На рубеже веков 1

…День был торжественный, сегодня в России выбирали президента.

Не смотря на то, что претендентов было пятеро – шансы были только у одного. Причём, почти стопроцентные.

Переключая каналы, мы искренне забавлялись, наблюдая как, весь мир, желал победы Медведеву. Все устали бояться грозного Путина и клюнули на детские щечки и наивные глаза Дмитрия Анатольевича.

Мы с Катькой только переглядывались. Наивные! Достаточно посмотреть ему в глаза, чтобы понять, насколько этот человек не прост. Когда же мы увидели как Путин и Медведев плечом к плечу, словно былинные богатыри, выходят из Кремля и идут к трибуне, Катька вздохнула и пробормотала:

– Ну, вот и всё.

– Лишь бы американцам не продался, – добавил я.

Телевизор надоел, и мы решили отдохнуть. В свете последних событий настроение у нас было лирическое, поэтому завтракали при свечах, под тихую музыку семидесятых. Потом я подкрался к ней сзади и тихо, чтобы услышала только она, шепнул ей на ухо:

– Я тебя люблю.

– Я тоже, – счастливо ответила она…

Вот оно настоящее счастье: засыпать и просыпаться с любимой женщиной, знать, что ты кому-то нужен…

Катерина проснулась первой и, бесцеремонно меня растолкав, спросила:

– Вань, а где твои детские фотки?

– В шкафу.

– Покажи.

Я вздохнул и с неохотой встал с дивана.

Фотографии смотреть не хотелось, благодаря неординарной внешности детство моё было не таким уж безоблачным. Но, зная Катьку, понимал, что она всё равно настоит на своём.

Вытащив маленькую коробку, я снял крышку и задумчиво посмотрел на то немногое, что осталось от мамы и прошлой жизни: несколько фотографий, кусочек ткани с данными, который был завязан на моей ручке в роддоме, прядь маминых волос и мои, срезанные в первую стрижку. Вот и всё, что я забрал несколько лет назад из своей квартиры перед продажей.

Катька задумчиво, в который раз, посмотрела на мамины фотографии, а потом с умилённой улыбкой взяла пожелтевшую пачку моих изображений. На чёрно-белых карточках я выглядел почти нормальным ребёнком, только очень уж серьёзным.

Наконец, она аккуратно вытряхнула из старого конверта несколько пушистых прядей, таких белых, что они казались прозрачными. Ласково поглаживая их кончиками пальцев, Катя прошептала:

– Нежные как шёлк.

Я, ничего не отвечая, прилег к ней на колени, и она немедленно взъерошила мне волосы, от удовольствия я замурлыкал.

Неожиданно её рука замерла и напряглась. Я приоткрыл глаза и увидел ошеломленный взгляд Катерины. Удивившись, я, на всякий случай, сунулся к ней ментально – круговорот формул, цепочек ДНК и образов проводимых опытов обрушился на меня.

– Котёнок, что с тобой? – всерьёз забеспокоился я, вскакивая.

Всё так же молча, разглядывая лежащие на ладони пряди, она ловко поймала меня и, схватив за волосы, принялась их сравнивать. Затем вихрем слетела с дивана и кинулась к альбому с армейскими и самыми последними фотографиями. Пару минут она торопливо их просматривала, потом резко скомандовала:

– Линзы сними!

– Что?

– Снимай! Кому говорят! – рявкнула она.

Пока я, недоумевая и всё больше беспокоясь, выполнял приказ, она уже вытащила несколько приборов и налобное зеркальце, как у окулиста.

Направив лампу мне в лицо, она внимательно изучила мои глаза и, растерянно затрясла головой, затем, подумав о чём-то несколько минут, твёрдо сказала:

– Собирайся!

– Куда?

– В лабораторию.

– Зачем?

– Отца предупреди! – вместо ответа отозвалась она, – И одевайся.

– Да что случилось-то!? – завопил я.

– На месте расскажу, – пообещала она, выскакивая на улицу.

Дверь звонко хлопнула. Когда я выбежал на крыльцо, меня уже ожидала машина, а Катька нетерпеливо егозила за рулем. Как только я сел, она резко газанула.

Я уже начинал злиться по-настоящему, и вдруг понял, что мы направляемся на базу к отцу, а не в центр, и изумился ещё больше. Ермоленко встретил нас у входа. Он был заинтригован, но не более того.

