На 20 этаже

Меня зовут Никита. Мне двадцать шесть лет, хотя, глядя в зеркало сегодня утром, я увидел там старика. Серьезно, седина в двадцать шесть — это теперь моя реальность.

Вы, наверное, думаете, что я сейчас буду рассказывать байки про инопланетян или каких-нибудь призраков из викторианской эпохи? Нет. Всё гораздо прозаичнее и оттого, наверное, страшнее. Я хочу рассказать вам про чертовщину которая произошла со мной этой зимой.

С чего начать? Наверное, с квартиры. Это важно.

Я жил... Господи, как странно говорить «жил» в прошедшем времени, ведь ключи всё ещё лежат у меня в кармане куртки, и формально я всё ещё владелец. Так вот, я обитал в обычной «однушке» в спальном районе. Знаете эти новые ЖК, которые растут как грибы после дождя на окраинах? Огромные, бетонные муравейники, облицованные дешевой цветной плиткой, чтобы хоть как-то скрасить серость нашего бытия.

Мой дом был именно таким. Высокая, двадцатипятиэтажная башня, торчащая посреди пустыря, продуваемая всеми ветрами. А моя квартира находилась на двадцатом этаже.

Двадцатый этаж. Вы когда-нибудь жили так высоко?

Это особое чувство. Ты вроде бы в городе, но в то же время ты оторван от земли. Люди внизу — это просто точки, машины — игрушечные модельки, ползущие по серым лентам дорог. Звуки города долетают до тебя с искажением, словно через вату. Гул, сирены, лай собак — всё это сливается в один монотонный фоновый шум, который никогда не умолкает.

Квартира эта мне досталась не то чтобы потом и кровью, но и радости особой я не испытывал. Наследство. От дяди. Дядя Коля был моим единственным родственником по мужской линии, не считая отца. Он был человеком... своеобразным. Нелюдимым. Всю жизнь прожил почти один, детей не нажил, с женщинами как-то не сложилось. Он и со мной-то общался раз в год, по праздникам, и то — сухое «здравствуй», конверт с тысячей рублей на день рождения и «учись хорошо».

Когда он умер прошлой осенью — сердце прихватило, классика, — выяснилось, что эту квартиру он завещал мне. Мать тогда сказала: «Вот видишь, Никита, повезло тебе можно сказать. Своё жильё, старт в жизни, не надо ипотеку на тридцать лет брать».

Я тогда только кивнул. Повезло, да. Только вот когда я первый раз вошел в эту квартиру после похорон, меня пробрал озноб. Не от холода, хотя отопление там всегда работало паршиво. От пустоты. Дядя жил так, словно готовился к эвакуации. Минимум мебели, голые стены, никаких фотографий, никаких безделушек. Только старый диван, шкаф, стол и запах. Запах одиночества и старой пыли, который, кажется, въелся в бетон.

Я сделал там косметический ремонт. Ну, как ремонт... Переклеил обои на самые дешевые, светленькие, чтобы хоть как-то расширить пространство. Выкинул старый диван, купил кровать в «Икее», поставил свой комп. Денег у меня было немного. Я работаю — вернее, работал — обычным менеджером по продажам в одной конторе, которая торгует стройматериалами. Зарплата — слезы, хватает на еду, коммуналку и интернет. О каких-то излишествах речи не шло.

Так и началась моя жизнь в той квартире.

Давайте я опишу вам свой обычный день, чтобы вы понимали: я нормальный. Я обычный парень. Я не наркоман, не пью запойно, не увлекаюсь оккультизмом. Моя жизнь была скучной до зубовного скрежета.

Утро. Семь ноль-ноль. Будильник на телефоне орет какую-то бодрую попсу, которую я ненавижу, но которая заставляет меня открыть глаза. За окном — темень. Зима в этом году выдалась лютая, снежная и темная. В декабре рассветает поздно, темнеет рано. Я вставал, шлепал босыми ногами по холодному ламинату в ванную. Умывался ледяной водой, потому что горячую нужно было долго сливать, а счетчики крутятся.

Завтрак — растворимый кофе и бутерброд с сыром, который по вкусу напоминает пластик. Я сидел на кухне, смотрел в черное окно. На двадцатом этаже ты не видишь деревьев или прохожих. Ты видишь только небо. Точнее, его отсутствие — серую, давящую массу облаков или черную пустоту ночи. И огни. Красные огоньки на крышах соседних высоток, мерцающие, как глаза хищников.

Потом работа. Полтора часа в переполненной маршрутке, потом метро. Офис, звонки, накладные, «почему не отгрузили цемент», «клиент недоволен», «Никита, где отчет». Обычная офисная рутина, высасывающая душу по чайной ложке.

Вечером — обратный путь. Заход в «Пятерочку» у дома. Пельмени по акции, пакет молока, может быть, банка пива, если день был совсем уж дрянным.

