На той стороне суицида

Персонаж: Артем Соколов, 32 года, врач-травматолог, старший лейтенант медицинской службы запаса.

Пролог

Тишина операционной была другой. Не напряженно-сосредоточенной, как в его городской больнице, а тяжелой, спертой, пропитанной пылью, порохом и страхом, который витал даже здесь, в глубоком тылу. Артем быстро, почти автоматически, накладывал швы. Руки помнили движения, но разум был где-то далеко, за сотни километров, на той самой передовой, куда его, вопреки всем приказам и логике, бросили не хирургом, а... пехотинцем. "Не хватает людей, доктор. Вы же мужчина, военнообязанный. Штык в землю – и вперед." Фраза военкома резала ухом даже сейчас, сквозь гул генератора и стоны раненого. Он должен был руководить этим госпиталем. Вместо этого – окопная грязь, леденящий страх и лица парней из его взвода... Лица, которые уже растворились в кровавой каше после того артналета.

Его спасла стена цеха полуразрушенного завода. Обрушилась на него, придавив, но приняв на себя основной удар осколков. Спасла, чтобы обречь на медленное умирание в темноте. Трое суток. Перебитый позвоночник. Ноги, ставшие чужими, неподъемными бревнами. И нарастающая, леденящая душу боль в левой руке. Когда их откопали, он уже почти не чувствовал пальцев. Почти.

Часть I: Осколки Жизни

Госпиталь. Белый свет, резкий запах антисептиков, сменивший пороховой дух. И слова, падающие как приговор:

"Спина... Спинной мозг поврежден необратимо. Паралич нижних конечностей. Тазовые функции... под вопросом. Левая рука... Гангрена. Некроз тканей из-за длительной ишемии. Ампутация выше локтя неизбежна. Срочно."

Он не кричал. Не плакал. Он врач. Он понимал снимки, отчеты, клиническую картину лучше, чем усталый хирург, произносящий вердикт. Понимал, что это – конец. Конец Артема Соколова, человека, который ходил, бегал, оперировал, держал скальпель двумя уверенными руками. Теперь он – овощ. Груда бесполезного мяса на больничной койке. Надежда теплилась слабо: "Может, ноги? Может, хоть что-то..." Но после ампутации руки, после первых попыток пошевелить пальцами ног, которые оставались мертвыми, надежда выгорела дотла. Осталась пустота. Глубокая, черная, бездонная.

Два месяца. Два месяца ада. Пролежни, которые мать потом будет обрабатывать со слезами на глазах. Фантомные боли в отсутствующей руке – дикое, извращенное напоминание о том, что потеряно навсегда. Унизительная зависимость во всем: повернуться, поесть, сходить в утку. Он ловил на себе взгляды медперсонала – не злые, нет. Скорее... жалостливые. Или усталые. "Очередной обрубок". Он сам когда-то так, про себя, думал о безнадежных больных? Теперь он – этот обрубок.

Часть II: Клетка на Третьем Этаже

Его привезли домой. В старую "двушку" на третьем этаже пятиэтажки без лифта. Отца и мать он не видел полтора года. Теперь они стояли перед ним – постаревшие на десятилетие. Седина, морщины, руки, дрожащие от напряжения и горя. В их глазах читалось все: безмерная любовь, ужас от того, что стало с сыном, и страшная, гнетущая усталость. Он видел, как мать ночью плачет на кухне, заглушая рыдания полотенцем. Видел, как отец, бывший слесарь, часами ковырялся с палкой и веревками над старой, скрипучей инвалидной коляской, пытаясь приспособить ее под одну руку. Безнадежно. "Я – их крест. Их наказание", – думал Артем, глядя в потолок своей детской комнаты, превратившейся в камеру.

