Начетчик

Первое, о чем его попросили, это перестать волноваться. Видимо, заметили, как он утирает лоб платком.

В коридоре было прохладно. Вдоль крашеных зеленых стен стояли неудобные низкие лавки с обивкой из кожзама. Этаж был подземный. То ли минус второй, то ли минус третий. У Меркалова как-то выпало из памяти, на каком молчаливый молодой человек в гражданском костюме выпустил его из кабинки и показал рукой, куда идти. Слишком уж было не по себе. Жуткое, жуткое место. Вроде бы ни в чем не виноват, а так и чудится: «Именем революционного трибунала…»

Странно, что именно революционного.

На ватных ногах Меркалов прошел метров пять, пока не уткнулся в конторку, где пожилой мужчина в свитере под горло, видимо, отставной военный, хриплым голосом спросил у него направление.

Позади мужчины на гвоздике висела пустая кобура. В голову, конечно, полезли мысли о месте нахождения оружия. Как нарочно, направление пропало из кармана пиджака. В другом кармане его тоже не оказалось, и Меркалов, побледнев, в панике полез за пазуху.

– Простите, я сейчас, сейчас…

Мужчина за конторкой ждал, поджимая губы. Взгляд его с каждой секундой копошения делался острее. Почему-то верилось, что в пустотах конторки невидимая рука сжимает снятый с предохранителя пистолет. Наверное, есть какая-то отсечка времени, за которой последует выстрел.

Нет, как тут не потеть?

За пазухой в кармане Меркалов нащупал паспорт. Он достал его и в целлулоидном отвороте обложки с огромным облегчением нашел-таки искомое. Захватанный лист вспорхнул к чужому лицу.

– Вот, сказали явиться.

Мужчина выхватил направление двумя пальцами, утянул вниз.

– Вы, похоже к Качуре, – сказал он.

– Я не знаю, – сказал Меркалов.

– Тут же написано, – недовольно произнес мужчина. – Комната тридцать четыре. Это точно Качура.

– Да, наверное, – улыбнулся Меркалов.

Он хотел быть вежливым.

На ребро конторки опустился внушительный журнал. Мужчина повернул его к Меркалову.

– Где указано направление – фамилия, инициалы, и распишитесь.

Он подал шариковую ручку. Неудобно пристроившись, под пристальным взглядом Меркалов вывел свою фамилию и расписался. Расписался, правда, не так, как обычно, из полной фамилии получился коротыш, и несколько мгновений Меркалов, обмерев, ждал, что его заподозрят в том, что он нарочно исказил подпись. Но мужчина, вернув журнал, качнул головой в сторону близкого изгиба стены:

– Идите.

– Туда? – прохрипел внезапно осипший Меркалов.

– Вам же сказано: комната тридцать четыре. Направо, потом налево до конца коридора и снова налево.

Сидящий за конторкой привстал и нарисовал ладонью в воздухе, как идти.

– Спасибо, – сказал Меркалов.

Он прошел мимо двух дверей, одна из которых была обозначена табличкой с надписью «Хозяйственная часть» и свернул, как ему и было сказано.

Направо.

Поворот встретил его узкой щелью, коротким железным лестничным мостиком куда-то в подземную толщу, подсвеченную тусклым фонарем. В самом простенке, под сводчатой, обложенной кирпичами аркой, согнувшись, курил лысый мужчина лет тридцати. Был он в серых брюках и светлой рубашке. Сигаретный дым старательно выпускал из себя в дыру вентиляционного канала. Заметив Меркалова, мужчина прищурился.

– Куда? – спросил он.

– К Качуре, – ответил Меркалов, протянув мужчине направление, которое все еще держал в руке.

– Туда, – показал мужчина на зеленую стрелу коридора, не посмотрев в бумагу. – И налево.

– Спасибо, – сказал Меркалов.

Он отошел от мостика, наверное, шага на три, когда мужчина его окликнул.

– Эй!

– Да? – повернулся Меркалов.

– Чтец? – спросил мужчина.

– Нет.

– Странно.

Отпущенный взмахом руки с сигаретой, Меркалов двинулся дальше. Ему подумалось: а может я чтец? Он не особо понимал, для чего его вообще вызвали в здание, которое в обиходе, среди своих, иначе как «зиккуратом» не называли. Расположенное на южной окраине города, в промышленной застройке, среди контор, управлений и конструкторских бюро, ступенчатой пирамидой оно прорастало вверх на семь этажей, где каждый следующий этаж был по площади существенно меньше предыдущего. О подземных ярусах в народе распространялись мало, перешептываясь разве что о «расстрельных подвалах», но тут, видите ли, и они имелись в наличии. Ярусы, в смысле. Подвалов Меркалов еще не видел.

Занимало здание какое-то странное учреждение под патронатом Службы Государственной Безопасности. Раньше здесь обитала сама Служба, до нее – Чрезвычайное Бюро, а еще раньше, в дореволюционные времена, в нем находился банк «Авангардъ».

И вообще, конечно, Меркалову было страшно, несмотря на обилие гражданских костюмов. Те времена или не те, те люди или иные, а подступят к тебе в кабинете, посмотрят холодными, «рыбьими» глазами, приподнимут подбородок и спросят: «Были ли вы знакомы с… ну, хотя бы с Веннбаумом Людвигом Себастьяновичем?».

И все. Меркалов был знаком.

Стена по правую руку пестрела пожелтевшими от времени листками. Кто-то, не ясно по каким соображениям, расклеил страницы из непонятной инструкции. Резон наверняка был, только Меркалов, прочитав ближний листок размером в половину тетрадного, растерялся. Текст был следующий:

«При звоне в ушах – закрыть глаза. Найти дверь».

Он даже с шага сбился. Не поверил, вернулся, перечитал. Подумал оторопело: как это, сначала глаза, потом дверь? Должно же наоборот! Но нет, все верно. Может быть, ошибка? И что это, простите, за звон? Меркалов нахмурился. Следующий листок он изучил уже внимательно. До мелкого шрифта, указывающего номерную типографию и количество отпечатанных экземпляров.

