На весах

Глава 1. Весточка с того света

Сознание возвращалось нехотя, будто вылезая из скользкой, липкой ямы. Сперва came боль — тупая, разрывающая пульсация в висках. Потом — звук. Навязчивый, прерывистый, как сигнал тревоги. Это вибрировал где-то за стеной мобильный.

Алексей застонал, пытаясь зарыться лицом в подушку, вдохнув запах старого белья, табака и беспросветной тоски. Похмелье. Опять. Дежавю, растянувшееся на всю жизнь.

Телефон не умолкал. «Серёга, — с надеждой подумал Алексей. — Надо же кому-то залить вчерашнее». Он с трудом оторвал голову от подушки. Комната плыла в полумраке, засыпанная окурками, пустыми бутылками из-под дешёвого пива и обрывками каких-то бумаг. Рука нащупала на полу холодный корпус телефона.

На экране незнакомый номер.

— Алё? — его голос прозвучал как скрип ржавой двери.

— Лёх, это ты? — голос на том конце был не Серёгин. Женский, взволнованный, знакомый до боли. Маша, их общая знакомая из того самого бара «Подвал».

— Я. Если ты предложишь мне куда-то пойти, я вежливо пошлю тебя нахуй и лягу обратно.

— Лёх, ты не видел Катю? — в её голосе слышалась паника.

Мысль заработала со скрипом. Катя. Они не виделись... сколько? Дня три? Четыре? После последней ссоры. Та была особенно жёсткой. Он что-то кричал про её истерики, она — про его никчёмность. Обычный их джентльменский набор.

— Нет, — буркнул он. — Наверное, у новой жертвы гостит. Или старые долги отдаёт.

— Лёх, это не смешно! — голос Маши дрогнул. — Она пропала. С вечера послезавшнего. Не выходит на связь. Её нет дома. На работу не вышла. Это не на неё похоже.

В груди что-то ёкнуло. Тот самый мерзостный червячок беспокойства. Но он тут же подавил его волной цинизма.

— Маш, похоже. Это на неё очень даже похоже. Устроить драму, чтобы все её искали. Ты же её знаешь.

— Нет, не знаю! — она почти кричала. — Мне кажется, с ней что-то случилось! Может, ты... может, ты что-то знаешь? Вы же... вы же последнее время вместе были.

«Вместе». Какое ёмкое слово. Оно означало пьяные ночи на холодных крышах, взаимные упрёки, слёзы, залитые дешёвым вином, и редкие, яркие, как вспышка магния, моменты, когда казалось, что всё можно починить.

— Ничего я не знаю, — отрезал он, и голос его прозвучал злее, чем он хотел. — Сама себя в говно вляпала, пусть сама и вылезает. Не звони сюда больше.

Он бросил трубку. Тишина в комнате снова стала густой и давящей. Он потянулся за сигаретой, но рука дрожала. Фраза «она пропала» засела в мозгу, как заноза.

«Сама себя довела», — повторил он про себя, затягиваясь до хрипа. Это была его мантра, его щит. Удобно во всём винить её. Её нервы, её перепады настроения, её тёмное прошлое, о котором она не любила говорить. Так было проще. Не видеть собственной роли в этом падении.

Он пытался заснуть, выключиться, но уже не мог. В голове всплывали обрывки того вечера. Её бледное лицо. Слова, сказанные сгоряча: «Ты ещё обо мне услышишь, Лёха. Услышишь, и тебе будет хуже, чем мне».

Он списал это на истерику. Теперь это звучало как предсмертная записка.

Прошло два дня. Два дня он пил один, пытаясь затопить в алкоголе назойливый голос совести. Он не звонил, никуда не выходил. Просто ждал, что всё разрешится само. Что она объявится, злая, заплаканная, и всё начнётся по новой.

Но дверь постучали.

Стук был чёткий, официальный, не суетливый, как у соседа, и не размашистый, как у Серёги.

Алексей, натянув грязные jeans, побрёл открывать.

За дверью стояли двое. Первый — мужчина лет сорока пяти, в строгом, но немарком пальто, с усталым, абсолютно непроницаемым лицом. За ним — молодой парень в форме.

— Алексей Владимирович? — спросил старший. Голос ровный, без эмоций.

— Вам кого? — буркнул Лёха, хотя всё внутри уже сжалось.

— Следственного комитета, — мужчина показал удостоверение. Мелькнула печать. Фамилия — Гордеев. — Можно на минутку? По поводу Екатерины Сорокиной.

Сердце ушло в пятки. Алексей молча отступил, впуская их в своё позорное логово. Следователь — Гордеев — бегло, почти незаметно окинул взглядом комнату, и Алексей поймал себя на мысли, что ему стыдно. Стыдно за грязь, за пустые бутылки, за свою жизнь.

— Катя... что-то случилось? — спросил он, пытаясь сделать вид, что только что проснулся.

— Она пропала, — Гордеев сел на краешек стула, предложенный Алексеем. — Вы знакомы, верно?

— Ну... да. Раньше встречались. Недавно.

— Когда в последний раз видели?

