Наберу

Я открываю глаза и вижу пробивающийся через неплотно пригнанные доски вагона голубой свет.

Это вагон-теплушка.

Свет медленно движется, словно мы проезжаем вдоль вереницы телеграфных столбов. Вот мелькнуло что-то крупное и большое, возможно, строение. Какая-нибудь водонапорная башня. Я давно путешествую, я видел много водонапорных башен.

Я видел, как вокруг одной из них танцевали безглазые люди, а сама башня висела в воздухе. Хотя кого этим сейчас удивишь?

Я собирался остаться в том городке на зиму, но вместо этого посмотрел на безглазых танцоров, повернулся и залез в первый попавшийся состав. Он шел на юг. Хоть в этом повезло.

Я чувствую, как поезд замедляет ход. Кажется, скоро станция.

Не люблю станции. На них всегда что-то случается.

Поезд в последний раз дернулся, зашипели тормоза.

Дверь вдруг дернулась и с грохотом поехала в сторону. Голубой вечерний свет залил внутренности вагона.

Черт! Внутрь залетел рюкзак, за ним быстро забрался человечек.

Я успел вскочить и встать так, чтобы вошедший меня не сразу увидел. Неужели я попался? Дернуло же меня выбрать этот вагон!

Потом я разглядел рюкзак и успокоился.

Это такой же как я. Только совсем мальчишка. Бродяга поездов.

Поездатый бродяга, как шутил мой друг Веня.

Я видел, как его сожрал гигантский левиафан. Ожившее чудо оскалило зубы, наклонилось и проглотило Веню целиком.

Он так и не опустил руку с горящей зажигалкой. Словно Данко, сжимающий в ладони свое пылающее сердце.

Всегда смотри чуду в лицо. Прямо и смело.

Я скучаю по Вене. По его суховатому кашляющему смеху, словно он поперхнулся и его вот-вот вырвет. По его странным песням-акынкам. Веня пел про поезда. Про жизнь. Про счастье ехать, куда глаза глядят, и слушать, как стучат колеса.

Я мог бы ему позвонить.

Но я не позвоню.

Внутри меня привычно звякнуло.

- Эй, - позвал я. - Все хорошо.

Бродяга мгновенно обернулся, сверкнул глазами. Черт. Не подросток.

Это была девушка.

* * *

Ее звали Криста. И она, как и я, путешествовала поездами. Вернее, это она путешествовала, а я в них жил. Уже почти два года – делая паузу только на короткую зимовку в каком-нибудь городке. Но я не стал об этом рассказывать.

Таких, как мы, называют «тунеядцами» и «борзыми». Нас ловит милиция, кто-то из моих знакомых получил реальный срок. Не повезло. Но поезда – наша территория. Только нужно знать правильный поезд. Есть «дикие», которые принадлежат только сами себе. Некоторые из них опасны, как опасны хищники или змеи. А есть «ручные». И там опасна как раз линейная милиция.

- Какая книга? – спросила Криста.

Я пожал плечами, перелистнул страницу.

- Любая подойдет.

- Любая?

- Главное, чтобы в ней не было чуда.

Она подняла взгляд. И я снова поразился, какие у нее яркие голубые глаза. Словно тот самый свет сквозь стенки теплушки.

Я не знаю, почему ходят эти поезда.

Некоторые из них везут грузы. В других даже есть машинисты-люди. Третьи идут по воздуху. Эти самые страшные. Но и самые крутые.

- Ненавижу чудеса, - сказал я.

- А что ты тогда читаешь?

- «Аэропорт» Артура Хейли.

- И там нет чудес?

Я пожал плечами.

- Ну, только одно.

- Какое?

- Логика.

Криста посмотрела на меня, потом засмеялась.

Я так и не спросил, от кого она бежит. Мы, беглецы, очень аккуратны с вопросами. Потому что в ответ она могла спросить, от кого бегу я.

Она сказала:

- Почему ты не снимешь куртку? Здесь же жара, не продохнуть.