Обещанная коляска с электроприводом? Мираж. Звонки в соцзащиту, военкомат, фонды ветеранов. Бесконечные гудки, отфутболивания с одного номера на другой. "Документы рассматриваются", "Очередь большая", "Денег не выделено", "А вы точно имеете право?" Последний звонок оборвал тоненькую нить надежды: "Слушайте, Соколов, вас таких – раненых – как собак нерезаных! А денег – кот наплакал. Ждите, когда будет. Не нравится – пишите куда хотите!" Хлопок трубки. Удар в пустоту.

Выплаты? Тоже застряли в бюрократическом болоте. На копейки, которые приходили с опозданием, не прожить. Старики вытягивали свою скромную пенсию на троих. Артем чувствовал себя паразитом, пожирающим последние силы своих родителей. Работа? Кто возьмет парализованного безрукого врача? Он не мог даже доехать до собеседования. Его мир сузился до комнаты, коридора и... балкона.

Часть III: Балкон

Балкон стал его спасением и его проклятием. Чтобы добраться до него, требовался подвиг. Отец ставил коляску вплотную к балконной двери. Артем хватался сильной правой рукой за косяк, за специально прибитый стальной прут, и, превозмогая адскую боль в спине, волоком перетаскивал свое непослушное тело через высокий порог на холодный бетон балкона. На это уходило минут пятнадцать. Он покрывался холодным потом, сердце бешено колотилось.

Но там, на балконе, он мог дышать. Смотреть на клочок неба между соседними домами. На облака, плывущие в неизвестность. На редкие звезды, пробивающиеся сквозь городскую засветку. Здесь, в этой тесной клетке над землей, он чувствовал призрачную свободу. Здесь он думал о смерти. О том, как легко было бы просто... перевалиться через эти невысокие перила. Остановить эту бесконечную боль, унижение, быть обузой. Мысль витала постоянно, как навязчивая мелодия. Его удерживало только одно – вид материнских слез. Он не мог нанести им этот последний удар. Пока не мог.

Часть IV: Росчерк на Небе

Ночь была тихой. Родители спали. Артем, изможденный очередной бессонницей и фантомной болью, сидел на балконе в старой отцовской телогрейке. Глядел вверх, туда, где редкие звезды мерцали холодным, равнодушным светом. "Так далеко... Как и все теперь..." – подумал он.

И вдруг... звук. Снизу. Из густых кустов сирени, что росли прямо под их балконом. Сдавленный хрип. Потом стон. Не просто стон – мольба, переходящая в шепот ужаса:
"Нет... Пожалуйста... Нет... Отстаньте..."
Резкий шорох. Приглушенный смешок. Звук рвущейся ткани.
"Молчи, сука! Еще пикнешь – пырну!"

Артем вздрогнул, всем телом рванувшись вперед. Боль пронзила спину, заставив его вскрикнуть в кулак. Он схватился правой рукой за холодные перила, изо всех сил подтянулся. Заглянул вниз.

Луна, выглянувшая из-за туч, осветила жуткую сцену. В кустах, на растерзанной куртке, лежала девушка. Один – коренастый, в капюшоне – сидел верхом на ней, зажимая ей рот ладонью. Второй, тощий, с перекошенным от возбуждения лицом, держал в руке нож с широким лезвием и рвал на ней последние лоскуты одежды. Ее глаза, полные немого ужаса и слез, смотрели вверх. Прямо на него. На Артема.

Надо помочь! Мысль ударила, как ток. Привычный рефлекс врача, человека. Но следом – леденящее осознание. Чем?
Закричать? "Помогите!"? Они ее зарежут за секунду и смоются. Родители? Они старые, медлительные. Они не успеют сбежать с третьего этажа. Эти твари могут покалечить и их. Позвонить в полицию? Телефон в комнате. Он не успеет доползти, даже если крикнет родителям. А пока он будет пытаться... с ней будет кончено.
Я ничего не могу! Ни-че-го! Беспомощность сжала горло, горче слез. Он был прикован к балкону, как к позорному столбу, вынужденный наблюдать за надругательством.