«В т-локации без сопровождения вход строго запрещен!».

Типография четырнадцатая. Количество экземпляров – сто. И все бы ничего, локация – слово для подземных помещений вполне допустимое. Но буква «т» впереди смущала до расчесывания виска.

После третьего листка Меркалов почел за лучшее их вовсе не замечать. Прилеплены, и пусть. Так было проще. Спокойнее. Безопаснее.

«Неустойчивые объекты наблюдать в течение двадцати четырех часов. Важно! Не перемещать до деградации или распада!».

Однотонно окрашенную стену слева разнообразили прямоугольники дверей. Двери были простые, серые и бежевые, с номерками, как в гостинице. Ни узоров, ни табличек. Но перед дверью номер четыре имелся вполне домашний коврик. Там же стоял единственный в этой части коридора стул. Ни лавок, ни иной мебели для посетителей больше не имелось. Ни звука из дверей не слышалось.

Свет ртутных ламп довел Меркалова до конца длинного коридора, который ожидаемо уперся в перпендикуляр. При этом правый рукав был словно продолжением прежнего коридора с теми же зелеными стенами и редкими гостиничными номерами. Левый же выглядел инако. Мало того, что он был плохо освещен, так еще и окрашен в грязно-желтый цвет, делила который убегающая во тьму двойная красная полоса.

К ужасу Меркалова он забыл, куда надо повернуть в последний раз. Вылетело из головы. Направо, налево и… Направо? Налево? По логике, конечно, следовало пойти направо, поскольку там имелась некая преемственность пространства, знакомый зеленый цвет. Но смутное ощущение, отзвук напутствия в ушах говорили ему, что двигаться надо как раз в противоположную сторону. Он оглянулся назад. Уточнить было не у кого. Хоть беги обратно к конторке. Но нет, был же еще человек на мостике!

Быстрым шагом Меркалов поспешил к незнакомцу, размышляя по пути, что его осторожность легко объяснима. Это все-таки подвалы СГБ. Бог знает, куда его может занести. И бог знает, какой секретности процессы он может наблюдать, оказавшись не в том месте. Тут, извините, «при звоне в ушах – закрыть глаза, найти дверь».

Каково?

Мостик был пуст. От лысого курильщика остались лишь приспособленная под пепельницу банка из-под паштета с четырьмя или пятью торчащими окурками и легкая, сизоватая дымка, тающая в воздухе. Меркалов шагнул на железную ступеньку, но вглубь пролома, пропила за аркой не пошел, предпочтя вытянуть шею и с замиранием ожидать, не появится ли кто оттуда под светом фонаря.

Возможно, он прождал бы так, в неподвижности, минуту и больше, если своевременно не вспомнил бы, что курильщик тоже сказал ему, куда сворачивать. Ох, балда! Ох, дубина! Налево, конечно, налево!

Почти бегом возвращаясь к перпендикуляру, Меркалов отметил про себя, что, похоже, никому здесь не интересен. Должны же, наверное, следить. Все-таки организация, материальные ценности, незнакомый человек. Он, простите, то туда, то сюда, как шпион какой, и никто не выглянул, не встал поперек, не сдвинул грозно брови: предъявите–ка, пожалуйста, документ!

Странно.

Или нет?

В сущности, конечно, время СГБ прошло. Новые веяния и все такое. Флер всесильности и всезнания Службы пропал. Вот и это здание за ней уже не числится. А с другой стороны, юридически – не числится, по табличке – не числится, а фактически, например, используется той же Службой в полный рост.

Меркалов свернул налево.

Желтые стены уходили в подсвеченную тьму. Каменный пол то и дело перемежался рифлеными железными поддонами и решетками, сквозь которые можно было видеть, как, взблескивая, внизу вяло струится по желобкам вода. Двойная красная уткнулась в металлическую дверь со штурвалом запора и побежала дальше. Номера на двери не было, как, впрочем, других указателей.

Меркалов засомневался было в том, что выбрал правильное направление, но следующая дверь, возникшая перед ним через десяток метров, номер уже имела. Две цифры на табличке складывались в число: тридцать. То есть, до тридцать четвертой двери, где обитал Качура, было недалеко. Три двери буквально.

Меркалов испытал облегчение и утер лоб рукавом пиджака, царапнув кожу пуговицей на манжете.

Потом он услышал звон.

Возможно, тот самый, при котором советовали закрыть глаза. Звон для Меркалова был похож на трепет хрустальных подвесок на люстре в большой комнате, когда мама, забывшись, громко хлопала входной дверью. В блочном девятиэтажном доме от этого не только люстра, по ощущениям – стены тряслись.

Дли-и-инь. Динь-динь.

Меркалов замер. На всякий случай он закрыл глаза. На всякий случай сосчитал до трех и открыл. Почему-то подумалось про трещину в мироздании. Но нет, не было никакой трещины, не проявилась. И дверь за номером тридцать четыре Меркалов нашел совершенно не по прилепленной к стене инструкции.

Не вслепую.

Дверь была обита ярко-зеленым дерматином и из-за своего цвета выглядела сюрреалистически. Над ней светила бледная лампочка. На табличке под номером значилось: «Студия предварительного чтения». Еще ниже, в рамке, было отпечатано: «Зав. Качура М.Е.». Ручки у двери не имелось, но рядом Меркалов обнаружил кнопку с уходящим в стену шнуром. Помедлив, он все же вдавил кнопку пальцем. Сигнал, если он и прозвучал, остался для Меркалова не слышен.

Открывать гостю не спешили.

Потоптавшись, Меркалов достал паспорт и направление. Предварительное чтение, подумалось ему. Каким я-то боком? Или это маскировка, дымовая завеса? Так если бы у него было что-то за душой…

От раздавшегося неожиданно громкого лязга Меркалов едва не выронил документы. Мельком его обожгло: совсем рядом решетка, упало бы направление, нырнуло в щель, и все, стой дурак дураком.

– Здравствуйте.

Косая фигура яркого света вывалилась Меркалову под ноги. Он сощурился на темный человеческий контур, возникший в дверном проеме.

