружу, прорезав полутьму коридора, будто лезвия. Рон на мгновение задержал дыхание, отпустил её руку и шагнул первым. Села, ощущая, как холодный воздух изнутри коснулся кожи, последовала за ним, стараясь не отставать.

Ряды мониторов и панели у входа ожили почти сразу: тусклые индикаторы вспыхивали один за другим, словно пробуждающиеся глаза. По полу скользнули белые полосы света, постепенно вычерчивая контуры зала снизу вверх. Перед ними раскрывалась бесконечная линия контейнеров, встроенных в полукруг овальных стен, уходящая в глубину. Сначала в полумраке всё напоминало склад, но по мере того как загорались лампы, становилось очевидно — перед ними раскинулось колоссальное хранилище.

Рон сделал уверенный шаг вперёд и подошёл к одному из отсеков. Его пальцы пробежали по панели управления, и он нажал пару кнопок. Раздалось шипение, тяжёлая крышка со скрипом отъехала в сторону, открывая контейнер с рядами небольших колб.

— Вот они, Села, — его голос дрогнул, но в глазах горел фанатичный огонь. — Вот ради чего мы пришли. Я был прав. Они прятали это здесь, от всех. Прятали и молчали. Но теперь — теперь это наше. Теперь у нас получится.

Свет в отсеке стал ярче. Внутри колб плавала жидкость, едва заметно мерцающая. В каждой колбе — крошечная капля алого вещества, похожая на живую искру. Она перекатывалась, поднималась и падала, будто дышала сама по себе.

Села невольно задержала дыхание, сердце сжалось. То, что она видела, не походило ни на один известный ей элемент, ни на один синтетический препарат. Это выглядело… опасно и притягательно одновременно.

Рон наклонился ближе, улыбнулся, и, не колеблясь, достал одну колбу, спрятал её во внутренний карман своего комбинезона.

— С этого момента, — сказал он, выпрямляясь, — всё изменится.

Он произнёс это с такой уверенностью, что Села впервые за всё время ощутила дрожь в собственных руках.

— Теперь нам пора. Эмбрион вне хранилища проживёт не больше двадцати часов. Но не стоит испытывать удачу — второго такого шанса не будет.

Он улыбнулся, и Села почти ответила тем же, но не успела. Огни над головой дрогнули. Секунда — и свет оборвался, погас разом, утонув во мраке. На миг зал провалился в полную тьму, но затем вспыхнули новые огни — алые, пульсирующие, как удары сердца. В ту же секунду пространство разорвал пронзительный звук сирены, хриплый и режущий, будто вонзавшийся прямо в грудь.

Рон придвинулся ближе к Селе. В его взгляде мелькнула паника.

— Как?.. — прохрипел он. — Я всё рассчитал! Здесь не должно было быть охраны! Здесь нет системы!.. Села?..

Она оступилась, пошатнулась.

Рон резко подтянул её к себе. Его глаза расширялись, в них плескался ужас, и на миг Села подумала, что он вот-вот закричит. Но вместо этого он вдруг словно оцепенел, выдохнул и медленно вынул колбу из внутреннего кармана. Потом — неожиданно резко — воткнул её прямо в живот Селе.

Она вскрикнула. Тонкое стекло разрезало ткань и кожу, холодная жидкость прорвалась внутрь, обожгла изнутри. Она хотела вырваться, но Рон держал её, как камень. Его руки сжимали крепко, безжалостно.

— Рон… — Села захрипела, пытаясь вырваться, но не смогла.

Он держал её ещё мгновение, а затем резко отпустил, будто сбросил с себя груз. В глазах его уже не было сомнений — только решимость.

— Беги, — сказал он. — Лифт ждёт. Он отвезёт тебя наверх. Ты уйдёшь. А я… я приму всё внимание охраны на себя. Пока они будут разбираться со мной — ты сможешь исчезнуть. Поняла?

В его голосе звучало что-то, чего Села не смогла распознать — то ли боль, то ли любовь, то ли холодный расчёт. Но выбора у неё не было. Она кивнула, сжала зубы и рванулась вперёд, направляясь к лифту.

— Села! — крикнул он ей вслед. — Села, я… — слова сорвались, но она уже не слышала конца.

Сирены завывали всё громче. Красные огни полосами били по коридору. Металл дрожал. Села мчалась, спотыкаясь, едва различая дорогу. Где-то рядом раздавался топот охраных ботов, шаги множились, приближались. А в лицо ей бил алый свет, будто рой огненных мотыльков, летящих на пламя.