В этот момент, высоко в небе, прямо над ним, ярко, решительно, прочертила путь падающая звезда. Длинный, красивый, мимолетный росчерк. Знак. Последняя искра в кромешной тьме его существования.

Взгляд Артема метнулся от звезды – к девушке внизу, к ее глазам, полным животного ужаса и мольбы. К ножу в руке тощего урода. К капюшону второго. И в голове, с пугающей, кристальной ясностью, сложилась картина. Простая. Жестокая. Единственно возможная.

Расчет. Траектория. Точка приложения силы. Его тело, бесполезное, обреченное, могло стать оружием. Последним выстрелом. Последним скальпелем. Последним делом.

Не было страха. Не было сожалений. Не было калейдоскопа воспоминаний. Был только холодный, хирургический расчет и одна, пронзительная мысль, обращенная в темноту квартиры: Надеюсь, родители поймут.

Он действовал резко, с силой, о которой не подозревал. Правая рука вцепилась в верхнюю перекладину перил. Мышцы плеча и спины, невзирая на боль, напряглись до предела. Он подтянулся, перекинул бесчувственные ноги через перила. На мгновение повис в воздухе, спиной к земле, глядя в бескрайнее, равнодушное небо, усеянное звездами. Успела мелькнуть только одна звездочка, похожая на ту, что упала.

Полет занял меньше секунды. Он не пытался группироваться. Напротив. Он распахнулся миру, как птица. Цель была – точка под ним. Голова того, кто держал нож.

Эпилог: Слово Корреспондента

"...Именно так, Ирина. Трагедия, обернувшаяся спасением. Ночью, в тихом дворе дома номер 15 по улице Мира, произошло чудовищное преступление. Двое неизвестных пытались изнасиловать 22-летнюю местную жительницу. Им могло бы сойти с рук, если бы не... героический поступок инвалида-ампутанта, ветерана боевых действий Артема Соколова, проживавшего с родителями на третьем этаже этого дома. По свидетельству спасенной девушки и данным следствия, Соколов, услышав крики о помощи, выбрался на балкон и, видя происходящее и свою неспособность помочь иным способом, совершил... суицидальный прыжок. Падая, он своим телом накрыл одного из насильников, получившего несовместимые с жизнью травмы головы. Смерть наступила мгновенно. Второй преступник, испугавшись, скрылся, но его личность уже установлена, объявлен в розыск. Девушка отделалась испугом и легкими ушибами. Она настаивает, что мужчина прыгнул специально, чтобы спасти ее. Родители Соколова подтверждают его тяжелейшее психологическое состояние после возвращения с войны, но также верят, что в последний момент он действовал осознанно, как герой. Парадокс в том, что именно отчаянный шаг отчаявшегося человека спас жизнь невинной жертве. Артем Соколов не дождался положенной ему по закону электроколяски и не получил в полном объеме причитающиеся выплаты. Соответствующие ведомства уже начали служебные проверки по этому факту. На месте работают следователи... Евгений, Новости 24, у дома номер 15 по улице Мира."

Камера показывает балкон на третьем этаже. Пустые перила. Внизу – огороженное место падения, пятно, присыпанное опилками. Старики Соколовы стоят в дверях подъезда. Мать, укутанная в платок, беззвучно плачет, глядя на балкон. Отец держит ее за плечо. Его лицо – каменная маска горя, но в глазах, устремленных туда, откуда прыгнул сын, читается что-то помимо боли. Что-то вроде... страшного понимания и горькой, невыносимой гордости. На тротуаре, прислонившись к стене дома, стоит бледная, закутанная в чужой плащ девушка. Она смотрит на пятно опилок, потом поднимает глаза на пустой балкон. И тихо, так тихо, что не слышно даже микрофону, шепчет:

"Спасибо..."

Ветер подхватывает ее слова и уносит в холодное ноябрьское небо, к далеким, равнодушным звездам. На той стороне суицида, где отчаяние обернулось последней возможностью быть человеком.