– Добрый… Доброе утро.

– По какому вопросу?

Меркалов протянул направление.

– Ага, – сказал обитатель кабинета. – Очень хорошо. Проходите.

Он подвинулся в сторону, и Меркалов, переступив порог, оказался в квадратном тамбуре с двухсотваттной лампой под потолком.

– Раздевайтесь здесь, – сказали ему, показав на вешалку с белыми халатами и одиноким серым плащом.

– До пояса? – спросил Меркалов.

Длинный засов с лязгом зашел в паз.

– Зачем до пояса? – удивился мужчина. – Просто верхнюю одежду. Но металлические предметы очень прошу сложить вот сюда.

Он вытянул из стеллажа в углу деревянный ящичек.

– То есть, часы, ключи… – сказал Меркалов, поворачиваясь, чтобы снять пальто.

– Скрепки, монеты, иголки, запонки, если есть. Аппаратура тонкая, а металл может, извините, давать помехи.

– А обручальное кольцо? – спросил Меркалов, разоблачившись.

– Да, лучше тоже.

– Его, извините, тяжело снять.

Мужчина улыбнулся. Черты лица его были мелкие и живые, глаза – темные, под носом – усики. Зубы тоже были мелкие, желтоватые.

– Тогда вам придется держать руку за спиной.

– А что я, собственно…

– Проходите.

Мужчина открыл Меркалову дверь в основное помещение.

Здесь свет был не так ярок. Стены и потолок были выложены словно пенопластовой, губчатой серой плиткой. Стоял кожаный диван. В углу ютилась тумба. Резиновое покрытие, волнистое, с геометрическим рисунком, слегка пружинило под ногами. Самой широкой частью коридор обладал на входе, у тамбура, через три шага выступ стены сужал его вполовину, а еще через шесть он превращался в узкий проход, где едва можно было разойтись вдвоем.

Две двери из коридора, в широком и среднем его отрезках, вели налево, последней, третьей, дверью оканчивался проход.

– Садитесь пока, – сказал мужчина, вчитываясь в направление.

Меркалов сел. Ладони были потные. Он отер их о колени. Совершенно не понятно. Ничего не понятно.

– Меркалов, Александр Юрьевич? – спросил мужчина, оторвав взгляд от бумаги.

– Он самый.

Меркалов попытался встать, но жест хозяина кабинета, прекратил его шевеления, усадив обратно.

– Участвуете в самодеятельности?

Меркалов растерялся. Вопрос был неожидан. Какой, извините, самодеятельности? К чему это?

– Так участвуете? – повторил мужчина.

Меркалов, вспомнив, кивнул.

– Смотр был. Выступал от лаборатории.

– Прекрасно. Когда?

Меркалов напряг память.

– Два месяца назад. На день космонавтики. Мы опосредованно связаны, ну, наш биоинститут… Я, правда, не понимаю…

Качуру, если, конечно, это был он, излияния Меркалова совершенно не интересовали.

– Что читали? – быстро спросил он.

– Стих, – ответил Меркалов.

– Какой?

Вспомнить оказалось неожиданно трудно. Пот выступил. Книжица паспорта, которую Меркалов почему-то прихватил с собой, а не оставил в том же ящичке, налипла в ладони. В горле сделалось противно и сухо. Меркалов вдруг испугался, что напрочь забыл, с чем выступал на смотре. Ведь с чем-то космическим, соответствующим дате. Но с чем? Спасите! Помогите! Умственный спазм! В животе, казалось, прихватывая кишечник, сложилась бумажная ширма.

– Наверное, «Чердачное окно отворено»? – подсказал мужчина.

– Точно! – обрадовался Меркалов. – «Освоение космоса», Бродский.

– Н-да, – задумчиво кивнул хозяин кабинета, – Иосиф Александрович.

– Нельзя было? – севшим голосом спросил Меркалов.

Мужчина смерил его взглядом.

– Почему? Можно, – сказал он. – Просто стихотворение, скажем, для праздника нетипичное. Но так даже лучше.

Меркалов сглотнул.

– Для чего?

– Сможете прочитать?

Лицо мужчины, словно осветившись, задвигалось и сложилось в скульптурный образ живого интереса. Глаза. Губы. Кончик языка.

– Здесь? – спросил Меркалов.

– Сейчас!

Мужчина даже вытянулся, приготовившись слушать. Меркалов заметил сединки в его волосах и нитку на лацкане импортного кожаного пиджака.

– Вам весь стих?

– Да!

Мужчина заставил Меркалова встать и подвинул в центр помещения.

– Вот здесь. Давайте!

Меркалову было непривычно. Он покашлял, прогоняя неожиданно возникшую в горле першинку.

– Я, в общем, не готовился.

– Ну же! – поторопил его мужчина.

– Чердачное окно отворено… – начал Меркалов.

Лицо мужчины выразительно сморщилось.

– Нет! Снова!

Меркалов облизнул губы.

– Чердачное окно…

– Нет!

Мужчина затряс головой, потом протянул к нему тонкие, артистические руки.

– Вы как читали на смотре? Так читайте и мне! Отдавайтесь тексту. С выражением. Как будто вы действующее лицо стихотворения. Вы – это поэтический герой Бродского. Снова, пожалуйста.

Меркалов набрал воздуха в грудь.

– А руку?

– Что?

– Руку – за спину?

– Сейчас не надо. Читайте.

Меркалов напряг шею.

– Чердачное окно отворено. Я выглянул в чердачное окно…

Мужчина закивал, прикрыл глаза. Слабая улыбка искушенного слушателя заиграла на его губах. Меркалов же читал дальше, и во время чтения – зыбкими наплывами – ему казалось, что он действительно, как того и требовали строчки, лежит где-то на чердаке посреди деревенской пасторали.

– …донес, что в космос взвился человек. А я лежал, не поднимая век…

– Достаточно. Очень близко.