Я кивнул. Когда встает солнце, холодный вагон прогревается насквозь. И становится нечем дышать. Как в печке.

- Не хочу.

Криста пожала плечами. Как хочешь. Стянула олимпийку и осталась в одной футболке. Я посмотрел на Кристу — и у меня тут же взмокла спина.

Мокрая от пота белая футболка с символом Олимпиады. Многорукий олимпийский Мишка лукаво улыбался мне. Криста потянулась и улеглась на матрас, закинув тонкие руки за голову.

Кажется, я слишком давно не видел девушек.

- Есть хочешь? – спросил я.

Она покачала головой. Затем встала и начала бродить по вагону. Зарылась в какой-то ящик.

- Что там? – спросил я.

- Смотри сам.

Она повернулась, нажала кнопку. Щелк. Купол мгновенно возник из ничего. Инженерное чудо, которое поражает меня намного сильнее всяких арахнид и левиафанов.

Зонтик.

Я чихнул. Черт, пыли здесь… Встал, пошел к ней.

И тут я вдруг остановился. Кажется, я забыл задать главный вопрос. Тот, что научил задавать новым попутчикам мой друг Веня.

- Ты из Института?

Она замерла. Потом равнодушно пожала плечами. Покрутила зонтик, нажала на кнопку – зонтик безвольно сдулся, словно из него выпустили желание жить.

- Какого еще института?

Но меня ей было не обмануть. Она прекрасно знала, из какого.

* * *

У «железки» я увидел надпись "Колхоз имени 30 мая "Красный арахнид".

Старик увидел нас и выпрямился. Серые глаза зорко посмотрели на нас из-под седых бровей.

- Кто такие?

- Из города.

Я всегда говорю "из города", потому что это правда. Я плохо умею врать.

- Собиратели фольклора, - сказала Криста спокойно. Волосы она перевязала косынкой, словно комсомолка из фильма. - По заданию института. Это у вас поют частушки об арахнидах?

Как она легко сказала "института". А что, если в колхозе есть отделение "СпецТеха"? Да нет, вряд ли. Разве что в ближайшем городе.

- А! - Старик улыбнулся. - Студенты?

- Этнографы, аспиранты, - сказала Криста. - Кафедра лингвистики. Будем у вас материал собирать.

- Ну уж сразу... матерьял. Поют бабы всякую ерунду.

- Народное устное творчество — это важно, - серьезно сказала Криста. И тут даже меня проняло. Старик смотрел на нее — и было видно, как ему приятно смотреть на нее, такую красивую и серьезную. И мне вдруг страшно захотелось, чтобы это на несколько минут стало правдой. Мы аспиранты, этнографы. У нас задание от кафедры.

- Есть хотите? - спросил старик.

Мы переглянулись.

- Не без этого, - признался я. - ээ...

- Георгий Иванович, - сказал старик. И протянул руку.

- Тимур, - сказал я. Рука была жесткая и мозолистая. Настоящая.

- Криста.

Старик махнул рукой в куда-то в сторону рощи.

- У меня тут мотоцикл.

Мотоцикл оказался на той стороне рощи. Мы шли вместе по светлой роще, среди берез. Я оглядывался и не видел никаких следов чуда. Это было странно и немного тревожно. Но мне нравилось.

Древний, времен войны «урал» мощно зарокотал двигателем.

Через полчаса мы уже сидели за столом. Жена Георгия Ивановича, маленькая рядом с этим седым богатырем, принесла большую тарелку. Георгий Иванович одобрительно принюхался.

- Жареная арахнятина, - он причмокнул. – Баско! Налетайте, робяты.

Я помыл руки в рукомойнике, снял куртку.

- А это откуда? – спросил Георгий Иванович.

У меня зеленая куртка стройотряда с фирменной нашивкой. Голубой фон. Рельсы и кирка среди облаков.

- Мы строили ГАМ, - сказал я. Внутри меня ничего не звякнуло, потому что это правда. Я там был. Я строил.

Главная Атмосферная Магистраль. Комсомольская стройка века. Мы проложили железную дорогу по воздушным островам. Мы горели энтузиазмом. Мы строим будущее.