— Неделю назад, наверное. — Алексей соврал. — Мы... перестали общаться.

Гордеев кивнул, делая пометку в блокноте.

—Понимаете, версия пока одна — несчастный случай. Или суицид. У неё, скажем так, была нестабильная психика. Судя по рассказам знакомых.

«Вот видишь, — ликовало что-то внутри Алексея, — я же был прав. Сама себя довела».

— Но есть нюансы, — следователь поднял на него взгляд. Взгляд тяжёлый, сканирующий. — Её кошелёк, телефон, всё осталось дома. Одежда, в которой она ушла... тёплая. А на улице было плюс пять. Складывается впечатление, что она не просто вышла. Она куда-то шла. Намеренно.

Алексей молчал.

— И ещё, — Гордеев достал из пакета прозрачный файл. В нём была фотография. Селфи. Катя на той самой крыше, где они часто тусовались. На ней была та самая тёплая кофта. Рваные колготки. А на заднем плане, в дверном проёме, чуть в нерезкости — чья-то тень. Отчётливо виднелась мужская рука в чёрной перчатке. — Вы знаете, кто это?

Лёха почувствовал, как кровь отливает от лица. Нет, он не знал. Но перчатка... это было странно. Кто ходит в перчатках в такую погоду?

— Нет, — прохрипел он. — Не знаю.

— Странно, — следователь убрал фото. — Вы были её близким человеком. Мы проверяем все варианты. Если вспомните что-то — что угодно, о её прошлом, о её делах, о возможных долгах... — он снова окинул взглядом комнату, — звоните.

Они ушли, оставив после себя запах официальщины и тяжесть невысказанных подозрений. Алексей понял, что тот взгляд, тот ровный, холодный голос, сказал ему прямо: «Я вижу тебя. Я вижу, что ты за тип. И ты — мой главный подозреваемый».

Версия о самоубийстве треснула. Тёплая одежда. Перчатка. Она куда-то шла.

Остатки чувств, вина, прокисшая любовь, дикое любопытство — всё это сбилось в один комок в его глотке. Он подошёл к ноутбуку. Чёрный экран отражал его измождённое, небритое лицо. Лицо алкоголика и неудачника.

«Сама себя довела», — попыталась вынырнуть мантра. Но теперь она звучала слабо.

Он запустил ноутбук. Первым делом полез в её старые переписки. Он знал пароль от её почты — тот же, что и от её аккаунта в телеге. «На смерть дружбы», — сказала она тогда, давая его. Ирония судьбы.

Письма, шутки, фотки... Всё то, что он видел тысячу раз. Он листал их, чувствуя, как тошнота подкатывает к горлу. Он искал... знак. Намёк. Всё, что могло бы связать её с той тенью в перчатке.

И тогда он нашёл папку. «Старое». Заархивированную, спрятанную под паролем. Он машинально вбил тот же пароль — не подошло. Потом попробовал её день рождения — нет. Свой день рождения — нет. И тогда он, сам не зная почему, вбил дату их первой встречи.

Архив открылся.

Там были старые, ещё школьные фото. Катя с одноклассницами. Катя с каким-то пожилыми людьми — видимо, родители. И потом... одна фотография. Катя лет семнадцати. Она стоит у входа в какой-то старый, заброшенный-looking дом, похожий на дачу. Рядом с ней — мужчина, лет пятидесяти, крепкий, с бычьей шеей и спокойным, властным лицом. Его рука лежит на её плече не как ласка, а как демонстрация собственности. А её поза... Она не прижата к нему. Она застыла, отстранённо, будто пытаясь не дышать. Её глаза смотрят прямо в объектив, и в них — не грусть. Страх. Чистый, животный, немой ужас.

Подпись под фото: «С дядей Лёней. Разбирали старые вещи на даче».

Сердце в груди пропустило удар, застучало с новой, бешеной силой. Лёд прошел по коже.

Дядя Лёня? Она всегда говорила, что родных почти не осталось. Что она одна.

Он увеличил фото, пока пиксели не поплыли. Лицо мужчины было знакомо. Смутно, с самого дна памяти, из криминальных сводок местных новостей... Аркадий «Лёня» Леонидов. Предприниматель. С подмоченной репутацией. Отмывание денег, может, даже что-то серьёзнее. Тот, с кем лучше не связываться.

И тут мантра «сама себя довела» разбилась вдребезги с тихим, почти слышным звоном. Его охватила новая, всепоглощающая волна тошноты — от осознания.

Он не знал её. Совсем. Он делил с ней постель, бутылку, боль, но он не знал, кто она, откуда этот страх в её глазах и что связывало её с этим человеком.

И если он не знал её... то что ещё он не знал о её исчезновении?

Он отшатнулся от ноутбука, будто от раскрытой могилы. Рука сама потянулась к полупустой бутылке из-под пива. Он зажмурился.

«Если я торчать не стану... — прошептал он в тишину комнаты, сжимая холодное стекло. — Если я сейчас не сопьюсь... maybe я смогу это понять».

Но тишина не ответила. Она только ждала его выбора. А прошлое, его и её, уже протягивало к нему свои холодные, перчаточные руки.