Начнём сначала

*****

Когда компьютер в очередной раз выдал абракадабру, я понял, что это — конец. Конец всему... Конец всего... Больше не будет ни отсрочки, ни снисхождения.

Я — неудачник. Гемма неоднократно твердила мне об этом. Диплом защищён с большой натяжкой. С ещё большим напряжением меня приняли в этот НИИ.

До сих пор, как вспомнишь!..

Я, словно Сизиф, вкативший громадную каменюку на вершину, пройдя по самому краешку, но не сорвавшись всё-таки, получаю направление в престижный, новенький, только что испечённый НИИ закрытого типа!.. Гемма предупреждала: что-то не так, что-то напутали. Мол, не может быть, чтобы в новый НИИ направляли таких, как я.

Не обратил внимания. Полетел, как на крылышках! До самых дверей кабинета директора... Открыл и...

— Что вам угодно, господин Кхрайнов?! — рявкнул из-за тяжёлого, непомерно громадного стола чёрного дерева (показалось — лапы львиные, или собачьи, вместо ножек) мой главный оппонент.

Он же меня резал... в кровь и прах! Ой, люди добрые, за что ж меня так-то?! Ну, как та каменюка сизифова, скатилась вдруг с горы, да прямо по темечку!

Однако, взял... Так и не понял я — почему всё же взял Арсенов меня?

Ну, а толку?! За три года работы здесь я не получил ни одного результата ни в одном своём исследовании или эксперименте. Что очень досадно. Ведь, будь хоть отрицательный результат... А то — ни-ка-ко-го! Потому что я вечно просрочиваю все дела, у меня их отбирают и передают другим — удачливым, перспективным. И они, эти удачливые и перспективные, получают результаты наполовину (а чаще — и более) мной проделанной работы. Ре-зуль-та-ты!!!

А с этим... Вообще что-то невообразимое происходит! И где он взялся на мою голову?! Сам же и приволок... Кого теперь винить? Да кто ж его знал тогда, что такое получится? Три недели — как в прорву! Три недели, изо дня в день по пять, семь, двадцать раз я включаю компьютер и каждый — КАЖДЫЙ!!! — раз на дисплее высвечивается что-то невообразимое, нелепое, несуразное, непонятное. Первую неделю ещё надеялся: вот он выдохнется, набор фокусов закончится и пойдёт повтор. Так нет же...

И ещё. Я не могу его обработать никакими препаратами, реактивами... Не могу и всё! И поручить никому не могу.

В первый день, ещё свеженький, довольный, приготовился: и скол сделать, и реакции разные проверить... Как на стенку натыкаешься. Не понять, что происходит. Не то страх какой-то, не то опасения... А порой — вот уж вовсе странность — жалость к нему. Будто живой он. Будто...

Я отключил компьютер и укоризненно посмотрел на «объект». Нет, это уже наглость: он опять изменил форму! Причём, прямо на глазах: до сих пор я не замечал, как это происходит. А сейчас... Ну, действительно, как живой... И блики эти...

Я психанул. Живой, так возьми и расскажи о себе всё сам! Что я, должен всю оставшуюся жизнь с тобой возиться?! А он расплывается себе по чёрной поверхности стола. Как ухмылка язвительная... Издевается, что ли? Я вскочил и с размаху хватил кулаком по желтовато-серой слюдянистой глыбе. Да так и застыл: кулак мягко вошёл в «камень», сделав в нём углубление, которое начало медленно, но заметно распрямляться. Что за чёрт?! Я же сотни раз к нему прикасался. Ну, буквально, полчаса как — датчики подключал... Так что ж, получается, он ещё и структуру меняет?! А я все три недели бьюсь с компьютером: с какой стати тот выдаёт мне каждый раз иные сведения о составе «объекта». Что ж это делается на свете, люди добрые?! Кварц у вас на глазах превращается в пластилин, а вы долбаете несчастную технику и...

И теряете работу.

Это я понял отчётливо, когда в чёрной блестящей поверхности стола (почему в этом проклятом НИИ все столы чёрные?!), у которого стоял в полной прострации, рядом с моим, появилось отражение директора. Ну, раз уж сам Арсенов пожаловал собственной персоной...

Я поднял глаза на лицо старого усталого дога. Именно так выглядел директор: на когда-то полном, лице щёки обвисали двумя длинными тяжёлыми складками со скул, прочерчивая глубокие морщины от крыльев широкого мясистого носа, оттягивая своей тяжестью веки красноватых глаз под нависшими седыми бровями. Даже уши его, замаскированные редкими пушистыми волосиками некогда пышной шевелюры, напоминали купированные уши дога.