Лифт. О, этот лифт... В нашем доме их было три, но работал обычно один, грузовой. И он жил своей жизнью. Он мог застрять, мог проехать твой этаж, мог издавать такие звуки, будто тросы сейчас лопнут и кабина полетит в низ. Поездка на двадцатый этаж занимала целую вечность. Я стоял, уткнувшись в телефон, и молился, чтобы не застрять с кем-нибудь из соседей.

Кстати, о соседях. Я их почти не знал. На моей лестничной клетке было четыре квартиры. В одной жила какая-то безумная бабка с тремя собаками, которые лаяли на любой шорох. Я никогда не видел саму бабку, только слышал лай и чувствовал запах псины, когда проходил мимо ее двери. В другой — молодая пара, вечно ругающаяся. Их крики долетали до меня приглушенно, как бубнеж радио. Третья квартира, кажется, сдавалась посуточно, потому что лица там менялись каждую неделю.

Я жил в своем вакууме. Приходил домой, запирал дверь на два оборота, разогревал ужин, включал сериал или садился играть. Это был мой мир. Маленький, замкнутый, безопасный.

Я так думал.

Всё изменилось в середине декабря. Числа не помню, может, двенадцатое или тринадцатое. Дни тогда слились в одну серую полосу.

На улице ударили морозы. Минус десять. Ветер на нашей высоте был такой, что казалось, дом раскачивается. Окна свистели. Я заклеил их бумажным скотчем, как делала моя бабушка, но это мало помогало. Сквозняк гулял по полу, вымораживая душу.

В ту ночь я лег поздно. Засиделся за игрой.

Я лежал в кровати, укутавшись в одеяло по самые уши. В комнате было темно, только свет уличных фонарей и рекламных вывесок снизу давал слабый, оранжевый отсвет на потолке.

Тишина. Только гудение холодильника на кухне и вой ветра за окном. Знаете, как воет ветер в вентиляции на верхних этажах? Как будто кто-то плачет или зовет на помощь.

Я уже начал проваливаться в сон. Тот момент, когда мысли начинают путаться, превращаясь в сюрреалистичные образы.

И тут я услышал это.

Звук.

Он был тихим. Едва различимым на фоне ветра. Но он был чужеродным. Он не принадлежал дому, не принадлежал ветру, не принадлежал механизмам лифта.

Это было... царапанье что-ли...?

Звук доносился со стороны окна.

Я открыл глаза. Сон как рукой сняло. Я лежал, не дыша, и вслушивался в темноту.

Может, показалось? Может, ветка? Нет, какие к черту ветки на двадцатом этаже? Ближайшее дерево осталось в шестидесяти метрах внизу.

Может, птица? Голубь или ворона сели на отлив?

Скр-р-р...

Нет. Это не когти птицы. Птицы стучат клювом, топчутся. А это был звук, как будто кто-то проводит... ногтем. Или чем-то твердым, но мягким одновременно. Медленно. С нажимом.

По самому стеклу.

Звук шел снаружи.

Я почувствовал, как по спине пробежал холодок. Не от сквозняка, а от животного, иррационального страха.

Двадцатый этаж. У меня нет балкона. Стена дома — отвесная бетонная плита. Там не на чем стоять. Карниз — узкая полоска жести под наклоном, на которой и вороне-то удержаться сложно, не то что... кому?

«Это лед, — сказал я себе мысленно. — Просто намерзла сосулька где-то сверху, она тает или, наоборот, замерзает и трещит по стеклу. Физика. Просто физика».

Я попытался успокоиться. Повернулся на другой бок, спиной к окну. Натянул одеяло на голову.

«Спи, Никита. Тебе завтра вставать в семь. У тебя отчет. Тебе двадцать шесть лет».

Но звук повторился.

Скр-р-р... Пауза. Скр-р-р...

Теперь это звучало настойчивее. Словно тот, кто был снаружи, проверял стекло на прочность. Ищет щель. Ищет вход.

Я лежал, сжавшись в комок. Я взрослый мужик, мне двадцать шесть лет, а я боюсь посмотреть в окно. Стыдно? Возможно. Но вы там не были. Вы не слышали этого звука. Это не хаотичный стук. Это было движение вверх-вниз. Или влево-вправо. Исследующее движение.

Я представил, что, если я сейчас встану, подойду к окну и отодвину штору... Что я увижу? Темноту? Снег?

Или лицо?

Эта мысль ударила меня так сильно, что я зажмурился до цветных кругов перед глазами.

«Там никого нет. Там не может никого быть. Это работники. Промышленные альпинисты. Может, швы заделывают? Ночью? В минус десять? Бред».

Звук продолжался еще минут пять. Монотонное, тихое шкрябанье. Как будто кто-то водил пальцем по запотевшему стеклу с той стороны.

А потом всё стихло.

Резко. Просто оборвалось.

Остался только ветер.

Я лежал в напряжении еще, наверное, полчаса. Прислушивался к каждому шороху. Но больше ничего не было. Тишина квартиры, гул холодильника, кашель соседа за стеной.

