Над бездной

Райнхард фон Лоэнграмм сходил с ума. Декабрь замер на переломе, близилось начало третьего года по новому летоисчислению, в империи творилось такое, что даже боги, существуй они в самом деле, не смогли бы разобраться. А император был не властен даже над собственным телом.

Жар накатывал волнами, стискивал снаружи и изнутри. Казалось, что комната заполнена паром. Райнхард мучительно медленно поднял руку и сжал медальон, такой же горячий, как и кожа, давно ставший почти частью тела... Легче не стало.

Открыв глаза, император чуть повернул голову в сторону окна. Ночь, конечно же, еще долго никто не придет, если не сдаться и не позвать... На секунду странное движение то ли снаружи, то ли внутри отвлекло внимание от болезненных ощущений. На запотевшем стекле прорисовывались странные знаки, непохожие ни на буквы, ни на руны. Не проступали – их именно кто-то чертил подрагивающими пальцами, и это было видно, несмотря на темноту, будто символы собирали в себе рассеянный звездный свет.

Лоэнграмм прищурился. Ничего не изменилось – невидимые пальцы продолжали двигаться, и линии сияли все ярче, а остальная часть комнаты погрузилась в плотный мрак. Внезапно стало холодно. В темноте обрисовались контуры двух фигур, не совсем человеческих, похожих на картинки, где одновременно нарисованы две разные вещи, вроде зимнего пейзажа и стада лошадей. Или, в данном случае, готовой к броску змеи и Пауля фон Оберштайна. Это справа, а к левой стороне кровати подходит Ройенталь, которого тоже не может здесь быть. Его черты смешаны с орлиными, но птица явно при смерти.

Третья фигура отделилась от окна, закончив рисовать. Райнхард закусил губу, чтобы не закричать – так вдруг стало больно. Словно выпавший из ладони медальон стал острым лезвием, прорезающим кожу и мышцы, до самого сердца. В глазах окончательно потемнело, призрачный скальпель вошел еще глубже и вдруг остановился. Третий, в котором не без труда можно было узнать покойного Яна Вэньли, накрыл рану ладонью, словно что-то просовывая внутрь. Горячее, как уголь.

Комната растаяла. Райнхард снова стоял перед экраном в навигационном центре, изучая чужие звезды. Это было всего два года назад, даже чуть меньше, год и одиннадцать месяцев, а произошло с тех пор столько, что и в век не втиснется...

Легкое прикосновение к плечу заставило обернуться, – и встретиться взглядом с человеком, которого не могло быть в этом месте и в это время. Райнхард невольно схватился за медальон, рефлекторно, чтобы отличить ложь от истины. Кирхайс тут же погас, словно кто-то отключил проектор.

–Его смерть и жизнь – в ваших руках, – откуда-то из межзвездного пространства прозвучал голос Яна. – И не только его, но ваш друг для вас важнее. Вам нужен тот, кто сможет спорить с вами. Пусть даже и не сразу покажет дорогу к свету.

Ян стоял рядом с местом, откуда исчез Кирхайс. В темных глазах плясал огонь. Райнхард понимал, что должен разжать ладонь, но пальцы не слушались. Словно горячий металл сплавил их воедино. Или не металл, а кровь?

Где-то во вновь воцарившейся темноте таилась истина. Лоэнграмм чувствовал ее кожей, как бесцеремонное прикосновение, как опаляющий жар, но дотянуться никак не мог. То, что творилось с ним, не было сном, – чем угодно, но только не банальным кошмаром. Невозможно? Да вся его жизнь невозможна, путь от пыльной улицы до трона наверняка со стороны не короче, чем путь от императора до безумия... до всемогущества. Он взял слишком сильный разбег, чтобы остановиться на полпути. Даже если сил не хватит и сама ткань бытия будет сопротивляться переменам. Это его и только его век. Нужно лишь снова взять контроль на себя и перестать отговариваться слабостью.

Темнота рассеялась. Точнее, ее рассеял красновато-желтый свет, исходящий от самого Райнхарда. Жидкий огонь сочился из раны на груди, капли разлетались в стороны и кружили в бездне звездами. Он наконец смог разжать ладонь: на ней, как легкий мячик, дрожал клубок золотых лучей.

Звезды подсвечивали одинокую фигуру, больше не похожую на раненого орла, скорее – на умирающего человека с похожей дырой в груди. Но из нее и кровь уже не текла. По наитию Лоэнграмм приблизился к нему и позволил свету пролиться на багровый круг. Огонь охватывал тело Ройенталя очень быстро, так, что дыхание перехватило. Рациональная часть сознания билась в агонии, но Райнхард мысленно отгородился от нее и рассмеялся.

Все так просто. Как назвать военную операцию во имя битвы, где гибнут боги. Как снова обрести власть над самим собой. Потому что боги мертвы, и остался только он. Теперь главное – не рехнуться окончательно, сохранить в безумии хоть видимость системы... вернуться туда, где можно исправить каждый огрех мироздания.

Огонь затопил собой все – и погас. Остались лишь темнота и ощущение вечности, замершей в руках, словно испуганная собственной смелостью женщина.

Собрать заново себя было сложнее, чем вселенную. Во всяком случае, открывая глаза после такого странного и поразительного сна, Райнхард ощущал дикую слабость во всем теле, как от сильной кровопотери. Но лихорадка отступила, в этом он был уверен.

А еще он был уверен, что комната вчера, до этого сна, выглядела иначе. Нет, окно исписано не было, но мебель определенно сдвинулась с мест... Лоэнграмм медленно посмотрел налево и увидел стойку с полузнакомыми медицинскими приборами.

Он с трудом втащил вверх по одеялу, до уровня груди, онемевшую руку и нащупал исключительно датчики. Медальона не было. Приснившейся раны, правда, тоже. Хотя перед самым пробуждением она вроде бы затянулась.

Райнхард зажмурился, снова посмотрел на приборы и таки попытался сесть. Возмущенный писк тут же привлек чье-то внимание. Послышались шаги, дверь распахнулась – и старая вселенная, в которой уже не было нужды, осыпалась в памяти ржавой пылью.

За спинами медиков, сдерживая нетерпение, маячил несомненно живой Зигфрид Кирхайс. А рядом с ним стоял Ройенталь, и Лоэнграмм мог поклясться, что никогда не видел в этих разных глазах такого неподдельного счастья.