«К чему?» – хотел спросить Меркалов, но поостерегся. Несколько мгновений тело было звонким, звенящим. Сбрасывая напряжение, он покрутил кистями рук. Мужчина походил перед ним, поскрипывая резиной под подошвами, потом вдруг подал ладонь.

– Качура, – представился он, – Максим Евгеньевич.

– Александр.

– Прекрасно, Саша! – обрадовался Качура. – Мы с вами поработаем…

– А направление?

– Как раз по направлению. У нас, знаете, ездит человек, пишет дикторов, артистов, певцов… научных работников, кстати, которые лекции читают. И ваш смотр он тоже записал. Получилось, собственно, совершенно случайно, но эта оказия привела вас к нам. Да. Не знаешь, где найдешь.

Качура улыбнулся и приложил ладонь к груди Меркалова. Лицо его сделалось хитрым.

– Вы тенор-баритон, Саша? – мягко, словно о нетрадиционной сексуальной ориентации спросил он.

– Кто? – побледнел, отступив, Меркалов.

– Тенор-баритон?

– Я не знаю.

– То есть, голос вам профессионально не ставили? – все с той же улыбкой продолжил допытываться Качура.

– Кто? Я ж не этот…

– Вот и замечательно! – Качура повернул Меркалова к двери в выступе стены. – Мы сейчас послушаем вас в студии. А то у тех, кто обучался декламации или вокалу, с голосом уже не то.

– Но я…

Качура наклонил голову.

– Что?

– Я, собственно, не понимаю… Я читать должен? Просто читать? Я думал, что меня вызвали для того, чтобы что-то пояснить. Или засвидетельствовать, дать показания по лабораторным опытам…

– Нет-нет-нет, – не согласился Качура. – Вас вызвали по делу государственной важности. А объяснить все я вам, Саша, смогу, когда послушаю вас в студии, а вы подпишете бумагу о неразглашении государственной тайны.

Он подтолкнул Меркалова к двери.

– Государственной важности?

Качура кивнул.

– Разумеется.

Он отжал дверную ручку, открывая Меркалову вход во тьму, взблескивающую крапинами металла.

– Но я могу… – повернулся тот.

– Да, вы сможете отказаться, – подтвердил Качура. – Но вам вряд ли захочется. Дело, знаете…

Пол у них под ногами вдруг дрогнул, раздался тонкий, быстро прекратившийся свист, похожий на свист вскипевшего чайника. Меркалова поразило, как изменилось в этот момент лицо Качуры. Оно застыло гипсовой маской, рот приоткрылся, глаза закатились, потом дрожь прошла по нему, как малярный валик, приставленный изнутри – вспучился лоб, потом глаза, потом скулы и щеки, рот и подбородок. Мгновение минуло – и лицо вновь стало прежним, подвижно-живым и выразительно повело глазами.

– Слышали? – спросил Качура.

Меркалов кивнул.

– Что это?

– Пока неудача, – непонятно сказал Качура и хлопнул ладонью по выключателю на стене. – Проходите.

Глазам Меркалова предстала небольшая комнатка без мебели, вся в светлых звукопоглощающих панелях и с темным стеклом в половину стены. У стекла из пола прорастала стойка с микрофоном. То, что Меркалов принял за крапины металла, оказалось кружками серебристой фольги, наклеенными без всякого порядка.

– Здесь уже руку, помните? – спросил Качура.

– Да.

Меркалов шагнул в студию, жмурясь на яркий свет потолочных ламп. Дверь за ним с чмокающим звуком закрылась. Тишина была ватной, полной. У Меркалова сложилось впечатление, будто его поместили в непроницаемую, плотно закупоренную банку с пониженным давлением. Он подвигал челюстью, сглотнул слюну, накопившуюся во рту, произнес: «Эва… Эва… Эвоно как». В ушах, слава богу, зашумело, проклюнулось ощущение собственного голоса.

Меркалов встал у микрофона.

– Саша.

Окно слабо осветилось, и на фоне играющей огоньками аппаратуры возник Качура, неслышно постукивающий ногтем в стекло с той стороны.

– Меня слышно?

Меркалов кивнул.

– Скажите что-нибудь, – попросил Качура, пощелкивая тумблерами на пульте.

За спиной его, наматывая магнитную пленку, закрутились бобины.

– Раз, раз, – сказал Меркалов.

– Замечательно!

Бобины остановились.

Качура, приблизившись к окну, показал на правый верхний от него угол стекла.

– Саша, лампочку видите?

Меркалов повернул голову. Утопленная по маковку, лампочка выглядывала из звукоизоляции, как красный нос осторожного зверька.

– Вижу.

– Прекрасно. Как загорится – читайте.

– Что читать?

– Все то же.

– Бродского?

– Да, то же стихотворение. Вы готовы?

Меркалов сосредоточился и кивнул. Ему почему-то подумалось: как в космос отправляюсь. Ключ на старт. Что там еще? Протяжка, продувка какие-нибудь. Очень соответствует стихотворению.

Будь оно, в сущности, неладно.

– Включаю запись, – сказал Качура.

«Зажигание!».

Лампочка плеснула красным. Меркалов сделал вдох. Качура в окне нетерпеливо махнул ему ладонью, будто сомневался в том, что его поняли.

«Отрыв!».

В последний момент Меркалов вспомнил про обручальное кольцо и спрятал руку за спиной.

– Чердачное окно отворено…

Он читал, не видя на стекла, ни Качуры за ним. Такое бывало с ним достаточно часто. С хорошим, эмоциональным текстом у Меркалова случалось выпадать из текущей реальности в другую, иллюзорную. В ту, что пряталась в написанных автором строчках. Тогда он видел многое: слонов, небеса, монахов, египтян, судьбы людей, дороги и погосты, берега, деревья, лица.

Ощущения были яркие, но очень кратковременные. И, казалось, вытягивали внутренности в струну. Струна звенела словами.

– …мы, если узнаем, то невзначай.

– Стоп!

– Все?

Меркалов поморгал, изгоняя образы чердака и радиоприемника «Родина» под рукой. Тело отреагировало породистой, крупной, «лошадиной» дрожью. Остановились бобины. Затылок склонившегося к пульту Качуры темнел в окне. Чем-то он был занят, что-то изучал, возможно, наблюдал, как перемигиваются индикаторы.