Но Села не забыла дорогу назад — шла по ней без ошибок, словно шаги сами вели её. Рывок в комнату с лифтом — она быстро скользнула к громоздкому костюму, натянула его на себя, защёлкнула замки. Следующее движение — к консоли. Рука метнулась вперёд, пальцы пробежали по сенсорам, и проём открылся. Капюшон лег на голову. Створки с шипением разошлись, и Села шагнула внутрь кабины. Пальцы дрожали, но нужный протокол всё же сработал.

Лифт зашаркал и, словно стрела, понёс её вверх. Внизу оставались эхо шагов, гул сирен, но она уже не слышала ничего. Сердце колотилось так, что перекрывало любой шум. Сейчас для неё существовало только одно — верить. Верить ради Рона, ради всего, что теперь жило в ней, горело внутри, стало её частью.

Мысли путались. Она боялась дотронуться до живота, боялась даже подумать о том, что теперь внутри неё. Отгоняла страх, как могла, вцепляясь в одну мысль: добраться, выжить, выбраться. Всё остальное — потом.

Лифт дрожал, металл вибрировал под её спиной, воздух был густым и спертым. Села закрыла глаза, глубоко вдохнула, почти молясь, чтобы этот путь не оборвался.

Когда кабина рывком остановилась и створки разошлись, она шагнула вперёд. В ту же секунду голову накрыло тяжёлой пеленой — будто кто-то ударил изнутри. Зрение дрогнуло, линии размылись, и мир начал плыть. Первый шаг дался, но второй так и не случился: ноги подломились, дыхание сбилось. Перед глазами всё мгновенно почернело, и тьма сомкнулась окончательно.

Села беззвучно рухнула вперёд, как кукла с обрезанными нитями.

Резкий, едкий запах ударил ей в нос — настолько сильный, что Села вздрогнула и тут же очнулась. Всё, что было до этого момента, растворилось, словно вырванное из памяти. Она не смогла ни двинуться, ни подняться.

Голова была словно прибита к поверхности. Попытка открыть рот закончилась лишь хрипом — что-то металлическое плотно фиксировало челюсть, не давая выговорить ни слова. Только слабый, сдавленный стон сорвался из горла.

Она дёрнулась, но тело не слушалось. Лишь слабое движение пальцев — и то больше напоминало судорогу. В висках гулко билось сердце, в ушах стоял низкий звон.

Вокруг — не тьма, а яркий, режущий свет. Он бил прямо в глаза, лишая возможности смотреть. Белёсые полосы дрожали, расплывались, превращаясь в огненные круги, будто кто-то нарочно прожигал ей зрачки. Глаза постоянно слезились, и каждый миг приходилось моргать, но это не помогало — свет не отпускал.

Линии и контуры сливались в одно дрожащее пятно, в котором невозможно было различить ни стен, ни силуэтов. Сознание ускользало — то возвращалось на секунду, то снова проваливалось, скользя в серую зыбь, где не было опоры.

Руки были мертво прижаты к чему-то холодному, как будто к металлическому креслу. Села не понимала — её парализовало или просто привязали так крепко, что она даже не могла пошевелиться. Холод металла прожигал кожу, и эта неподвижность давила на разум сильнее любой боли.

Сразу накатила первая, самая странная мысль — того, чего она раньше никогда не чувствовала. Она боялась. Боялась до дрожи, до омертвевших пальцев. Боялась — умереть?

Эта мысль кольнула её, как игла, и Села поняла: именно этого она и боится. Но почему? В этом сером, изуродованном мире никто не умирает. Людей могут наказать, увеличить срок смены, назначить самую грязную, тяжёлую работу, лишить сна, лишить воздуха, но не убить. Здесь смерть давно отменили.

И всё же её страх был именно страхом смерти. Как будто глубоко внутри что-то шептало: этот случай — особенный. Он может стать концом. И от этой мысли внутри стало холодно, как от чёрной воды, пролитой на сердце.

— Вы очень проворны, — раздался голос у неё за спиной.

Села дёрнулась, но не смогла повернуть голову. Впереди, в жгучем свете, загустился клуб серого дыма. Он лениво потянулся в сторону, рассыпался струйками, а потом снова собрался, точно живой.

В нос ударил странный, тяжёлый запах. Он был настолько знакомым, что где-то в глубине памяти зазвенело тревожное эхо. Запах горечи, сухого жара, обволакивающей смолы. Она напряглась, не понимая, что именно всплыло в голове. И вдруг осознала: это — дым. Табачный.