Постепенно усталость взяла свое. Мозг, защищаясь от страха, начал подкидывать рациональные объяснения. Пакет. Наверное, ветром принесло полиэтиленовый пакет, он зацепился за угол рамы и шуршал. Точно. Пакет. На такой высоте летает много мусора.

С этой мыслью, успокаивающей и такой логичной, я наконец-то провалился в сон. Тяжелый, без сновидений, черный сон усталого человека.

Я не знал тогда, что это было только начало.

Если бы я тогда встал... Если бы я включил свет и подошел к окну... Может быть, я бы успел понять. Может быть, я бы собрал вещи и уехал в ту же ночь. И тогда ничего бы не случилось.

Но я уснул. Я просто уснул, оставив себя беззащитным в коробке из бетона и стекла, висящей в небе. А за тонким слоем стеклопакета, всего в нескольких сантиметрах от меня, холодная зимняя ночь уже начала свою игру.

Утро следующего дня было таким же серым, как и предыдущее, но с одним отличием. Проснувшись, я чувствовал себя разбитым, словно разгружал вагоны. Голова гудела.

Я встал, по привычке поплелся на кухню ставить чайник. Проходя мимо окна в комнате, я даже не посмотрел на него. Штора была задернута плотно, как я люблю. Я не хотел вспоминать ночные страхи. При свете дня они казались глупыми и детскими. Ну скреблось что-то, и что? Мало ли звуков в панельном доме.

Я пил кофе, листал ленту новостей в телефоне. Доллар растет, пробки на дорогах, какой-то скандал со звездами. Обычная жизнь.

«Надо бы сетку проверить, — мелькнула ленивая мысль. — Вдруг правда пакет прибило, будет хлопать потом».

Но я опаздывал. Часы показывали семь сорок. Нужно было бежать.

Я оделся, накинул пуховик, замотал шарф и выскочил из квартиры.

В лифте я встретил соседа с пятнадцатого этажа. Хмурый мужик с усами.

— Холодина

Буркнул он вместо приветствия.

— Ага

Кивнул я.

— Ветер жуткий. Всю ночь в окна долбило.

Он посмотрел на меня странно.

— Да вроде тихо было. Ветер стих еще вечером.

Я нахмурился.

— Да нет же, выло как в трубе. И скреблось что-то.

Мужик пожал плечами.

— Не знаю, сосед. Я спал как убитый. У нас тихо.

Я вышел из подъезда и посмотрел вверх, на свои окна. Двадцатый этаж. Отсюда, с земли, они казались крошечными темными прямоугольниками. Ничего необычного. Никаких висящих пакетов. Просто стена. Ровная, гладкая стена из бетона и плитки.

«Показалось — решил я окончательно. — Нервы. Надо пить меньше кофе и раньше ложиться спать».

День прошел в суете. Работа навалилась комом. Клиенты скандалили, начальник орал, принтер зажевал бумагу. Я крутился как белка в колесе, и к вечеру совершенно забыл о ночном происшествии. В голове были только накладные и желание упасть лицом в подушку.

Домой я возвращался уже затемно. Город снова превратился в море огней. Красиво, если не думать о том, что за каждым огоньком скрывается такая же уставшая одинокая душа.

Я зашел в магазин, купил пельменей , хлеба и молока.

Поднялся на свой этаж.

Вставил ключ в замок. Повернул.

Щелк-щелк.

Дома было тихо. Запах моей квартиры — немного пыли, немного кофе, немного стирального порошка. Запах моего дома.

Я разулся, прошел на кухню, бросил пакет с продуктами на стол. Включил свет.

И тут мой взгляд упал на окно.

На кухне у меня не было плотных штор, только легкий тюль. И сейчас, при включенном верхнем свете, стекло превратилось в черное зеркало, отражающее меня и мою кухню.

Но что-то было не так.

Я подошел ближе.

На стекле, с внешней стороны, были разводы.

Знаете, как бывает, когда машина проезжает по грязной луже, и брызги высыхают на кузове? Или как если бы кто-то прижался жирным лбом к стеклу.

Следы были странными. Они были... длинными. Вертикальными. Словно кто-то или что-то медленно сползало вниз. Или поднималось вверх?

Я прищурился.

Это не грязь от дождя. Дождя не было, был мороз. Это было что-то маслянистое. Мутное.

— Что за хрень?

Пробормотал я вслух.

Я открыл створку окна. Холодный воздух тут же ударил в лицо, заставив кожу сжаться. Я высунулся наружу, чтобы рассмотреть следы получше.

Двадцатый этаж. Бездна под ногами. Ветер трепал волосы.

Я посмотрел на стекло снаружи.

Да. Следы были. И они были свежими.

Это выглядело так, будто кто-то водил по стеклу мокрой, грязной тряпкой. Хаотичные линии. Но в одном месте...

В одном месте, прямо посередине стекла, отпечаток был четким.