– Все? – снова спросил Меркалов.

– Сейчас.

Качура даже не поднял головы. Меркалов ждал, разглядывая обводы аппаратуры. Я в студии звукозаписи, завертелось в голове у него. Под землей. В «зиккурате». Служба госбезопасности. Банк «Авангардъ».

В руках у Качуры тем временем появилась бумага, выползла белой змеей. Он встряхнул ее, всматриваясь в текст.

– Александр! – прорезался его радостный голос. – Кажется, вы – уникум!

– Я? – удивился Меркалов.

– Да! Семьдесят два процента!

– Семьдесят… Это чего?

Качура пропал, выскочил из комнатки, и через три секунды появился у Меркалова.

– Вот, смотрите, Саша! – затряс он распечаткой у того перед носом. – Семьдесят два процента совпадения! Некоторые до шестидесяти пяти годами добираются. А у вас сразу за семьдесят!

На бумаге перед глазами Меркалова прыгали какие-то кривые.

– Не понимаю, – сказал он.

– Это потом, потом поймете… – Качура повел по графикам пальцем. – Это вот модуляции, это обертона… Внизу наложен образец, смоделированный, конечно, не стопроцентный. Но это не важно! Стойте здесь. Сейчас мы…

Его вынесло в коридор.

– Стою, – произнес Меркалов в сужающуюся дверную щель.

Единственное, что он понял, так это то, что его голос оказался похожим на чей-то еще. Возможно, подумалось ему, подбирают человека, способного продублировать голосовые команды. А какие это могут быть команды? Что если: «Всем сложить оружие!»? Или: «Это я. Я все еще жив»? Вдруг имеется какой-то электронный замок, что только на голос реагирует? И по-другому не открыть. Дело государственной важности.

Меркалов зябко шевельнул плечами. Не знаешь, во что и вляпаешься. Направление, конечно, направлением, как откажешься? Но ведь закроют, наверняка закроют с его-то процентами. Семьдесят два – не шестьдесят пять.

Мысль его сбилась, когда в студии вновь возник Качура.

– Вот. Смотрите.

Качура сунул под нос Меркалову небольшой кожаный футляр. Футляр имел замок и открывался крохотным ключом. Внутри, в выстеленной алым бархатом ложбинке, покоилась полоска бумаги. Уложена она была текстом вниз, но некоторые буквы все равно просвечивали сквозь.

– Берите, берите, – прошептал Качура.

Меркалов протянул руку, но остановил пальцы в сантиметре над полоской.

– Что это? – спросил он.

– Текст, – сказал Качура.

– А мне можно?

– Это малая часть. И вы, Саша, все равно не запомните.

– А подписка о неразглашении?

– Как раз после.

Меркалов посмотрел на бумажку, потом на Качуру.

– А потом вы меня закроете?

– Зачем? – очень натурально удивился Качура.

– Ну как, – сказал Меркалов, – если я буду под подпиской о неразглашении, то будет проще всего оставить меня здесь. Все-таки семьдесят два процента совпадения. И таким образом избежать утечек.

– Каких утечек?

Меркалов показал глазами на полоску бумаги.

– Этих.

Качура сначала недоверчиво улыбнулся, потом рассмеялся.

– Ох, Саша! Дорогой мой Александр. Зачем нам вас закрывать? Во-первых, времена изменились. Как вы понимаете, и страна уже не та, и Служба во многом растеряла былое могущество. Нет, мы еще могем, определенно, но в свете потепления в отношениях с заграницей и либерализации всего и ежечасно, у нас нет в этом необходимости. Другая эпоха, и Службе тоже приходится перестраиваться, быть мягче, гибче, аккуратнее, искать новые смыслы и цели. А во-вторых, и это главное, «закрывать» вас, Саша, как вы выразились, попросту незачем. Дело в том, что текст, а там всего три строчки, вы ни за что не запомните.

– Почему?

Качура пожал плечами, как бы подразумевая, что ответа это не требует.

– Ну, вот так.

– Вы серьезно? – спросил Меркалов.

– Более чем. Опробовал на себе.

– То есть, вы знаете, что там?

– Понятия не имею, – ответил Качура. – Не помню.

– Извините. Не может этого быть.

– Но есть.

– А аудиозапись?

Качура качнул головой.

– Саша, такие вещи не пишутся. Вот как раз такие – не пишутся. Но, кроме того, скажу вам по секрету, их и невозможно записать. На магнитной ленте они не фиксируются. Остается одно шипение.

– Какая-то мистика, – пробормотал Меркалов.

– Ну, что, попробуете? – Качура приподнял футляр с бумажной полоской.

– Честно говоря…

Меркалов и сам не понял, как полоска оказалась в его пальцах. Он посмотрел на нее с удивлением.

– Читайте, когда скажу, – ускользая, тронул его за плечо Качура.

Меркалов кивнул, пробегая текст на полоске глазами. Ничего особенного. Совершенно. Текст, каких тысячи. Розыгрыш, что ли? Он поднял голову и увидел за стеклом Качуру. Лицо у того было напряженное, почти торжественное.

– Это читать? – спросил Меркалов.

Качура медленно кивнул.

– Вы готовы? – донеслось из динамика.

– Здесь нет ничего…

Качура показал на угол стекла. Мгновение – и зажглась лампочка. Меркалов кашлянув, подшагнул к микрофону. Ну, раз так надо. Он приподнял бумажку.

– «Ссадили меня на окраине Притопок, деревеньки в сорока верстах от Сорокина, – прочитал Меркалов. – Казалась она продолговатой шишечкой среди черных, распаханных по весне полей. Домов, пожалуй, за двадцать, и на отшибе, за щеткой редколесья, гнездился еще пяток».

Это было все. Меркалов посмотрел на Качуру за стеклом. Тот стоял, зажмурившись и втянув голову в плечи, словно ожидал грома небесного и персональной молнии, соскользнувшей под землю сквозь перекрытия.