— Чего не скажешь про вашего напарника, — голос снова раздался из-за клубов. — Он сдался почти сразу. Но не сдал вас. Это делает ему честь.

Дым дрогнул, переливаясь в ярком свете, что бил ей прямо в лицо и не давал разглядеть ничего впереди. Сквозь клубы проступил смутный силуэт — плечи, рука с тонкой палочкой. Сигарета. Она вспомнила: так пахло в детстве, когда отец возвращался домой. Горький, дешёвый табак, въедавшийся в одежду и стены.

Да, это был он — запах прошлого. Того далёкого времени, когда ещё можно было курить, когда люди могли позволить себе роскошь — травить себя дымом, зная, что умрут. Умрут по-настоящему.

— Вы проделали довольно длинный путь, — голос звучал спокойно, чуть насмешливо, но каждое слово отдавалось в груди гулким эхом.

Незнакомец будто смаковал паузы, а вместе с его словами на Селу налетали новые порции дыма, обволакивая её лицо, грудь, руки. Всё ещё оставаясь за её спиной, он словно нарочно не показывался, заставляя воображение дорисовывать силуэт.

— Но, как говорится, не учли всего. Но и того, что вы сделали с контурами и системой безопасности, вполне достаточно, чтобы признать: у вас почти получилось. Почти…

Он запнулся на последнем слове, будто намеренно, и Селе показалось, что шагнул в сторону. Скрипнули сапоги или это её измученное воображение дорисовало звук?

Она попыталась заговорить, но горло словно сдавило. Вместо слов — только сип, рваный и жалкий. Мысль перестала слушаться, в голове пустота, а тело лежало недвижимо, будто залитое свинцом. Всё, что оставалось — глаза. И они метались по сторонам, стараясь ухватить хоть какой-то ориентир, какой-то силуэт, кроме режущих лучей фонаря, дробящих темноту на белые срезы.

— Простите, но это стандартный протокол допроса, — голос словно вынырнул из её собственных мыслей, будто незнакомец читал их. Он говорил спокойно, даже слегка устало, где-то сбоку, пряча лицо за светом фонаря. — Ничего поделать не могу. Хотя, честно говоря, не вижу и причин задавать вам вопросы. Всё и так ясно. Тем более — эмбрион в вас.

Села дёрнулась. Сердце ухнуло вниз. Она стиснула зубы и, собрав остатки сил, попробовала пошевелить ногами. Они поддались. Значит, она не парализована. Значит, просто связана. А это уже давало шанс. Маленький, но шанс.

— Не стоит дёргаться, — мягко, почти с усмешкой продолжил голос. — Бежать вам всё равно некуда. Да и попытка неудачна будет. Даже если вы каким-то чудом вырветесь из кресла, в чём я сильно сомневаюсь. Лучше скажите: знали ли вы, что вводили в себя?

Слова резанули, как нож.

— Простите мою нерасторопность.

Пальцы скользнули к её лицу, зажали защёлку и сняли тяжёлую капу, что удерживала челюсть стиснутой. Металл лязгнул, и Села с облегчением вдохнула, ощущая, как напряжение в лице отступает. Теперь она могла говорить.

— Сраный ублюдок… где Рон?! — голос Селы сорвался, хриплый, но резкий.

— Не знал, что специалист вашего уровня умеет так выражаться, — незнакомец будто усмехнулся. Его руки подняли какой-то лист, и тишину сразу прорезал сухой шелест бумаги. Звук был отчётливый, нарочито затянувшийся — так, что невозможно было не услышать.

— Нужно будет комитету по кадрам написать. На локальных площадках совсем перестали следить за кадрами и их воспитанием.

— Где Рон?! — повторила она, уже срываясь на крик.

— Он… отдыхает, — ответ был тянущим, словно неохотным. Незнакомец не соврал, но и правду не сказал.

— Что вы с ним сделали?!

— Ничего. — Голос был сух, без оттенков. — Люди ведь не умирают. Или вы забыли?

Села стиснула зубы. Молчание давило сильнее любых слов. Она щурилась в ослепительный свет, пытаясь разглядеть его лицо, но не могла — лишь силуэт, лишь дым и фонарь.

— Так вот, — снова заговорил незнакомец, словно и не слышал её крика. — Вы уверены, что знаете, что ввели в себя?