Он напоминал ладонь.

Но это была не человеческая ладонь.

Она была слишком длинной. Пальцы — если это были пальцы — были тонкими и неестественно вытянутыми, без фаланг. И их было... я не мог сосчитать точно, потому что след был смазан, но казалось, что их больше пяти. Шесть? Семь?

Я отшатнулся от окна и захлопнул створку. Сердце забилось где-то в горле.

«Птица — панически забилась мысль. — Большая птица. Ворона врезалась в стекло. Или сова. Оставила жирный след от перьев. Бывает же такое. Птицы врезаются в окна высоток, они не видят стекла».

Я пытался убедить себя. Правда, пытался.

Но внутри, в животе, рос ледяной ком.

Птицы не оставляют вертикальных борозд длиной в полметра. Птицы не скребутся по ночам.

Я задёрнул тюль. Мне вдруг стало неуютно на собственной кухне. Казалось, что эта темнота за окном — не просто отсутствие света, а нечто плотное, живое, наблюдающее.

Я быстро сварил пельмени, съел их, почти не жуя, и ушел в комнату. Включил телевизор погромче, чтобы создать фон. Включил все лампы, какие были.

«Завтра помою окно — решил я. — Возьму швабру и смою эту гадость. И всё будет нормально».

Я сидел за компьютером, пытаясь сосредоточиться на игре, но взгляд то и дело возвращался к окну в комнате. Оно было плотно зашторено. Но я знал, что там, за тканью, есть стекло. А за стеклом — пустота. И в этой пустоте кто-то оставил след.

Ближе к полуночи я начал успокаиваться. Человек ко всему привыкает, даже к страху. Ну следы. Ну звуки. Может, правда крыша протекает и что-то стекает по фасаду? Дом-то новый, но строили, небось, тяп-ляп. Усадка, трещины, всякое бывает.

Я выключил компьютер. Выключил свет.

Лег в кровать.

Я специально оставил дверь в комнату открытой, чтобы видеть свет от роутера в коридоре. Так было спокойнее.

Тишина.

Я лежал и слушал.

Прошло десять минут. Двадцать.

Ничего.

Я расслабился. Ну вот, видишь, Никита? Ты параноик. Всё тихо. Никто не скребется. Спи.

И я уснул.

Но сон мой был недолгим.

Я проснулся от холода.

Мне снилось, что я лежу в сугробе. Что снег набился мне за шиворот, в рот, в нос.

Я открыл глаза.

В комнате было холодно. Реально холодно. Из-под одеяла тянуло ледяным сквозняком.

Я приподнялся на локтях.

Окно.

Штора колыхалась.

Не просто колыхалась — она раздувалась парусом, втягиваясь внутрь комнаты и опадая обратно.

Окно было открыто?

Нет, я точно помню, что закрывал его. Я проверял ручку перед сном. Я параноик, я всегда проверяю.

Я встал. Ноги коснулись ледяного пола. Дрожь била меня крупная, противная.

Я подошел к окну. Отодвинул штору.

Створка была закрыта. Ручка опущена вниз.

Но...

Звук.

Тот самый звук.

Скр-р-р...

Он был здесь. Прямо перед моим лицом. С той стороны стекла.

В сантиметре от моего носа.

Кто-то водил чем-то острым по стеклу. Медленно. Вдумчиво. Рисовал узоры.

Я отпрянул назад, споткнувшись о край ковра.

На улице была метель. Снег валил хлопьями, вихрился в свете далеких фонарей. За стеклом была белая муть.

И в этой мути я увидел тень.

Это было не четкое очертание. Просто пятно, более темное, чем ночь. Оно перекрывало собой нижнюю часть окна.

Оно сидело там. На отливе. На узкой полоске жести шириной в пятнадцать сантиметров. На двадцатом этаже. При ветре, который сбивает с ног.

Оно сидело.

И оно скреблось.

Я не закричал. У меня просто перехватило дыхание. Горло сжалось так, что я не мог выдавить ни звука.

Я стоял в одних трусах посреди комнаты и смотрел на это темное пятно.

Оно пошевелилось.

Тень сместилась. Словно оно приподнялось.

Звук изменился. Теперь это было не царапанье. Это было...

Тук.

Тук-тук.

Мягкий, влажный стук. Как будто ладонью.

Оно стучало.

Оно просило впустить.

Мой рассудок балансировал на грани. Часть меня, рациональная, кричала: «Беги! Хватай телефон, беги в коридор, звони в полицию, звони кому угодно!».

Другая часть, древняя, животная, шептала: «Не двигайся. Если ты не будешь двигаться, оно тебя не увидит. Притворись мертвым».

Я стоял.

Стук повторился. Настойчивее.

Тук-тук-тук.

И тут я увидел, как ручка окна...

Белая, пластиковая ручка.

Она дёрнулась.

Чуть-чуть. На миллиметр.

Словно снаружи кто-то пытался её повернуть. Или давил на раму с такой силой, что механизм начал поддаваться.