Дог устало вздохнул, плямкнул губами и, печально глядя куда-то поверх меня, хрипло пролаял:

— Господин Кхрайнов! — (он всегда уродовал мою фамилию своим сверхмягким «к»). — Вы исчерпали все свои возможности. Мы исчерпали всё наше терпение. Вы уволены. Забирайте ЭТО — брезгливый жест в сторону «объекта» — и освободите помещение лаборатории.

Я молча склонил голову.

*****

ЭТО пришлось забирать с помощью двух ребят-лаборантов. Как-никак, а пудов восемь в глыбе пластилина, в которую превратился найденный мною месяц назад великолепный огромный кристалл неизвестного происхождения, было.

Пока подыскивали подходящий контейнер, упаковывали, искали свободный транспорт, я с горечью вспоминал минувший месяц.

*****

Утро выходного дня было погожим, и я решил прогуляться немного вдоль реки, протекающей за околицей небольшого селения, куда вытащила меня Гемма «на природу».

Я — человек сугубо городской, в сельской местности теряюсь от неожиданного простора, странных запахов, непривычных звуков. Да и Гемма такая же. Но она у меня женщина со странностями. И считает, что нужно обязательно идти наперекор своим привычкам. Нравится, не нравится — это для неё не существует. Полезно, или нет — вот главный критерий, которым моя жена меряет свою (и мою, в том числе) жизнь. Итак, «на природу» — это полезно. Понятия не имею, почему. Но с Геммой никогда не спорю. Отспорил своё за время ухаживаний и строго спланированных миниатюрной, прелестной и неприступной студенткой факультета антропологии, встреч.

Как бы то ни было, а я решил прогуляться ранним утром по берегу реки. И сообщил об этом супруге, которая занялась приготовлением простого калорийного завтрака.

— Молодец! — получил полное одобрение. — Обязательно иди босиком: по утренней росе это очень полезно.

С некоторым содроганием я внял рекомендации, оставил туфли на веранде домика, где мы остановились и ступил босыми ногами на влажную росную тропу. Н-ничего... Даже немного приятно... Только мелкие камешки порой покалывают непривычные ступни.

Так, потихоньку, дошёл до небольшого обрывчика, краем нависавшего над ускоряющей в этом месте бег, удивительно чистой водой. Постояв немного, обогнул кромку и, по едва заметной тропке, спустился вниз. Шагах в двадцати от обрывчика была неширокая полоска мелкого серого песка, уже начинающего просыхать после ночного дождя и утреннего тумана. Подойдя к воде, потрогал её пальцами ног. После холодной росы, она показалась очень тёплой и я, сбросив брюки и футболку, решил немного поплавать для бодрости. В конце концов, это тоже «полезно».

Вода оказалась не такой уж и тёплой, скорее наоборот. Но приятно освежала тело. Проплыв немного к середине реки, я повернул назад. Течением меня снесло, так что теперь я оказался прямо против обрыва и, плывя к берегу, разглядел под нависающим козырьком чернеющее отверстие. Может, там местные жители глину брали для хозяйственных нужд? Выйдя из воды, прошёлся к тому месту и, по свежему оползню, понял, что дыра открылась не далее, как нынешней ночью. Интересно, что там? Нет, это не праздное любопытство. Здоровый интерес учёного. Хоть и неудачника.

Пачкаясь свежей глиной, я полез по откосу. Отверстие было не высоко, метрах в трёх. Глина, хоть и осыпалась, была влажной и легко утрамбовывалась под ногами в примитивные ступеньки. Вот и лаз. Залезая туда, ощутил внутренний холодок: вот сейчас козырёк обрыва рухнет и похоронит меня в этой готовой могиле! Но любопытство взяло верх, и я всё-таки завершил начатое. За что и был вознаграждён: в темноте пещерки руки мои наткнулись на что-то гладкое, с чёткими гранями. Ощупав, понял, что это кристалл. Чуть не с меня ростом, если учитывать, что корень его и макушка уходят в пол и потолок пещерки. Быстро выбравшись наружу, я прикинул, на каком расстоянии от кромки находится кристалл, взобрался на обрыв и, подобранной на склоне сухой веткой отметил нужное место. Затем, наскоро обмывшись в реке, вернулся к, уже выглядывающей меня, жене.

За завтраком ничего не мог ей рассказать: Гемма категорически против разговоров во время еды. А сразу после завтрака она заторопилась по каким-то важным делам. Я не удивился, мол, какие «важные дела» в выходной?! Для моей Геммочки и приобретение буханки хлеба — дело необычайной важности. Короче, остался я один на один со своим открытием.