Вот уж странно.

– Я все, – сказал Меркалов.

Несколько секунд Качура не реагировал, но потом вздернулся, неуверенно улыбнулся Меркалову и вновь приобрел прежнюю порывистость движений и живость лица. Он появился в студии с футляром и предложил вернуть бумагу на место.

– Что-то случилось? – спросил Меркалов.

– Наоборот, – сказал Качура. – Не случилось. Хотя я, знаете, надеялся. Про звон в ушах в коридоре читали?

– Читал.

Меркалов положил полоску на бархат. Качура проверил и захлопнул футляр.

– Ни у кого с первого раза не получается, – сказал он.

– А должен…

– Это уже под подписку.

– И как я тогда? У меня – работа.

– К нам будете ходить, как на работу, – сказал Качура, определив футляр под мышку. – Оформим вам служебную командировку. Нет, перевод. Оклад – полуторный. А вообще – в зависимости от успехов.

Меркалов задумался.

– А успехи…

– После подписки, – улыбнулся Качура, выпуская Меркалова в коридор. – И для интриги, Саша: попробуйте вспомнить текст.

– Текст?

– Который сейчас читали.

– Ах, да.

Меркалов потер лоб. В голове ощущалась несвойственная ранее пустота. Даже не пустота, а склейка. Словно кто-то ножницами вырезал из памяти, как из магнитной ленты, минутный отрезок и соединил концы наживую.

– Там, кажется, про поезд, – сказал Меркалов.

– Да? – удивился Качура.

– Нет-нет, там другое.

Меркалов зажмурился. Простой же текст. Как он мог так просто? Он попробовал вернуться назад по времени. Вот он идет обратно, смотрит на стекло, читает… Что читает? Тонкая полоска бумаги. И микрофон. И лампочка. Гаснет красный свет. Гаснет – потому что реверс.

– Там про трактористов, – сказал Меркалов.

– Точно?

– Про северный Полюс!

– Хотите, проверим? – предложил Качура, делая движение, чтобы достать футляр из-под мышки.

– Нет! Пока не стоит.

Меркалова испугало, что он может оказаться не прав. Господи! Он не помнил ни строчки, и, более того, ни в одном слове, приходящем ему на ум, совсем не был уверен. Как так? Футляр, полоска текста. Не может же быть… Меркалов остановил взгляд на подвижном чужом лице.

Качура улыбнулся.

– Видите, да?

– Кажется, там про рыболовство на Енисее, – без всякой уверенности произнес Меркалов.

– Прекрасная версия!

Качура подхватил собеседника под локоть.

– Нет-нет, постойте! – засопротивлялся Меркалов, которому жизненно важным показалось вспомнить текст. – Это о голубях! О выплавке стали! О проращивании семян в условиях подзольной почвы!

Мотая головой, Качура со смехом повлек Меркалова к боковой двери в широкой части коридора.

– Не старайтесь, – сказал он. – Бесполезно. Кем только не проверено.

– О верблюжей шерсти!

За дверью оказалась небольшая комнатка, явно предназначенная для отдыха. Здесь стоял кожаный диван, имелись два стула и низкий столик, под потолком на кронштейне висел телевизор, одна стена, оклеенная фотообоями, выглядела как широкое витринное окно в лесной и солнечный мир. Один угол занимал холодильник. Другой содержал табурет с электрической плиткой и жестяным чайником. В третьем углу серым монолитом стыл сейф.

– Садитесь, – сказал Качура. – Будете чаю?

Меркалов кивнул.

– Кажется, текст был про чай, – сказал он, опускаясь на диван.

– Нет.

– Но вы-то откуда знаете? – не сдержался Меркалов, чувствуя досаду. – Дайте мне, я еще раз прочитаю.

Он протянул руки к футляру.

– Александр Юрьевич! – повысил голос Качура. – Забываетесь!

Лицо его сделалось бледным и злым. Меркалов осекся. Под сердцем в боку заныло.

– Простите. Что-то нашло…

– Вот это как раз нормально. Текст влияет на человека, это все ощущают и признают. – Качура повернулся к сейфу и, закрыв его спиной, завозился с замком. – Главное, держать себя в руках.

Массивная дверца сейфа бесшумно открылась. Качура положил туда футляр, потом повернулся к Меркалову.

– Мы оформим с вами трудовой договор, – сказал он, доставая бумаги. – Ну и подписку, соответственно.

– А договор именно со Службой? – спросил Меркалов.

– Нет, конечно.

Качура закрыл сейф, подтянул стул к столику и сел.

– Договор будет… – он посмотрел на первый лист, – …с научно-исследовательским бюро при НИИ «Спецавтоматика».

– И кем я буду числиться?

– Научным сотрудником. Там надо вписать фамилию, имя и отчество, а также паспортные данные. Печать и подписи с нашей стороны уже есть. Заработная плата – в дополнительном соглашении.

Качура подтолкнул к Меркалову документы, выложил шариковую ручку.

– Не спешите, прочитайте, подумайте, – сказал он, вставая. – Чаю-то хотите?

– Не откажусь.

Меркалов склонился к договорам. Их было два экземпляра. На трех листах некто Шумело, Дмитрий Олегович, директор научно-исследовательского бюро АКС, с одной стороны, и неизвестный (пробел) с другой, заключали договор. Неизвестный (пробел) принимался на работу в должности научного сотрудника в бюро, с окладом и премиями, устанавливаемыми в дополнительном соглашении. Адрес работы, время работы, права и обязанности сторон прилагались. Ничего необычного.

Качура тем временем наполнил чайник из крана, прорастающего прямо из стены, и включил плитку.

– Долговато греется, – пояснил он, возвращаясь к столику.

Меркалов, пробегая текст глазами, кивнул. Неожиданно он поймал себя на том, что старается повторить про себя только что прочитанное. Запомнилось? Запомнилось. А слова на полоске – нет. Что же там было? Про посевную? Про вечную мерзлоту? Про каналы на Марсе? Он, морщась, потер висок.