— Да… — с трудом выдавила она.

— Я думаю — нет. Вернее, вы уверены, что знаете. Но на деле — это совсем не то, чем кажется. Там — иное. Совсем иное. И оно начнёт действовать на вас… прямо сейчас.

Он замолчал.

И в ту же секунду внутри Селы что-то взорвалось. Будто вулкан. Боль ударила так внезапно и так сильно, что кровь застыла в жилах. Казалось, нервы сами пытались вырваться наружу, скручиваясь в тугие узлы. Внутренности горели, выворачивались и постепенно стягивались к одному центру, словно её тело хотело втянуться внутрь себя.

Она раскрыла рот, но крик не вырвался. Горло свело судорогой. Лишь сердце, бешено колотясь, подталкивало её к пропасти — и одновременно не позволяло свалиться в неё. Оно било, будто нарочно продлевая пытку, даря ещё несколько мгновений ужаса в этом пламени боли.

А потом всё изменилось. Резко, будто щёлкнул выключатель. Боль растворилась. И ничего больше не осталось — ни страха, ни судорог, ни напряжения. Вдруг по телу разлилось лёгкое тепло, мягкое, убаюкивающее. Ей стало… хорошо. Слишком хорошо. Словно кто-то укутал её в невесомое одеяло, и каждая клетка теперь пела от облегчения.

Села ощутила это чувство и слабо усмехнулась. Оно было знакомым. Почти таким же, как тогда, много лет назад, когда она впервые попробовала алкоголь. Только сейчас — сильнее. Намного сильнее. Это было похоже на эйфорию, но чище, глубже. Такого кайфа она не испытывала никогда.

— Ну вот, — донёсся голос сбоку, мягкий, почти заботливый. — Сейчас начнётся выброс серотонина, эндорфинов, дофамина… целый каскад медиаторов. Слезотечение, кстати, — нормальная реакция. Гиперактивация слёзных желёз при эйфории, нарушение сосудистого тонуса глазного дна. Это всё — побочный эффект. Но вы его запомните. Потому что вместе с этим придёт то самое ощущение: будто растворяешься в бесконечном удовольствии. В вечности.

Он говорил спокойно, с ленивой уверенностью врача, уверенного в результате.

— Вы же понимаете, — продолжил он, — что я делаю вам услугу. Провести остаток своих дней в полном блаженстве… дорого стоит. Не каждому дано, не каждому по регламенту. Но вам — да. Так сказать, ваша честь — стать частью общего баланса ради блага человечества.

Села повернула голову в его сторону. Но взгляд её уже ничего не различал. Свет померк, растворился в мутном ореоле. Слова текли, скользили, будто касаясь её щёки невесомыми пальцами. Даже шёпот его был ласковым.

А потом свет исчез.

И она увидела другое — стены помещения, ровные панели, серые приборы, блестящие контакты, мигающие лампы на пультах. Она знала: всё это реально. Но ей стало безразлично. Всё было так спокойно и так хорошо, что Села почти попыталась улыбнуться. Даже хотела поднять руку, и помахать этому окружению, будто старому другу.

— Всё-таки… это лишь крошечный осколок вашей жизни, — голос был спокоен, но в нём проскальзывало довольство. — Несколько лет, может, десяток. Пустяк. И всё же… отрицать нелогично: если сравнить с тем, как долго существуют остальные, те, кто обрёл вечность, — даже эта жалкая капля становится подарком. Капля, наполненная иллюзией покоя, будто вам позволили вкусить бесконечность… на мгновение.

Он сделал паузу и, и подойдя ближе, произнёс официальным тоном:

— Номер 445-887/8. Села Каперс. Четыреста сорок пятая серия. Восемьсот восемьдесят седьмой субъект. Восьмая версия.

Он чуть наклонился вперёд, глядя прямо на неё.

— Главный аналитик. Специалист высшего ранга. Мозг, в который вложили годы.

Его пальцы ударили по панели, словно ставя печати.

— И всё это… — он усмехнулся сухо, без тени сожаления. — Загублено. Потрачено впустую.

Его слова гулко отдавались по помещению.

— Приговор: смерть. В форме слияния с Банком Донор. Исполнение — немедленно. Главный обвинитель — судья Сергеус Ром.

Слова прозвучали холодно, без эмоций, будто он зачитывал инструкцию. Затем он скользнул взглядом по её бледному лицу, позволил себе тонкую усмешку, натянул воротник, словно проверяя его жёсткость, и сделал короткий знак рукой.