Но снаружи нет ручки. Окно нельзя открыть снаружи. Нельзя. Это невозможно.

Ручка дёрнулась еще раз.

Я взвизгнул. Это был жалкий, позорный звук, но я ничего не мог с собой поделать.

Я бросился к выключателю.

Ударил по клавише.

Свет залил комнату. Обычный, желтый электрический свет.

Я резко повернулся к окну, ожидая увидеть монстра, прилипшего к стеклу.

Но за окном было пусто.

Только снег. Бесконечный, равнодушный снег, летящий из темноты.

Никакой тени. Никакого пятна.

Я стоял, тяжело дыша, и смотрел в ночь. Мое отражение в стекле смотрело на меня — бледный, взъерошенный парень с безумными глазами.

«У тебя едет крыша, Никита. Одиночество до добра не доводит. Дядя Коля тоже, наверное, с ума сходил здесь один. Вот и ты начал».

Я пошел на кухню. Выпил воды прямо из-под крана. Руки тряслись так, что зубы стучали о край стакана.

«Это ветер. Это давление меняется. Рама гуляет. Вот ручка и дёргается. А стук — это лед. Намерз на карнизе и отвалился. Всё объяснимо».

Я повторял это как мантру.

В эту ночь я больше не выключал свет. Я оставил люстру гореть. Лег в кровать, накрылся с головой, оставив только щель для глаз, и лежал, глядя на лампочку.

Я уснул только под утро, когда за окном начало сереть.

Мне казалось, что свет меня спасет. Что пока горит электричество, тьма не может войти.

Какой же я был идиот.

Я думал, что самое страшное — это звуки.

Но самое страшное было уже следующим вечером.

Когда я проснулся следующим утром — разбитый, с красными глазами, опоздавший на работу — я первым делом пошел на кухню.

Я хотел выпить кофе.

Я подошел к столу.

И тут мой взгляд упал на окно.

На кухонном окне у меня стояла москитная сетка. Обычная, рамочная, на пластиковых креплениях. Я не снимал её на зиму — лень было, да и не мешала она.

Так вот.

Сетки не было.

Точнее, она была. Но...

Полотно сетки было разодрано в клочья.

Не просто дырочка. Не просто прореха.

Оно висело лохмотьями, словно кто-то с той стороны, снаружи, рвал его когтями, пытаясь прорваться внутрь. Пластиковая поперечина была сломана пополам и выгнута внутрь комнаты.

Я сидел на кухне, тупо уставившись на остатки сетки, которая теперь напоминала рваные лохмотья флага после проигранной битвы. В кружке остывал кофе, покрываясь противной маслянистой пленкой, но мне было плевать. Меня тошнило. Физически тошнило от одной мысли, которая билась в голове, как пойманная птица.

Птицы. Ветер.

Нет. Хватит врать себе, Никита. Хватит быть идиотом.

Не бывает таких птиц.

Я встал и подошел к окну вплотную, хотя каждый шаг давался с трудом, будто я шел на эшафот. Двадцатый этаж. Я посмотрел вниз. Машины — как спичечные коробки. Люди — как муравьи. Ветер здесь гуляет такой, что иногда кажется, будто дом качается.

Кто мог порвать сетку?

Ворона? Она бы запуталась, оставила перья, погнула бы каркас клювом. Здесь же сетку выдрали. Словно кто-то схватил ее снаружи и потянул на себя и вниз, разрывая прочное полимерное полотно как туалетную бумагу.

И этот кто-то висел в воздухе. На высоте шестидесяти метров над землей.

Мне стало плохо. Ноги подкосились, и я тяжело опустился обратно на стул. Деревяшка скрипнула подо мной, и этот звук показался мне оглушительным в тишине квартиры.

— Что это такое?

Прошептал я вслух. Мой голос дрожал.

— Такого не бывает. Просто не бывает.

Я обхватил голову руками. Пальцы зарылись в волосы, сжимая корни до боли. Мне нужно было почувствовать эту боль, чтобы остаться в реальности.

В голове крутились два варианта. И оба были паршивыми.

Вариант первый: Шиза.

Я сошел с ума. У меня потекла крыша. Может, это наследственное? Дядя Коля был странным, вдруг и у меня гены сыграли злую шутку? Может, я лунатик? Может, я сам встал ночью, открыл окно и изодрал эту сетку ножом, а потом лег спать и забыл?

Звучит бредово. Но это объяснимо. Это лечится таблетками и уколами.

Вариант второй: Мистика.

То, что скреблось ночью... Оно настоящее. Оно материальное. Оно умеет летать или ползать по отвесным стенам.

Я сидел и качался на стуле взад-вперед. Считать себя психом не хотелось. Всегда с психикой было у меня хорошо. Я прошел армию, я работаю с людьми, я сдавал на права — везде психиатры ставили «здоров». Я помню свои сны, я помню, как ложился спать. Я не чувствую себя сумасшедшим. Я чувствую себя напуганным.