А потом оказалось, что поезда могут летать. И ГАМ не особо нужен. «Атмосферку» по инерции еще продолжали строить пару лет. А потом случилось это… То, что я не люблю вспоминать.

- Поели, пора и поработать, - сказал дед Готя.

…На запись фольклора к молодым симпатичным этнографам явилось полдеревни. Местный гармонист жалостливо выводил переборами, бабы хором подвывали:

Арахнид молодой,

Шо ж ты бросил меня...

Чай, доисть не подняласть клешня.

С уральским выговором звучала «клЫшна». Я покачал головой. А ведь интересная работа у этнографов…

А потом гармонист перешел к веселой части. Обещанные частушки про арахнидов. Криста мне объяснила, что такие можно услышать в любой деревне – особенно после того, как в колхозах завели крупную мясную породу арахн. Поэтому можно смело заявляться в любую деревню и требовать фольклора.

Как у нашей арахниды

Умницы-красавицы

Отвалилось все свете

Ну а … жалится.

Одно слово гармонист не пропел, но его выражение лица сказало все. Вокруг так и покатились со смеху.

- Ты чего это? Люди из города, а ты… - сказал дед Готя укоризненно. Георгий Иванович попросил так его называть, мол, все местные так зовут.

- Все хорошо, - невозмутимо сказала Криста. Она держала серый микрофон. Короткий нос у нее был в веснушках. – Это народное.

- А бумага у вас есть? – спросил тип в сером плаще и шляпе.

Я вернулся на землю. Сердце застучало.

Криста обернулась и надменно взглянула на типа в шляпе.

- Направление от института? – спросила она. Вокруг все замолчали. Она так произнесла «институт», словно там была большая буква. Нет, не большая. Огромная и зловещая. И ее огромная мрачная тень лежала сейчас на всех нас. – Конечно. Показать?

Тип в шляпе вдруг смешался под ее взглядом.

- Ээ… нет-нет. Я просто так спросил.

- Товарищ, вы своим «просто», мешаете нам работать.

Словно закатила ему пощечину. Тип в шляпе дернулся. Лицо его покраснело.

- Да-да, простите. Работайте, прошу вас.

Мы бы и до завтрашнего утра изображали этнографов, если бы дед Готя не разогнал деревенских по домам и не повел нас ужинать.

- Откуда у тебя магнитофон? – спросил я у Кристы шепотом.

Криста пожала плечами.

У всех бродяг есть вещи из прошлой жизни. Как моя куртка.

- Извини, - сказал я неловко. Криста покачала головой. Ничего.

* * *

Меня разбудила жесткая морщинистая рука.

- Эй, парень, - шепотом сказал дед Готя. - Это ведь ты?

Я бы мог сказать — нет, не я. Вы ошиблись. Мы этнографы.

Но я плохо умею врать.

- Да, - сказал я и откинул одеяло.

Я знаю, в такие моменты я становлюсь главным. Я командую парадом. Я кивком велел старику подождать, быстро оделся. Рюкзак брать не стал. Если все будет хорошо, я за ним вернусь. А если плохо – он мне не понадобится.

На улице меня охватил озноб. Свежо.

Мы прошли мимо темных окон. Где-то там спала сейчас Криста. Я невольно замедлил шаг, затем встряхнулся.

- Я сразу понял, что это ты, - сказал Георгий Иванович.

- Я знаю. Пойдем.

Не знаю почему, но я перешел на «ты». Так было нужно.

Нужное место оказалось на другом конце деревни. Чей-то дом из темных бревен, почти развалившийся от времени. В доме горел неяркий свет, во дворе ждали люди. Человек двадцать пять. Они выстроились в очередь.

Очередь смотрела на меня. Я смотрел на них.

- Помните, только один звонок, - сказал я. - Заранее решите, кто это будет.

Потом ко мне подходит первый. Точнее, первая. Пожилая женщина в платочке. Лицо заплаканное, в руке выцветшее черно-белое фото.