Поразмыслив, заглянул в сарайчик, где — знал — находится разный инвентарь. Выбрал хороший заступ, прихватил на всякий случай кирку, переоделся в рабочее и отправился к месту находки.

Ещё раз прикинув расстояние, начал копать. Вершина кристалла оказалась в полутора метрах от поверхности. Сперва, когда заступ упёрся во что-то твёрдое, я взялся было за кирку, но вовремя одумался. Осторожно, руками расчистил помеху и залюбовался сверкнувшей, серо-жёлтого цвета, пирамидкой. Дальше копал очень осторожно: ведь под ногами открывалась полость пещерки. Пусть небольшой, но падать туда с заступом в руках может оказаться очень «не полезно».

К вечеру, с перерывом на обед, уже нарочно ничего не рассказывая Гемме, я из пещерки сделал котлованчик и докопался до основания кристалла. Как ни странно, он не был закреплён ни на каком скальном грунте. Будто кто-то в своё время вырыл яму, воткнул в рыхлую землю восьмигранный, почти двухметровый, «карандаш» и засыпал всё это.

В лучах заходящего солнца кристалл поблёскивал, отсвечивал розовым, малиновым и, казалось, начал испускать свой собственный, бронзового отлива, свет.

Усталый, я сидел на краю котлована и любовался своей находкой. Тут меня и нашла Гемма. Подошла молча, понаблюдала так же за игрой света на гранях и внутри кристалла, тихонько вздохнула и сказала:

— Вообще, это очень полезно: физический труд на свежем воздухе. Но как ты его вытащишь?

— Надеюсь, до завтра он не сбежит, — отшутился я, — а с утра договорюсь со здешним шофёром, ещё пару мужиков найдём и отвезём его ко мне в лабораторию.

До завтра он, конечно, не сбежал. Но показалось мне утром, что грани стали вроде не такие чёткие, словно чуть заметно сгладились углы. Но мало ли, что покажется...

Когда кристалл был уложен в кузов на подготовленное сено, подоспела Гемма, с собранными сумками, и вместе мы отправились в мой родной, в мой ненавистный НИИ.

*****

— Как ты считаешь, что это? — спросила жена, прижимаясь ко мне в тряском кузове.

— Не могу точно сказать. В лаборатории сделаю спектральный и структурный анализ — определю наверняка. Но подумай: такой кристаллище! Дог сдохнет!

— Ох, Мак! — сверкнула двумя телеэкранами огромных очков, в полличика с пухлыми капризными губами, аккуратным точёным носиком и тоненькими ниточками бровей, Гемма. — Разве можно так — о начальнике?! Ты, наверное, и на работе не сдерживаешься. А потом у тебя отнимают начатое и передают другим. Которые уважают старших, даже похожих на черепах, как, например, моя Тортилла. — И прыснула, крепче прижимаясь к моему плечу.

— Гемма ты, Гемка! — прошептал я в маленькое ушко с красной точечкой — серёжкой. — Люблю же я тебя! И, вот честное слово, поверь: с этим кристаллом мы выбьемся в люди!

— Ох уж! — вздохнула она. — Ты же закоренелый неудачник, Мак! Но я всё равно тебя очень-очень люблю. Правда-правда, Максимчик! Ты мне веришь?

— Верю. Но никак не могу понять: почему ты стала антропологом? К тебе так не идёт это слово!

— Так я хоть антрополог. А ты кто? Ведь у твоей специальности нет даже названия! Ты на кого учился? На геофизика. А кем работаешь?

Я сделал вид, что любуюсь кристаллом. Я не знаю, кем работаю. Не знаю! Младший научный сотрудник научно-исследовательского института закрытого типа, профиль которого младшим научным сотрудникам знать не полагается: им полагается вести порученную работу, проводить порученные эксперименты и исследования, о результатах не болтать за пределами, и с глупыми вопросами к старшим не лезть. В итоге, за три года работы, я так и не разобрался, а чем же этот НИИ всё-таки занимается? Здесь такая смесь всего! Но точно могу сказать: геофизика — в меньшинстве. Геофизик — я один. И не было мне поручено до сих пор ни одной работы по моему профилю! Зачем же Дог взял-таки к себе геофизика? Вот бы эту проблемку разрешить... Зачем я ему?