Значит... мистика?

Это слово казалось чужим, книжным, нелепым в интерьере моей дешевой кухни с линолеумом «под паркет» и ипотечным графиком на холодильнике. Мистика — это старинные замки, кладбища, туманные болота. А не двадцатый этаж новостройки в спальном районе в две тысячи двадцать пятом году.

Но сетка была порвана. И следы на стекле были.

Я должен был идти на работу.

Я не знаю, как я собрался. Я делал все на автомате. Почистить зубы. Надеть рубашку. Завязать шнурки. Я двигался как робот, стараясь не смотреть в сторону окон. Я задернул все шторы, занавесил их так плотно, чтобы ни один луч света не проник внутрь, и, что важнее, чтобы никто не заглянул снаружи.

День прошел как в аду.

Я сидел в офисе, смотрел в монитор, но не видел цифр. Коллеги что-то говорили, смеялись, обсуждали корпоратив, цены на бензин, новые фильмы. Я кивал, улыбался невпопад, выдавливал из себя какие-то односложные ответы.

— Никитос, ты чего такой?

Спросил Леха с соседнего стола.

— Не выспался? Или заболел?

— Да

Прохрипел я.

— Голова болит. Мигрень.

Я смотрел на Леху и думал: «Если я скажу тебе, что ко мне в окно двадцатого этажа ломится монстр, ты вызовешь скорую или просто поржёшь?»

Я чувствовал себя отрезанным от мира. Вокруг кипела жизнь, обычная, понятная, безопасная. А я был за стеклом. Я был меченым.

Я был поникшим до безумия. Каждую минуту я смотрел на часы. Время тянулось бесконечно, но при этом я с ужасом ждал вечера. Я не хотел возвращаться туда. Я не хотел идти домой.

Но идти было некуда. Денег на гостиницу нет. К родителям? Что я им скажу? «Мам, пап, я боюсь бабайку»? В двадцать шесть лет?

Вечер наступил неотвратимо, как приговор.

Я возвращался домой, когда уже стемнело. Я стоял перед своим подъездом, задрав голову. Мои окна были темными. Двадцатый этаж. Черные провалы на фоне серого неба.

Я поднялся на лифте. Каждый этаж отдавался стуком в висках. 18... 19... 20.

Зашел в квартиру. Быстро включил везде свет. В коридоре, в ванной, в комнате, на кухне. Свет — это жизнь.

Я снова поел на кухне. Механически закинул в себя какие-то макароны, даже не почувствовав вкуса. Я сидел спиной к стене, чтобы видеть всю комнату. Штора на кухне была задёрнута, но я знал, что там, за тканью, зияет дыра в москитной сетке.

Я ждал.

Я не мог уснуть. Я лежал в кровати , оставив включенным ночник. Телефон лежал под рукой.

Час ночи. Тишина. Только ветер гудит.

Полвторого. Сосед сверху уронил что-то тяжелое. Я подпрыгнул на кровати, сердце чуть не выскочило.

Два часа ночи.

Глаза слипались. Организм требовал отдыха. «Может, сегодня пронесет? — думал я вяло. — Может, оно ушло? Может, это было один раз?»

И тут...

СТУК.

Не скрежет. Не шорох.

Отчетливый, тяжелый, требовательный стук.

Тук-тук-тук.

По стеклу в комнате.

Меня словно током ударило. Я сел на кровати, сжимая одеяло побелевшими пальцами.

Стук повторился. Громче.

БАМ-БАМ.

Стекло завибрировало.

Это был не ветер. Ветром так не стучит. Это стучали костяшками. Или когтями. Или чем-то твердым, огромным.

Внутри меня что-то оборвалось. Струна натянулась до предела и лопнула.

Страх, который копился три дня, вдруг трансформировался в истерику. В дикую, безумную злость отчаяния.

— НЕТ!

Заорал я в пустоту комнаты.

— ТАКОГО НЕ БЫВАЕТ! НЕ БЫВАЕТ!!!

Я вскочил с кровати.

— Я ШИЗИК! Я ПРОСТО ШИЗИК! ТАМ НИКОГО НЕТ!

Я хотел доказать это себе. Я хотел разрушить этот кошмар. Я хотел увидеть пустоту за окном, убедиться, что я болен, и успокоиться.

Я подбежал к окну.

— СМОТРИ, ПРИДУРОК!

Крикнул я сам себе.

И я рванул шторы.

Я распахнул их настежь, одним резким движением.

И мир рухнул.

Я упал. Я просто рухнул на пол, на задницу, потому что ноги отказались меня держать. Из горла вырвался не крик, а какой-то жалкий, сдавленный всхлип.

За окном не было пустоты.

За окном было ОНО.

Оно висело в воздухе, прижавшись к стеклу всем телом.

Четыре метра.

Господи, оно было огромным. Даже согнувшись, даже сгорбившись, оно занимало весь оконный проем.