Сразу же четверо вошли в комнату. Серые фигуры в одинаковых масках-куполах, похожих на гладкие черепа. Они подошли к креслу и, не сказав ни слова, наклонили его, фиксируя положение так, чтобы голова Селы чуть свисала вперёд. Каждый их жест был отточен.

Кресло подняли и аккуратно понесли по длинному коридору. Металл пола гулко отзывался под их шагами. Свет тусклых ламп вдоль стен мерцал, дрожал, разливаясь серым блеском. Воздух становился тяжелее, будто сама тишина давила на грудь.

Села слышала этот ритм — шаги и скрежет креплений, удерживающих её тело. Судья говорил что-то, слова ложились ей в уши, и, может быть, она даже понимала их. Но мозг уже не связывал ничего в логичную цепочку. Мысли растворялись, рассыпались, и на их месте оставалось только ощущение странного удовольствия. Лёгкое, вязкое, оно пропитывало её, превращая происходящее в отрешённый сон наяву.

Сергеус подошёл к консоли, пальцы его скользнули по холодному металлу. Он коротко постучал по панели, будто проверяя её отклик, затем коснулся рукой сенсора, опустил ладонь ниже и, наконец, нажал на замок. Замок щёлкнул, тяжёлая дверь с глухим грохотом отогнулась в сторону, открывая проход.

Перед ними распахнулось огромное помещение. Полутемное, залитое красными огнями, оно больше походило на кошмарную оранжерею. Стены были испещрены прозрачными капсулами, словно выдолбленными в живой древесине. В каждой капсуле — человеческие тела, подвешенные в жидкой взвеси. Они казались растянутыми, искривлёнными, будто изуродованными ветвями какого-то жуткого дерева.

Одни тела сохраняли очертания живых людей, с мягкими контурами лиц и мерцающими глазами, закрытыми в бессознательности. Другие были высушены, превратившись в серые мумии, но всё ещё колыхались в жидкости, словно продолжали жить за пределом возможного. Мужчины, женщины, дети — целые поколения, собранные здесь, как коллекция.

Четверо в серых костюмах внесли кресло с закреплённой Селой внутрь. Металлические крепления звенели при каждом шаге, отзываясь эхом под куполом. Сергеус шёл следом. Он остановился, провёл пальцами по стеклу ближайшей капсулы и наклонился, чтобы рассмотреть лицо женщины внутри — оно было почти прозрачным, кожа просвечивала, открывая тонкую сетку вен.

— Видите? — сказал он негромко, но так, что звук разнёсся по залу. — Всё это… ваша новая семья.

Он кивнул, и носильщики послушно двинулись дальше, неся Селу по извивающимся рядам. Капсулы тянулись во мрак, в бесконечность, и казалось, что зал не имеет конца. Свет скользил по стеклу, отражаясь в мёртвых и полуживых глазах.

Сергеус, почти не моргая, следил за тем, как кресло с девушкой уносили в глубину помещения. Его взгляд был таким тяжёлым, что Селе казалось — он припечатывает её к этому месту сильнее, чем любые ремни. Но её разум уже не цеплялся за это. Слова судьи растворялись в её голове, превращаясь в странный шёпот, а тело накрывала сладкая отрешённость.

Она чувствовала, как руки безвольными рывками поднимают и фиксируют к стенкам капсулы. Прохладное стекло накрыло сверху, смыкаясь с лёгким шипением. Внутри вспыхнул мягкий свет, а затем внизу заструилась прозрачная жидкость. Сначала она лишь касалась её пальцев, но быстро поднималась выше, обволакивая ноги, грудь, шею.

Он не отводил глаз, будто ловил каждое движение её лица, пытаясь уловить — мелькнёт ли там мысль, искра сопротивления. Но в её взгляде отражалось лишь блаженное забытьё. Капсула заполнялась дальше, жидкость проникала в лёгкие, и Села позволила ей войти в себя, словно принимая долгожданный сон.

Короткий взгляд на капсулу — словно точка в приговоре. Резкий разворот, и он вышел из зала. Его шаги разносились гулом под сводами, растворяясь в тишине.

В огромном помещении остался лишь мягкий, ровный шум — покачивание коконов, словно дыхание чего-то жуткого, бесконечного и вечного.

Конец

Артем Стрелец 26.09.2025 г.

Подписывайтесь на канал t.me/gss_sagittarius

— все новости о новых книгах появляются там регулярно!