Вот так мы привезли кристалл в НИИ. Затащили его ко мне в лабораторию, предварительно изрядно поругавшись с дежурным, не желавшим открывать в выходной, уложили, со всеми предосторожностями, на стол. И я, расплатившись с ребятами и водителем, отослав Геммочку домой, с твёрдыми заверениями к обеду быть там же, лихорадочно подключил всевозможные датчики к своему сокровищу и провёл первый анализ.

Компьютер выдал мне на дисплей такое, что минут пять я, в отупении, смотрел то не экран, то на кристалл. Переутомился, что ли? Или вымыть его, очистить от остатков пыли, глины, приставших соломинок, — чтобы никаких помех не было? Ладно, завтра! Отключил аппаратуру, запер лабораторию и, сдав ключ всё ещё недовольно ворчащему дежурному, отправился к моей маленькой сверхрациональной волшебнице.

Утром я доложил о своей находке Арсенову, умолчав, правда, о неудаче с первым анализом. Он снизошёл до личного посещения лаборатории, осмотрел, ощупал, даже, кажется, обнюхал кристалл, уставился, как обычно, куда-то поверх меня и мрачно сказал:

— Это ваша последняя попытка, Кхрайнов. Даю вам три недели. Через три недели положите мне на стол либо результаты ваших исследований, либо заявление об уходе.

Я с надеждой посмотрел на кристалл. И показалось мне, что грани его ещё больше сгладились. Или только показалось?

*****

И вот теперь я снова трясусь в кузове грузовика и везу в контейнере бесформенную, оплывшую массу какого-то пластилина. Видимо, на этот раз Дог настолько взбесился, что даже не пожелал передавать работу другим — вышвырнул её вместе со мною. Во внутреннем кармане у меня лежит «чёрная» характеристика — с такой только дворником возьмут, и то сперва подумают, ‑ а на душе ещё чернее.

Контейнер ребята поставили посреди моей домашней мастерской: на досуге я балуюсь лепкой. Сам я, не раздеваясь (что, конечно, очень «не полезно»), улёгся на диване в гостиной, обставленной, по Гемминому вкусу, очень рационально... сверхрационально!.. неверроятно рррационально!!! ‑ и, бездумно глядя в потолок, стал дожидаться вершительницу моей дальнейшей судьбы.

*****

Моя учёба в институте, по прошествии времени, напоминает мне какой-то марафон по пересечённой местности. Лучше бы, наверное, подошло слово «эстафета». Да вот беда: «палочку» никто мне не передавал, да и свою я нёс, никому не передавая.

В школе я конфликтным не был, скорее, наоборот. Вот только, ко времени получения аттестата, так и не решил, что же делать дальше. Выбор был больно богатый: за плечами лицей искусств, с дипломом скульптора, художника. Вдобавок ‑ участие в трёх геологоразведочных экспедициях (вместе с отчимом, которого я всю жизнь называл попросту Антоном) ‑ открывало мне дорогу в этом направлении. Физик с математичкой в один голос пророчили: только физмат! В итоге, прошатавшись до крайних сроков, я забросил документы в первый, попавшийся на пути, горный институт, где ещё имелись вакансии на факультет геофизики.

К концу первого курса я был твёрдо убеждён, что учат меня совершенно не тому. Хотел бросить. Но Антон посоветовал остыть за лето в очередной экспедиции. Экспедиция застряла в непроходимой тайге до конца ноября. Так что, «остудиться» я успел изрядно. Два месяца потом потел, подгоняя все зачёты: в связи с происшедшей экстремальной ситуацией, мне пошли навстречу.

Спокойно начался и третий курс. Но опять: к концу его меня зациклило всё на том же ‑ я получаю совсем не те знания, каких жду.

‑ Ну, нельзя, нельзя, ‑ горячечно доказывал я профессору Синцову и балдеющей от назревающего конфликта аудитории, ‑ нельзя рассматривать Землю, как этакий булыжник, слепленный всевозможными полями из невообразимого количества элементов! Ведь уже давно доказано наличие ноосферы, микролептонного излучения, которые неразрывны с понятием «планета Земля», которые не могут не влиять на формирование и развитие геофизических процессов!

‑ Послушайте, Крайнов, ‑ пытался урезонить меня Синцов, ‑ всё, вами перечисленное, конечно, научно доказано и существует. Но нет никаких научных обоснований влияния данных излучений на геофизику. А раз нет, то нет и предпосылок усложнять процесс получения знаний студентами вашими личными домыслами.

‑ Без учёта всех влияний, даже гипотетических, эти знания гроша ломаного не стоят! ‑ в запале бросил я.

И ‑ вылетел из института.