– Ну, как? – спросил Качура. – Какие-то сложности?

– Вспомнить пытаюсь.

– Текст? Бесполезно, поверьте.

Меркалов достал паспорт и, взяв ручку, принялся вписывать в последнюю страницу договора его номер и серию, кем выдан и адрес прописки.

– Понимаете, – сказал он, на секунду оторвавшись от письма и взглянув на Качуру, – это же ни в какие ворота. Я же читал…

– Читали, – с улыбкой кивнул Качура.

– Это не могло не отложиться.

– Увы.

– Какой-то нонсенс…

– Ну, что вы!

– Мистика.

Меркалов отложил паспорт и расписался в графе с расшифровкой подписи в скобках. Подпись на этот раз вышла, какая надо.

– На втором экземпляре, – подсказал Качура.

– Да-да.

Меркалов чиркнул ручкой. Качура подхватил оба договора со стола, проглядел их мельком и показал глазами на короткий листок, оставшийся на столе.

– Еще подписку, Саша, – сказал он.

– Простите, не заметил.

Меркалов навис над листком. Опять же, текст был короткий и запоминающийся. Не про не пойми что.

«Я (пробел), нанимаясь на работу в научно-исследовательское бюро при НИИ «Спецавтоматика», обязуюсь не разглашать ни устно, ни письменно сведения, составляющие государственную тайну. Об ответственности по статье 75 УК предупрежден».

Дата. Подпись. Вверху подчеркнуто: «Совершенно секретно».

Меркалов зябко повел плечами, но все же написал в отведенном месте: «Меркалов, Александр Юрьевич», проставил дату, чуть не перепутав год, и (с незаметным вздохом) расписался. Все, пути назад не было.

Может, зря?

Да нет, подумалось ему. Я же…

– Простите, Максим э–э…

– Евгеньевич, – подсказал Качура.

– Чем я, собственно буду заниматься? – спросил Меркалов, передавая подписку.

– Читать, – ответил Качура, присовокупляя листок к договорам. – Только читать, Саша. Но, скажу вам, это будет не простое чтение.

– В смысле?

Качура открыл сейф, убрал документы в его нутро и защелкнул дверцу.

– Ну, вы же сами поняли, Саша, что текст, – покрутил рукой он, – с некоторыми особенностями. И это только проверочный фрагмент. Теперь, после подписки, я могу вам сообщить, что есть и другие фрагменты, гораздо более… эм-м, необычные. Есть целая книга, из которой эти фрагменты надерганы.

– Американская? – спросил Меркалов, почему-то думая о мудреном западном изобретении.

– Как раз наша, – ответил Качура, шагнув к плитке, на которой уже посвистывал и дышал паром чайник. – Выпущена издательством «Современник» тиражом в двенадцать тысяч экземпляров около десяти лет назад. В свободное обращение, правда, поступила лишь тысяча. На нынешний день где-то на руках остается, наверное, экземпляров двадцать. Остальные нам удалось изъять.

– Простая книга?

– Угу.

Выключив чайник, из ниши над краном Качура выудил две чашки непрезентабельного вида. Он осмотрел их, словно сомневался, стоит ли подавать такую посуду к столу, но потом просто сполоснул каждую. Меркалов смотрел, как вода капает в отверстие, забранное дырчатой решеткой, у ног хозяина кабинета.

– Извините, – сказал Меркалов, – а куда сливается вода?

– Вниз, – ответил Качура.

– Там нет еще одного этажа?

– Ну, это уже вам знать незачем, Саша.

Качура выставил чашки на стол, из той же ниши принес сахарницу, полную рафинада, и коробку с чайными пакетиками.

– Извините, по-походному, – сказал он, снимая чайник с плитки.

– У нас также, – сказал Меркалов. – Выделили часть лабораторного стола под короткий перерыв. Чаевничаем, конечно, не из мензурок, но тоже, знаете, тем, что кто-нибудь из дома стащил.

– Ну, значит, вам не привыкать.

Качура разлил кипяток по кружкам. Меркалов успел опустить в свою чайный пакетик, и теперь тот, всплыв, казался бледным утопленником, наполненным черными червями. На несколько секунд Меркалов выпал в прострацию, потому что никак не ожидал от себя такого сравнения. Сравнение было чужое. Никогда бы он не увидел в чаинках такой жуткой ассоциации. Неужели текст влияет?

Меркалов спешно ложкой притопил пакетик, который, распространяя темный чайный цвет, теперь стал напоминать ему уже сброшенную в воду жертву огнестрельного ранения.

– Простите…

– Вы пейте, пейте, Саша, – сказал Качура и сосредоточенно отхлебнул из кружки.

Он явно думал сейчас о чем-то своем.

– Хорошо.

Кивнув, Меркалов принялся пить чай, не шибко, к слову вкусный. Он положил кусок рафинада и постеснялся добавить второй. Впрочем, когда-то в студенчестве он пил чай из листьев смородины. По рассказам родителей это был самый вкусный напиток их детства. Даже сахара было не надо. Даешь листьям час настояться на кипятке – и дуй хоть весь чайник. Но Меркалов, честно говоря, прелести не понял. То ли листья были уже не те, не по сезону, то ли процесс заварки он не выдержал. Словом, и смородиной пахло слабо, и вкус получился никакой, с едва заметной кислинкой.

Так что вполне сносный был в «зиккурате» чай. Вполне сносный.

– Что я читаю дальше? – спросил он.

– Дальше… – Качура поднял глаза. – Нет-нет, сейчас, Александр Юрьевич, вы идете домой…

– Домой?

– Режим у нас облегченный, но все же… Я закажу вам карточку, по ней будете проходить. Карточку вы должны всегда иметь при себе. Завтра я вас встречу, и уже тогда… Работаем мы с девяти. Вам не сложно приходить к девяти? – спросил Качура.

– Нет, – сказал Меркалов. – Я могу и сейчас…

Качура закачал головой.

– Отставить, Саша. Никакой самодеятельности. То есть, самодеятельность у нас есть, но именно как самодеятельность. Раз в год, на день Службы. Вы поняли?