В свете ночного города, в оранжевом мареве фонарей снизу, я видел его отчетливо.

Оно было серым. Кожа... или шкура... она выглядела как мокрый бетон или старый пергамент, натянутый на кости.

Руки.

Его руки упирались в раму по краям. Они были чудовищно длинными, суставчатыми, с огромными кистями. Пальцы были неестественно вытянуты, и на концах я увидел черные, загнутые когти, которые впивались в пластик рамы, оставляя глубокие борозды.

Но самое страшное было лицо.

Оно прижало морду к самому стеклу.

У него не было носа. Только две щели.

Глаза были маленькими, черными, без белков, широко расставленными, как у глубоководной рыбы.

И пасть.

Оно увидело меня. Оно увидело, что я открыл шторы. Что я лежу на полу и смотрю на него.

И оно улыбнулось.

Пасть открылась. Она была огромной, от уха до уха. Внутри было темно и мокро. И ряды зубов. Мелких, острых, как иглы, зубов в несколько рядов.

Оно улыбалось мне, как старому другу. Как еде.

— А-а-а...

Выдавил я, отползая назад, перебирая ногами по ковру.

Оно подняло одну руку.

Медленно. Смакуя момент.

И ударило.

БАМ!!!

Удар был такой силы, что стены затряслись.

Стекло не выдержало. Оно не вылетело сразу, но по нему, как паутина, побежали трещины. Белые, сверкающие в свете фонарей молнии расползлись по всему стеклопакету.

Оно зарычало. Глухо, через стекло, но я услышал этот звук. Звук голодного зверя.

Второй удар.

Оно замахнулось второй рукой.

Я понял: сейчас оно войдет. Стеклопакет не удержит эту тушу.

Инстинкт выживания ударил в голову раскаленной иглой.

БЕЖАТЬ.

Я вскочил. Я не помню, как я оказался в коридоре. Я просто телепортировался туда на чистом адреналине.

Грохот за спиной.

ДЗЫНЬ-ХРЯСЬ!

Звук бьющегося стекла. Огромного количества стекла. Звон осколков, падающих на ламинат.

И сразу за ним — вой ветра, ворвавшийся в теплую квартиру.

И крик.

Нечеловеческий, визгливый, торжествующий крик, от которого кровь стыла в жилах.

И тяжелый удар об пол.

Оно спрыгнуло. Оно было внутри. В моей комнате.

Я слышал, как хрустят осколки под его тяжёлыми лапами.

Я схватил с вешалки первое, что попалось под руку — свою зимнюю куртку. Ключи лежали на тумбочке. Я сгрёб их дрожащей рукой, едва не уронив.

— Уходи, уходи, уходи...

Шептал я как безумный.

Я рванул замок входной двери.

За спиной, из комнаты, раздался грохот мебели. Оно опрокинуло стол. Оно шло за мной. Я слышал его тяжелое, сиплое дыхание.

Я вывалился в подъезд.

Захлопнул дверь.

Вставил ключ.

Руки тряслись так, что я трижды промазал мимо скважины.

— Давай же, тварь!

Заорал я на ключ.

В квартиру, в дверь, с той стороны, что-то врезалось.

БУМ!

Дверь содрогнулась. Железо застонало.

Я повернул ключ. Один оборот. Второй.

БУМ!

Еще удар. Прямо в уровень моей головы. Если бы не дверь, меня бы уже не было.

Я выдернул ключ и отпрыгнул назад.

Я стоял в подъезде. Я побежал наверх, я не помню почему, просто ноги понесли.

Я был в одних трусах. В руках — пуховик. Босиком на ледяной плитке.

Я быстро, кое-как, натянул куртку прямо на голое тело. Застегнул молнию до подбородка. Ноги мёрзли, но мне было плевать.

Я забился в самый дальний угол площадки, за мусоропровод. Вжался в бетонную стену так, словно хотел слиться с ней.

В моей квартире, за железной дверью, бушевал ад.

Я слышал, как оно крушит мебель. Треск дерева. Звон посуды.

Оно искало меня.

Скрежет.

Металл по металлу.

Оно скреблось в дверь изнутри. Оно знало, что я здесь, совсем рядом, за тонким листом металла.

— Гр-р-р-р...

Доносилось из-за двери. Низкое, гортанное рычание.

Я зажал рот ладонью, чтобы не заплакать в голос. Я сидел на корточках, поджав босые ноги под себя, пытаясь сохранить хоть каплю тепла.

Это была самая длинная ночь в моей жизни.

Я не спал ни секунды. Я слушал.

Оно не уходило. Оно ходило по моей квартире. Я слышал его шаги — тяжелые, шлепающие. Я представлял, как оно ходит по моей кухне, заглядывает в ванную своими черными глазками, трогает мои вещи своими длинными пальцами.

Оно было хозяином. А я был бездомным псом, дрожащим под дверью.