– Дядя Петя, привет! – торопливо сообщила Катька, чмокнув его в щёку, и, таща меня за собой, помчалась вниз, на биологический этаж.

– Что случилось? – с вежливым недоумением поинтересовался отец, с трудом успевая за нами.

– Понятия не имею, – честно признался я.

– Надеюсь, это стоящая новость, – задумчиво протянул он, а я живо уловил недовольство Антуанетты.

Внизу нас ждал дядя Юра и куча лаборантов.

– Немедленно возьмите образцы крови, кожи и волос на анализ! – распорядилась Катька.

– А мочу и кал не надо?

– Лаборатория в конце коридора, стаканчики там дадут, – совершенно серьёзно подтвердила она, направляясь к своему кабинету.

– Эй! – завопил я, пытаясь вырваться из цепких рук лаборантов, – Я же пошутил!

– А я нет, – отозвалась она, из кабинета шурша халатом.

Отец с молчаливым интересом наблюдал за этим безобразием, но вмешиваться не собирался.

Через полчаса – злой, встрёпанный, с исколотыми пальцами и венами я, наконец, ворвался к Катьке, собираясь высказать всё, что о ней думал, но не смог. В кабинете заседал целый консилиум. На моё появление отреагировали каким-то нездоровым вниманием и плотоядными взглядами. От такого приёма я немного струхнул и поспешил сдать назад, но номер не удался. Уже через минуту все собравшиеся ощупывали и осматривали меня наисерьёзнейшим образом. Особенно почему-то их всех интересовали мои глаза и волосы.

– Поразительно, – подвел итог дядя Юра, – первый в мире вампир-альбинос, перестаёт быть таковым.

– В каком смысле?

– Ты на себя в зеркало давно смотрел? – вместо ответа спросил один из врачей.

– Сегодня, – буркнул я.

– Замечательно. И ничего не увидел?

– А что я там должен увидеть?

– У тебя волосы темнеют, дубина! – пояснила Катька, – И глаза тоже!

Я растерялся, не понимая, шутят они или нет. Глядя на мою озадаченную физиономию, дядя Юра снизошёл до объяснений:

– Похоже, наны начали перестраивать твою внешность, чтобы не тратить лишнюю энергию на защиту кожи и глаз. Так что, думаю лет через десять – пятнадцать мы будем иметь кареглазого блондина…

– А может голубоглазого! – возразила Катька.

– Возможно, – согласился её учитель.

– Ни фига себе! – только и смог выдавить я, краем глаза уловив изумление, нарисовавшееся на лице Ермоленко…

…К концу дня мои злоключения не закончились, поскольку я стал невероятно популярной персоной среди заинтересованных учёных. Причем, каждого из них, интересовали анализы отобранные собственноручно. В конце-концов, не выдержав, я сбежал, но к сожалению, недалеко, а всего-навсего домой, где меня и отыскала Катерина. Выглядела она решительно, хотя и несколько виновато. Меня её переживания совершенно не интересовали, и я немедленно набросился на нее с упрёками.

– Ты хоть понимаешь, что натворила?! Зачем всем раззвонила?! Что сама не могла изучать? Они же меня на запчасти разберут!

– Не разберут! – успокоила она, – Я уже договорилась, все будут пользоваться теми материалами, которые успели взять сегодня и моими исследованиями.

Я зашипел так, что она отпрыгнула и, умильно поглядывая на меня, затараторила:

– Ну что ты, Ванечка! Ну, больше ничего не будет! Может только ещё пару раз пальчик уколем, но ведь всё заживёт!

– И что, я должен этому обрадоваться?

Поняв, что гроза миновала, она прижалась ко мне и добавила:

– Ну, ещё, пожалуй, в Лондон или Париж съездим – на симпозиум.

– Что?!

– А ты как думал? Думаешь, альбиносы каждый день нормальными людьми становятся?! И вообще, ты радоваться должен, что можешь внести свой вклад в науку. А ты вместо этого ноешь!

Но я решил обидеться всерьёз и, мрачно надувшись, отвернулся. Катька, повздыхав, удалилась на кухню, но даже запах любимого пирога с мясом не заставил меня сменить гнев на милость. И тогда она пустила в ход тяжелую артиллерию, поставила на компьютерный стол блюдо, притащила кофейник и демонстративно взяла очередную папку с записками отца. Такого коварства я не ожидал. Пришлось перебираться из кресла на стул, обиды уже не было.