- Сын у меня. Его зовут…

- Говорить мне необязательно, - прерываю я. Она замолкает, глядя на меня с испугом. Я беру ее руку, она сухонькая и легкая. Я загибаю женщине один за другим пальцы и оставляю вытянутым указательный.

Потом приближаю ее руку к своей груди.

- Представьте, что набираете номер, - говорю я мягко. – Просто номер.

Женщина мотает головой.

- Я не помню… У него не было… - она спотыкается. - Нет номера телефона.

Я качаю головой.

- Это неважно. Номер части, номер дома, квартиры. Дата рождения. Размер одежды. Что угодно. Цифры могут быть любые. Главное, вы набираете его. Вашего сына.

- А… потом?

- А потом он снимет трубку. И ответит.

Лицо женщины испуганное. Из-под платка выбивается седая прядка, закрученная, как та стальная пружина, что взводится внутри меня.

- А если он…

Даже если он мертв, думаю я. Даже если.

- Все будет хорошо.

* * *

Когда все заканчивается, уже рассвело, а у меня внутри – чудовищная пустота. Я встаю, ноги подкашиваются. Перед глазами все кружится. От тянущей боли в груди меня подташнивает. Каждый раз такое.

Дед Готя делает ко мне шаг. И ловит меня, не дает упасть.

- Я… мне… - я с трудом ворочаю языком. - Спать. Нет, сначала… пить, еда.

Мне нужно восстановить силы. Когда я сажусь, дед Готя достает бутылку водки и наливает мне полный стакан «Московской»…

Кажется, я вырубаюсь еще за столом.

…Просыпаюсь я в постели, в доме деда Готи. Уже двенадцать дня, я одеваюсь и выхожу к столу. В комнате только Георгий Иванович, читает газету.

- Выспался? – он снимает очки.

- Мне пора, - говорю я. – Нам…

- Вот, - сказал дед Готя неловко. Он достал из комода и протянул мне пачку денег. – Тут люди собрали. Немного, но...

После прошлой ночи он уже не мог относиться ко мне по-прежнему. Словно я был какой-то… не знаю. Мессия. Святой. Заезжий монах.

А люди собрали целую пачку. Тут под тысячу рублей, наверное.

- Спасибо, - сказал я. Протянул руку и выудил из пачки помятую «трешку». – На йод, соль и спички. Этого хватит.

- А…

Я покачал головой. Не возьму.

- Мне бы лучше продуктов. Если можно.

Георгий Иванович оживился.

- Дело!

Собрали меня на совесть. Соленая арахнидина, вяленая жужелятина. Вареная картошка, пироги и шаньги. Соленые огурцы в литровой банке. Маринованные опята – видел я заросли этих опят, они выше леса поднимаются. Люблю соления, но больше двух банок брать не стал – стекло тяжелое. И после соленого всегда хочется пить, а вода в поездах бывает редко.

Веня рассказывал, что однажды ехал на «диком» поезде, там в вагоне был настоящий водопад, но мне такой не попадался. Еще говорил, что есть место, где поезда уходят под воду – Веня ехал на таком, но сумел сообразить и выскочить в последний момент. Воды, правда, нахлебался на следующие сто лет.

Я собрал вещи. Наши с Кристой рюкзаки стали большими и пузатыми. Я взвесил рюкзак в руке. Первое время будет тяжеловато… но это ерунда. А потом вдруг понял, что сильно устал.

- Поздно уже, - сказал дед Готя. – Может, завтра с утра выйдете?

Да. В темноте забираться в поезд – скользкое дело, опасное.

- Молодежь, идите лучше кино поглядите, - сказал дед Готя. – Вчера привезли. Комедия.

Мы с Кристой переглянулись. Я сто лет не видел кино. Почему нет?

В клубе битком, дети и подростки сидят перед первыми рядами на полу – зато поближе к экрану. Фильм называется «Поющие под дождем». И это замечательный фильм. Криста положила голову мне на плечо.

Джин Келли танцевал под дождем и жонглировал зонтиком. И пел. Как он пел!