Меркалов кивнул. Качура тем временем взболтнул остатки чая в кружке и пальцами выловил всплывший пакетик. Он отжал его обратно в кружку и сморщенным комком подложил к сахарнице.

– Завтра получите инструкции. Прочитайте внимательно. Все, что вызовет вопросы, я объясню. В том числе, расскажу про книгу и ее автора. Периодически вы будете встречаться с другими чтецами…

– А я – чтец? – спросил Меркалов.

– Да, вы чтец, Саша.

– А я видел у мостика… такой проход с вытяжкой…

– Там сидят группы сопровождения и выработки локации. Все узнаете в свое время, – нетерпеливо сказал Качура. – Так вот, периодически вы будете встречаться с другими чтецами. Настоятельно советую тесных контактов не иметь.

Прозвучало это неуютно. Меркалов кашлянул.

– Почему, можно спросить?

– Да, – Качура в один глоток допил чай. – Есть, грубо говоря, «наводки». Как бы вам… Ну, словно накапливающийся заряд статического электричества. Мы полагаем, что-то вроде такого заряда инициируется в каждом чтеце. При длительном общении может, извините, «закоротить».

– И что тогда?

Качура заглянул Меркалову в глаза.

– Тогда, Саша, приятного мало. Вплоть до сумасшествия. Не скажу, что случаев таких много, но один произошел при мне.

Меркалов похолодел.

– С сумасшествием?

Качура коротко улыбнулся.

– Нет, помягче. Но чтеца мы потеряли на полгода. И сейчас он очень редко когда вытягивает до шестидесяти. В общем, с текстом надо быть очень осторожным. И вам действительно сейчас лучше пойти домой и заняться повседневными домашними делами. Отдохните. Посмотрите телевизор. Поспите.

– А что мне сказать жене? – спросил Меркалов.

– Что перешли на другую, более денежную работу. И все, пожалуй.

– А как надолго? В том смысле, останется ли за мной место в лаборатории? Ну, если вдруг.

– Думаю, как минимум год мы с вами поработаем, – сказал Качура. – У вас очень хорошие показатели. Кстати…

Он остановил взгляд на руке Меркалова, держащей кружку.

– Что? – спросил тот.

– Вы ведь так и читали, да, Саша? Держали текст двумя руками?

– Да.

Качура вздохнул.

– Тогда понятно. Кольцо, Саша. В следующий раз его не должно быть. Как, например, ключей или мелочи в кармане. И это уже не просьба или рекомендация. Это внутренний протокол.

Меркалов побледнел и, опустив кружку, спрятал руку под стол.

– Я понял. А если я сейчас…

– Завтра. – Качура выпростал запястье из рукава, чтобы взглянуть на часы. – Дальше у меня другая работа.

– Тоже чтецы?

– Узнаете в свое время, Саша. Наберитесь терпения. Вы допили?

Меркалов кивнул, хотя чая в кружке оставалось еще много.

– Тогда на сегодня можете быть свободны, – сказал Качура. – Пойдемте, я вас проведу к выходу.

Они вышли в тамбур.

– А мне нужно как-то готовиться? – спросил Меркалов, одевая пальто.

Качура подал ему ящичек с ключами и монетами на дне со стеллажа.

– Вы про что, Саша?

– Про голос, – сказал Меркалов, рассовывая мелочь. Паспорт он сразу переложил во внутренний карман. – Ну, там яйца пить… не знаю… скороговорки…

– Ни в коем случае.

Качура открыл дверь наружу и вышел вместе с Меркаловым к желтым, простроченным красными линиями стенам.

– Не надо никакой искусственной работы с голосовыми связками и голосом вообще, – сказал он. – Я прямо вам это запрещаю. Если, конечно, вы еще хотите у нас работать.

Отогнув незаметный дерматиновый лоскут, он вставил тяжелый железный ключ в открывшуюся замочную скважину. Ключ со скрежетом провернулся. Щелкнул замок.

– Все, можем идти.

Вслед за Качурой Меркалов выбрался в зеленый коридор, миновал мостик с узким проходом в неясную, подсвеченную лампами тьму и, отворачивая голову от листков с чудной инструкцией («В т-локации без сопровождения…»), добрался до конторки с бдительным отставником.

– Привет, Терентьич, – склонился к конторке Качура.

– Выполз Максим, смотрите-ка, – с шутливым ехидством заметил отставник, привстав и пожав руку обратившемуся. – А то сидит, понимаешь, в своей норе, носа не показывает, ручки крутит.

– Хвосты, Терентьич, хвосты.

– А может и хвосты, – с готовностью согласился Терентьич.

Качура кивнул на стоявшего позади него Меркалова.

– Отметь Александра Юрьевича в журнале.

– Это запросто.

Терентьич зашуршал бумагами. Несколько секунд он сосредоточенно писал, потом выложил памятный Меркалову журнал на ребро конторки.

– Под роспись.

Под первоначальной записью о том, что Меркалов А.Ю. по направлению следует в тридцать четвертый кабинет к Качуре М.Е. с датой и временем, проставленными в отчерченных полях, появилась надпись, что Меркалов А.Ю. убыл.

Меркалов расписался. Терентьич вернул журнал себе.

– Это не все, – сказал он уже повернувшемуся Меркалову. – Вот.

Отставник протянул неровно остриженный квадратик серой бумаги с проставленной датой и синим оттиском печати. Вверху несерьезного квадратика было на машинке отпечатано: «Пропуск».

– Это отдадите на выходе.

– А кому? – спросил Меркалов.

– Охране.

– Ну, все, – заторопил Меркалова Качура, – пошли, Саша, пошли.

Он повел новоявленного научного работника к лифту. В вызванном лифте, как и раньше, ожидал молчаливый молодой человек.

– Я домой? – спросил Меркалов уже из кабинки.

Качура кивнул.

– Но завтра, не забудьте, к девяти!

Молодой человек, наклонившись, нажал нужную кнопку, створки сомкнулись, и кабинка поплыла вверх, унося Меркалова на волю.