Холод пробирал до костей. Я перестал чувствовать пальцы на ногах. Я думал, что умру здесь от переохлаждения, но страх перед тем, что за дверью, был сильнее холода.

К четырем утра оно затихло.

Но я не двигался. Я боялся, что оно затаилось. Что оно ждет, когда я подойду к двери, чтобы ударить снова.

Рассвет наступил мучительно медленно. Серый, грязный свет пополз по стенам подъезда.

Семь утра.

Лифт загудел. Кто-то поехал на работу.

Восемь утра.

Щёлкнул замок соседней двери.

Вышел сосед, тот самый, с которым я говорил вчера. Он был в шапке, с портфелем.

Он увидел меня.

Представьте картину: парень в зимней куртке на голое тело, с синими босыми ногами, сидит в углу за мусоропроводом, трясется и смотрит безумными глазами.

— Сосед?

Он остановился, вытаращив глаза.

— Ты чего? Тебя ограбили?

Я попытался встать, но ноги не слушались.

— Позвони...

Прохрипел я. Голос пропал.

— Пожалуйста... в полицию.

— Что случилось? Кто там?

Он кивнул на мою дверь.

— Там... там кто-то есть. Они выбили окно.

Сосед побледнел, достал телефон и начал набирать 112.

Полиция приехала через двадцать минут. Два хмурых ППСника.

Они посмотрели на меня, на мои босые ноги, переглянулись.

— Ключи есть?

Спросил один.

Я протянул ключи.

Они достали пистолеты. Щёлкнули затворами.

— Жди здесь.

Они открыли дверь.

Я сжался, ожидая выстрелов, криков, рычания.

Но было тихо.

Они вошли внутрь.

— Чисто!

Крикнул один через минуту.

— Никого нет!

Я, опираясь на стену, на ватных ногах, подошел к порогу своей квартиры.

Это было месиво.

Шкаф перевернут. Стол сломан пополам. Диван распорот, наполнитель валялся везде, как снег.

Но самое главное — холод. В квартире было минус двадцать по ощущениям.

Я прошел в комнату, хрустя стеклом под босыми ногами.

Окна не было.

Рама была вывернута наружу. Стеклопакет отсутствовал полностью, только осколки торчали в углах. Штора была сорвана и валялась на полу, истоптанная грязными следами.

Следы.

Весь пол был в следах. Огромные, мокрые, грязные отпечатки босых лап. Снег намело в комнату сугробом.

— Ну ни хрена себе

Присвистнул полицейский.

— Это кто ж так погулял? Медведь, что ли?

— Я... я не знаю...

Прошептал я.

— Оно было огромное...

Я написал заявление. Я писал, что в квартиру проникли неизвестные, разбили окно, устроили погром. Я не стал писать про монстра ,про четыре метра роста и про то, как оно висело за окном. Меня бы увезли в дурку. А мне нужно было уехать к маме.

Полицейские чесали затылки.

— Странно

Говорил один.

— Окно разбито снаружи. Но это двадцатый этаж. Альпинисты? Коллекторы? Ты кому денег должен?

— Никому

Сказал я.

— Ну, будем искать. Но сам понимаешь... Следов взлома двери нет. А через окно... Мистика какая-то.

Они уехали.

Я остался стоять посреди разгромленной квартиры. Ветер гулял по комнатам.

Я не мог здесь находиться. Каждая тень казалась мне Его силуэтом.

Я быстро, как только мог, нашел свои ботинки они были под завалом из книг, надел джинсы, свитер. Собрал в рюкзак документы, ноутбук, зарядку.

Я не стал убираться. Я не стал заколачивать окно. Плевать. Пусть вымерзнет всё к чертям.

Я вышел и захлопнул дверь.

С тех пор прошла неделя.

Я живу у родителей. Сплю на старом диване в гостиной. Свет не выключаю.

Окно в той квартире так и стоит разбитым. Соседи звонили, жаловались, что у них холодно из-за меня. Я сказал, что пришлю рабочих.

Я забрал оттуда все вещи днем, с друзьями. Нас было пятеро крепких парней. Но даже с ними мне было страшно заходить в ту комнату. Я видел царапины на обоях — под потолком. Там, где человек достать не может.

Я не знаю, что делать дальше.

Родители спрашивают, когда я вернусь к себе. А я молчу.

Я не вернусь.

Я продам эту квартиру. Дешево, быстро, первому встречному. Пусть думают, что я идиот, который избавляется от жилья в столице.

Мне плевать на деньги.

Я не знаю, что за чертовщина там была.

Но я знаю одно: оно приходило не грабить. Оно приходило ко мне.

Иногда, по ночам, здесь, у родителей, на первом этаже, я просыпаюсь от того, что мне кажется, будто я слышу стук.

Тук-тук-тук.

Но я не подхожу к окну.

Я больше никогда не смотрю в окна по ночам.

И вам не советую.

Особенно, если вы живете высоко. Они любят высоту. Там их никто не видит.

Кроме нас. Тех, кто не спит.