- I’m singin’ in the rain… Just singin’ it the rain.

Что за невероятное чувство быть счастливым снова. Я смеюсь над облаками, что сгустились надо мной… Ведь солнце в моем сердце, и я готов к любви… Я пою под дождем. Пою под дождем.

Криста подняла голову.

- Тимур!

Я вздрогнул. Георгий Иванович тяжело дышал.

- Парень, - он положил мне жесткую ладонь на плечо. – Там…

И я все понял. Тип в шляпе стукнул в местный отдел Шараги. А может, набрался храбрости и позвонил в городской.

- Очкастый?

Дед Готя кивнул. На его лице светились кадры из фильма, Джин Келли пел и танцевал. Беззаботный.

- Человек пятнадцать приехало. В ОЗК и противогазах. С автоматами.

Черт.

- Идите за мной, - сказал старик. – За клубом мотоцикл.

…Мы неслись по ночной дороге, бледный свет фары «урала» немного рассеивал темноту. Криста сидела за спиной деда Готи, я в коляске («ты тяжелее, для баланса»). Наши круглые рюкзаки я держал на коленях.

Вдалеке я слышал гул лопастей вертолета. Вертолет прошел в одну сторону, затем в другую. Луч прожектора шарил по земле. Похоже, за нас взялись всерьез.

Дед Готя убавил свет до минимума. А потом совсем выключил фару. Мы ехали сквозь ночь под убаюкивающий (и тревожный) рокот двигателя. Дорога была в ямах и лужах, я бы их ни за что не разглядел. Но для деда Готи это была привычная штука. Он аккуратно и виртуозно объезжал ямы, манипулируя рукоятью газа и тормозом, словно профессиональный мотогонщик.

- К переезду, - сказал я. Дед Готя кивнул. В своем красном шлеме с белой полосой и в летных очках он выглядел как рыцарь-крестоносец. Наконец, мы приехали.

- Вы тихонько здесь, - сказал дед Готя. Мотоцикл он глушить не стал. Обнял Кристу, поцеловал в макушку «прощай, внучка». Мне крепко пожал руку. Я посмотрел в его глаза – и мне стало грустно. Словно я прощаюсь с собственным дедом.

- Будьте счастливы, дети, - сказал дед Готя на прощание. Погазовал. – А я там дальше, в другой стороне покатаюсь. Подальше от вас. Только уже с фонариком. Пущай ловят старого танкиста.

Он кивнул нам, надвинул очки на глаза и поехал. Вскоре его «урал» и его упрямая спина исчезли в темноте. Словно темнота его проглотила. Ам, и нет.

Ясная ночь – беда для беглецов. Меня бы вполне устроила облачность, или даже дождь. Где-то вдалеке опять прошел вертолет, гудя как огромная стрекоза. У меня даже затылок свело от этого звука.

Мы с Кристой устроились в кустах, недалеко от переезда. Стрекот кузнечиков.

- Что ты там делал? – спросила Криста. – Прошлой ночью?

- Ничего, - буркнул я.

- Не умеешь ты врать.

Я хотел огрызнуться, но не придумал, что сказать.

- Ну, и ладно.

- А я к тебе зашла, а тебя нет.

- Зачем?

И только потом я сообразил, зачем. А меня там не было.

Если бы была олимпиада по чувствам, я стал бы чемпионом сожалений.

- В какой поезд сядем? – спросила она небрежно. – Давай, ты же все знаешь…

Я покосился на нее. Мы что, теперь вместе?

Странно это. Тревожно почему-то.

И чудовищно хорошо…

Мы стояли на перегоне. Воздух пах сырым лесом, грибами и чуть-чуть креозотом. Ядовитый запах, но мне нравится. Мы пропустили уже два состава – они казались мне подозрительными. Пока я не увидел третий – свет его фонарей отразился от знака, на мгновение осветил красную полосу на локомотиве. То, что надо. Это один из «диких». Товарняк. Не самый безопасный, но сейчас выбирать не приходится.