‑ Вы просто не туда поступили, Крайнов, ‑ объяснял мне, на прощание, ректор. ‑ Возьмите документы и переведитесь туда, где вам, по вашему мнению, дадут именно те знания, которых вы жаждете.

И я ушёл в свободные художники. Писал маслом, акварелью, лепил всякую мелочь. Короче, занимался ширпотребом. Это ‑ для хлеба насущного. Одновременно перерывал все запасники библиотек, отыскивая то, чего, по выражению ректора, жаждал. И откопал, за два года, очень и очень многое. Но и передумал не меньше за этот период. И ‑ пережил...

В очередной экспедиции, в предгорьях Алтая, Антон подцепил какую-то экзотическую болезнь, мама поехала к нему и, ухаживая за больным, заразилась сама. Какой-то новый вирус. Мне пришлось ехать туда же спустя две недели. Хоронить позволили только на месте, не открывая гробов. И всё равно меня ещё продержали там в карантине положенные и извечные сорок дней.

А на Новый год я познакомился с Геммой. Ничего экзотического не было. Даже капли романтики не наблюдалось. Просто сумасбродная экспрессионистка Эльвира почти силком затащила на вечеринку художников случайно встреченную на улице одноклассницу, а ныне ‑ студентку факультета антропологии. Затащила специально, чтобы всё собратство художников изумить неслыханным, по её мнению, выбором подруги.

‑ Нет, Гемка! ‑ орала она через стол. ‑ Ты объясни честной компании, что ты, микробина некормленая, в антропологии найти хочешь? Разве человек ещё недостаточно изучен? Или ты вообразила, что совершишь, вороша прахи и кости скелетовые, какое-то открытие?

Гемма на «микробину» не отреагировала абсолютно. То ли ещё в школьные годы привыкла к эксцентричности подруги, то ли была способна игнорировать подобные выходки. Она вполне серьёзно, аккуратно, указательными пальчиками поправив огромные очки, ответила уверенным голосом:

‑ Ну, насчёт открытия не ручаюсь. Думаю, это и так уже открыто. Но доказать и доказывать непрестанно, пока самые непонятливые не поймут, стоит то, что человек ‑ создание искусственное.

‑ То есть, ты хочешь сказать, что мы ‑ биороботы?! ‑ взвилась Эльвира.

‑ Ну что ты, Эля! Какие же биороботы? Нет, я хочу доказать, что человек не должен жить на Земле. Он создан на неприспособленной для его существования планете, возможно ‑ ошибочно, возможно ‑ действительно для испытаний, если следовать Библии. Не исключено и что он ‑ проявление разумности самой Земли, так сказать, её придаток во множественном числе. Разумный придаток.

‑ Хорошенький «разумный»! ‑ усмехнулся я на эти слова. ‑ Своим разумом свою матушку и уничтожает. Если так рассуждать, то разумная старушка Земля страдает явным мазохизмом.

‑ Знаете, Максим, ‑ ответила мне девушка, ‑ наши родители, производя нас на свет, мазохизмом вряд ли страдают поголовно. Но уж до чего мы их порой доводим...

Мазохизмом не страдал и я. Но с этой минуты был раз и навсегда покорён, повержен и одновременно возвышен любовью, не полыхающей, не обжигающей, но светящей ровно, спокойно и уверенно. Главное, мы были единомышленниками по идее, а в быту я предпочитал во всём следовать вкусам и направлениям любимой. Потому, как человек, видите ли, творческий, несобранный, требующий умелого руководства. А кто возражал?!

Не возражал я и логическим доводам Геммы, уже ставшей моей женой, что в разладе с ректором виноват я сам.

‑ Понимаешь, Мак, ‑ мягко говорила мне Геммушка, ‑ в этой ситуации было просто нелепо лезть на рожон. Ведь ты же сам убедился, что действительно ‑ никаких обоснований. Так продолжай учёбу и работай в этом направлении, чтобы хоть будущим поколениям студентов геофизика преподносилась уже с учётом всех факторов влияния. Представь: доказанных тобой!

‑ Гемка, это грубая лесть! ‑ смеялся я, в общем-то, согласный с её доводами.

‑ Нет, Мак, я не льщу. Я просто хочу, чтобы ты действительно работал в этом направлении. Ведь оно так созвучно с направлением моих собственных исследований в антропологии.

И я отправился к ректору с покаянием. Но он, уже не вполне доверяя такому конфликтному человеку, как я, принял меня только вольнослушателем.

Диплом я писал ‑ беспрецедентный случай ‑ без научного руководителя.