Поезд притормозил. Я добежал до вагона-теплушки – ухватился за ручку и рывком сдвинул в сторону дверь. Вперед! Закинул свой рюкзак и рюкзак Кристы. Одним движением забросил себя внутрь. Повернулся и протянул руку Кристе.

- Быстрее! Ну!

Поезд дернулся и начал набирать ход. Криста протянула руку. Я рывком поднял Кристу в вагон. Ух.

От резкого движения у меня заныло плечо. Поезд ускорялся – в раскрытую дверь врывался прохладный воздух. Скоро осень. Я бросился и закрыл дверь. Бам. Стало немного тише.

- Смотри-ка, - сказала Криста. Я обернулся. В «диких» поездах по большей части пустые вагоны, но иногда тут бывают интересные вещи. Часть из них оставили бродяги вроде меня, но бывают и сюрпризы.

Я даже не удивился.

- Зонтик.

- Да. И еще один. Тут их много.

Я засмеялся. Вот так совпадение.

В следующий момент поезд качнулся, перестук колес стал тише. И вдруг одна часть вагона стала медленно подниматься. Криста оглянулась. Она почувствовала, что-то не так.

- Что это? – голос ее был испуганным.

Я пожал плечами.

- Летим, - сказал я. – Держись крепче.

- Что?!

- Ты не заметила, что у поезда нет колес? Это один из летающих «диких».

- А стук…

- Часть чуда. Смирись.

У некоторых летающих остался характерный перестук колес, как артефакт времен, когда они были обычными, «ручными» составами. Спорим, этот «дикий» еще и сигнал даст гудком. Все, как положено.

Криста прилипла к щели между досками. Я тоже – рядом. Я много видел летающих, но это каждый раз чудо. Настоящее, а не подделка Фильтрации.

Вдалеке уплывала ночная земля. Огни вдоль «железки» отдалились. Под ложечкой у меня образовалась пустота. Мы взлетели.

Утро. Мы перекусили запасами из деревни. В щели между досками врывался прохладный неяркий свет. В воздухе чувствовалась влага. Видимо, погода нынче пасмурная. Надеюсь, этот «дикий» не полезет за облака, а пойдет ниже.

- Пойдем на крышу, - сказала вдруг Криста.

Я мог бы сказать, что это небезопасно. Что это вообще безумие. «Дикий» поезд – это как дикое животное, он непредсказуем. Более-менее безопасно только в вагоне.

Вместо этого я сказал:

- Да. Только…

- Что только?

- Возьмем зонтики.

Мы выбрались через люк на крышу. Я редко пользуюсь этим путем, но тут не было особого выбора.

Пасмурно. Сыро. Мелкие капли оседают на коже. Мы словно плыли в серой прозрачной пелене, где-то вдалеке под нами смутно проглядывала земля. И только мерно стучали колеса, которых нет.

- Вот это да! – Криста засмеялась. Она выглядела чуточку пьяной, словно серый воздух был ей как шампанское.

- Ты боишься высоты? – спросил я на всякий случай. У меня болезненно сжалось сердце. Вдруг с ней что-то случится.

- Немного.

- Дай мне руку, - попросил я.

- Зачем?

- Просто дай.

Она протянула руку, я взял ее, затем потянул Кристу к себе. Мы стояли теперь так близко, что чувствовали дыхание друг друга. Я обнял ее и вдруг понял, что все еще держу в руках зонтики.

- Смотри, еще один! – закричала Криста. Поезд летел неторопливо, но ветер все равно уносил наши голоса куда-то далеко назад.

- Что? – я обернулся и понял.

К нам направлялся еще один «дикий» товарняк. Я видел цепочку цистерн, плавно изгибающуюся в воздухе. Все-таки эти «дикие» больше похожи на земных змей, чем на животных.

Другой «дикий» вдруг задрал морду – серый электровоз – и завис в воздухе, как большая кобра. А затем плавно скользнул к нам.

Наш «дикий» вдруг дернулся в воздухе, я едва удержал равновесие. Поймал за руку и придержал Кристу. Затем наш «дикий» начал закручивать свою траекторию вокруг чужого «дикаря».

- Они танцуют! – Криста рассмеялась.

Это была правда. Поезда танцевали.

Никогда такого не видел. Не знаю, был ли это брачный танец, но зрелище было потрясающее. И жутковатое.

Я раскрыл зонтик и протянул один Кристе. Второй раскрыл сам.

- Что ты делаешь?

- Мадмуазель? – я поклонился, протянул руку. Криста улыбнулась.

И мы начали танцевать. Безумцы на крыше летящего поезда. Я пою под дождем. Я просто пою под дождем. Солнце в мое сердце…

- Бежим! – крикнула Криста. И мы побежали.

Мы начали прыгать с вагона на вагон, помогая друг другу. Ветер свистел, вырывая зонтики. Мы кричали, танцевали и смеялись. Точнее, Криста смеялась, а я все смотрел на нее. И пел, сам не замечая.

Разве может быть большее счастье? И тут я услышал крик.

В облаках мелькнула огромная размытая тень. Изогнулась и ушла куда-то вниз, к земле.

Криста замерла. Посмотрела на меня огромными голубыми глазами.

- Что это?

Я пожал плечами.

- Левиафан, наверное. Не бойся, он далеко.

Хотя это неправда. Звяк.

Для левиафанов не существует понятия близко или далеко. Они всегда рядом. Веня знает это лучше всех.

Мне страшно представить, как Веня там, в черной глубине левиафана, полупереваренный чудом, берет трубку. Он сидит по грудь в мертвенно светящейся зеленоватой жиже и сквозь дыры в его руке и груди сочится желудочный сок.

- Алло, - говорит он. - Тимур? Как ты, брат?

На этом моменте я всегда зажмуриваюсь. Сильно-сильно. Чтобы желтая яркая вспышка под веками отогнала видение.

Я не знаю, откуда в глубине левиафана возьмется серый поцарапанный телефон-автомат, но вижу именно так. Может, я все придумал. Возможно, у левиафана и желудка-то нет. Это знают только люди из института. А может, и они не знают, а только делают вид.

НИИ «СпецБиоТех», он же Спецтех. Институт. Шарага. Или – для таких как я и Веня – Живодерка.

Нас когда-то держали там, в институте, после инцидента с отрядом 117. Целый отряд, всех сто с лишним человек, накрыло выбросом Фильтрации. После ухода «пузыря», как называют это в Шараге, в живых остались только двое. Сашка превратился в существо с головой циферблатом. Я не изменился. Почти не изменился. Там, в палате на двоих, я и познакомился с Веней. Потом Веня прожег рукой стену, и мы сбежали.

- Значит, далеко? – она посмотрела на меня и покачала головой.

Я знал, что она мне не поверила. Но…

- Ты чего-нибудь боишься? – Криста посмотрела на меня.

- В смысле?

- Ну, вот, высоты и левиафанов ты не боишься, это мы уже выяснили. Говорить правду тоже не боишься, хотя часто не хочешь.

- Криста.

«Я боюсь потерять тебя».

- А хочешь знать, чего я боюсь? – ее губы совсем рядом. Глаза сияют.

Я почему-то не хочу знать ответ.

- Остаться в темноте, - говорит Криста. - Мне иногда снятся кошмары, как я снова оказываюсь том месте, где нет ничего. Ни звуков, ни запахов, ни веса моего тела. Ничего. Только я и темнота. Все исчезло. Даже время.

- Снова? – я уловил из ее слов самое главное.

- Ты спрашивал, из Института ли я? – Криста смотрит на меня в упор. Но мне уже не нужен ответ.

- Это неважно.

Это правда.

- Ты хочешь меня поцеловать? – говорит Криста.

* * *

Я открываю глаза и вижу пробивающийся через неплотно пригнанные доски вагона голубой свет.

Уже вечер? Долго же я спал.

Поезд движется очень плавно, словно в замедленной съемке. Перестук колес почти не слышен.

Я наслаждаюсь моментом.

- Криста, я… - я замолкаю. Ледяной холод пробежал по моей коже. Я откинул походное одеяло. Матрас словно хранил отпечаток обнаженного тела Кристы. Я вскочил.

Что?!

Рюкзак Кристы был разорван по швам, словно каким-то огромным зверем. Вещи разлетелись по всему вагону. Неужели… Олимпийка брошена в углу.

- Криста! – закричал я. - Криста!!

Ее нигде нет. Я заглянул в щель между досками. Мимо проплыла удивленная рыбешка. За стенами вагона колыхалась вязкая синяя тьма.

И я вдруг понял. Мы под водой. Поезд ушел под воду, а Криста исчезла.

Я поднатужился и рывком сдвинул дверь в сторону.

Вода мгновение стояла стеной – словно не сразу поняла, что двери больше нет. Затем хлынула внутрь, сбила меня с ног. Я забился, затем поплыл к выходу из вагона.

На мгновение я поднял голову. Голубой свет, что я видел сквозь доски вагона, пронизывал толщу воды. Он лился с поверхности океана.

Меня захлестнуло от красоты этой картины.

Город под водой. Голубой свет льется на него, на его башенки, словно срисованные с древней туристической открытки. В домах уютно горят окна.

- Криста! – закричал я. Но беззвучно. Вокруг был океан.

«Почему вагон сразу не залило, там же везде дыры?», запоздало подумал я.

А потом подумал, что если бы остался в вагоне, ничего бы не случилось. Если бы оставил дверь закрытой. Это тоже часть чуда. Но Кристы в вагоне не было.

И даже будь вагон в жерле вулкана или на Луне – я все равно открыл бы дверь. И пошел бы искать.

* * *

Я не знаю, как оказался на берегу. На пляже. Ночью.

Наверное, я плыл, но я совсем этого не помню.

Я проснулся от смертельного холода. И гула голосов. Свет фонарей бился и лихорадочно дергался.

Вдалеке я увидел огни поездов – и уходящие составы. Они шли прямо в море. Их огни продолжали светиться из-под воды.

Какие-то люди в белых костюмах, в респираторах, несли меня на одеяле.

Я хотел спросить у них, где Криста... Что с ней? Как я здесь оказался?..

Но веки снова придавило свинцом.

Во сне мы снова бежим с Кристой по вагонам. У нас цветные зонтики. Мы молоды и счастливы. И мелкие капли дождя оседают у нас на коже.

- Айм сингин ин зэ рейн. Джаст сингин ин вэ рэйн.

Я пою.

В моей комнате нет окон. Стены серые и мягкие. Это блестящий шершавый материал, он странно и раздражающе скрипит, если провести по нему пальцами. В прошлый раз я делил камеру с одним болтуном. Он сказал, что ученые СпецТеха обнаружили какой-то античудесный материал, который якобы устойчив к проявлению Фильтрации. Сопротивляется чуду. Возможно, это он и есть.

Я снимаю верх от пижамы. Сбрасываю штаны и остаюсь совершенно голый.

- Эй, друг, ты чего? – мой сокамерник забеспокоился. Я повернулся. Он увидел и замолчал.

Криста. Криста. Криста.

Я кладу руку себе на грудь, нащупываю отверстие. Вкладываю в него указательный палец… Начинаю медленно вращать диск. Боль разрывает грудь, огненными молниями пронизывает меня с головы до ног. Я стискиваю зубы, довожу палец до упора и отпускаю. Диск со странно приятным треском возвращается на место. Один. Чтобы набрать номер, нужно не менее четырех цифр. Иногда их больше. Криста. Пять букв.

Тучи темнеют надо мной. Но в сердце у меня светит солнце. Я готов любить.

Возможно, это единственное чудо, в которое я готов поверить.

Криста, где бы ты ни была сейчас. Где бы ни оказалась. Даже если ты, не дай бог, ранена или мертва… Ты никогда не будешь одна в темноте. С тобой всегда будет мой голос. И я.

Даже если мне потребуется миллион попыток. Миллион жизней. Миллион лет.

Я наберу.