Наживую

Дурно, без нужды, для забавы убивать животных. Ни возражать против этого, ни соглашаться с этим невозможно. Так это просто, ясно и несомненно. Но, несмотря на это, молодой охотник не бросил тогда же охоты, а охотится и до сих пор. Но уверенность в безобидности занятия охотой нарушена; совесть пробуждена по отношению к делу, считавшемуся досель, несомненно, правым.

– Л. Н. Толстой

***

Я уже, верно, рассказывал, как мой отец, человек увлекающийся, вздумал однажды сделаться ружейным охотником «по перу». Купил американский дробовик, подозвал меня, предложил подержать в руках. Мы, говорит, станем теперь охотиться, дичь добывать! Я вскинул ружьё, приложился и думаю: «Чего проще? Да и весело, должно быть». Давай, говорю, согласен.

Был у нас загородный дом в два этажа, вроде семейной усадьбы, – уютное бревенчатое гнездо для простой, настоящей человеческой жизни. Располагался он на вершине продолговатого холма, обросшего по склонам дубравой, в старинной деревне, видавшей ещё Петра Великого. У подножия холма лежало древнее озеро, в ярости своей погубившее известную потешную флотилию молодого императора. Дом наш всеми окнами обращён был к озеру, и в особенно ветреную погоду волны его бурлили будто бы в самых комнатах.

А уж какая благодать окружала нас, какое умиротворение царило всюду – бывало, растрогаешься до слёз, и нет сил сдержать тихого восторга! Богатые, щедрые леса тянулись, как любил повторять отец, до самого Архангельска, перемежаясь обширными полями и таинственными болотами. А там:

Дергач скрипел, посвистывал рябец,

Бил перепел, тетеря бормотал

И вяхирь жутко завывал…

Наезжали мы в наше местечко так часто, как только могли, и всё у нас было заведено едва ли не по-барски: во втором этаже – недурная библиотека, в первом – шкафчик с отменными домашними наливками. То была моя собственная Ясная Поляна, моё Спасское-Лутовиново! И прочёл, и написал я там немало, а выпил и того больше.

С детства жил я тем домом, тем краем. Отец водил меня по грибы и ягоды, учил рыбачить в окрестных прудах и речках. Многое сделал он для того, чтобы привить мне уважение и благодарность к природе за её дары, горячую к ней любовь. А потом купил дробовик.

Я не берусь описывать здесь все наши охоты, пусть и не тьма их была, и каждая по-своему занимательна. Расскажу лишь об одной.

Утро тогда выдалось чудное: ни тучки, ни ветерка. За завтраком слушали не отпевших ещё соловьёв. Приняли по рюмке горького бальзама. Мы не очень-то спешили: ружьё, патроны и закуска – всё было уложено загодя, а, наверное, лучшая часть охоты, да и всякого приятного развлечения, – предшествующие им мгновения... Словом, выехали мы около полудня и когда добрались, солнце уже прямо-таки палило.

Чуть только спешились и вступили в чернолесье, как дичь повалила валом и, будто нарочно кто устроил, – прямиком на нас. То вальдшнеп сорвётся из-под кочки, то голубь – с древесной макушки, а то и тетерев-косач. Успевай стрелять, что называется, но мазал я нещадно – охота как-то сразу не задалась. Отец, между тем, шагал позади и усердно манил рябчика на пищик, начиная уже потихоньку досадовать на моё стрелецкое искусство.

Таким невесёлым манером, со всё ещё пустыми тороками, мы вскоре добрались до одного из наших заветных утиных мест – глухого лесного болотца, затёртого в гуще молодого осинника, где отводили душу и бобры, и лоси, и прочие лесные граждане. Взять подобное место с подхода и не просто взять, а взять успешно – задача даже для матёрого охотника, но мы-то с отцом и сами с усами, по крайней мере, так нам неизменно думается на охоте, а потому мы тотчас устремились напрямик, понукаемые охотничьим азартом. Осинник, не будь дурак, ответно захрустел на все лады, что, впрочем, не помешало нам на полпути к берегу расслышать бурное утиное многоголосье и плеск: утка жировала и играла на днёвке.

Дробовик как-то сам собою заплясал в моих внезапно отяжелевших руках. Уши заложило, по хребту побежала дрожь, сердце точно забарахлило, а ноги, казалось, готова была свести жесточайшая судорога. Вот уже и вода завиднелась сквозь сетку осиновых веточек… Я наскоро вложился и ударил по сидячей.

Дальнейшие мгновения, как водится, пронеслись мимо меня, будто вовсе и не со мной случились: утиное стадо разом снялось и зашло на круг, отец, кажется, прокричал из-за спины что-то вроде: «Стреляй, бляха-муха! Влёт бей!» – он уже не мог вполне овладеть собою, а я всё палил да палил – до красного ствола, до последнего заряда. Уж и затвор давно отошёл, а я продолжал впустую щёлкать спусковым крючком… «Хорош!» – выдохнул отец, – «Иди, добирай». Я передал ему ружьё и ступил на берег.

На воде, в окошке среди болотных трав, кружилась молодая крякуша. По всему было ясно, что сама она не дойдёт. Дробь перебила ей крылья, но, видно, не задела важных органов, возможно даже не проникла в тело. Отец заметил, что я медлю, и ободряюще сказал: «Ну, чего ты? Это – охота! Надо добирать…»

Кое-как я выловил утку из болота и, бережно обхватив ладонями, поднёс отцу. «Сам!» – коротко ответил он и молча занялся ружьём. Я перехватил добычу поудобнее, нащупал в кармане нож, достал его, отщёлкнул лезвие. Утка покорно наблюдала за моими приготовлениями. Она нисколечко не трепыхалась, не пыталась вырваться, спастись, не издавала ни единого звука, а только слегка крутила своей маленькой головкой и заглядывала мне в лицо своим крохотным утиным глазком. Я мог видеть, как движется веко, как расширяется и сужается её зрачок. «Ну что ж ты, ядрёный корень!» – с досадой подумал я, – «Не могла ты что ли сама как-нибудь?! А мне вот теперь… Э-эх!». «Давай заканчивай!» – донеслось откуда-то сбоку, – «Нам ещё в одно место надо успеть!». Я занёс нож над горлом и полоснул.

Оперённая кожа разошлась, раскрылась наподобие какого-нибудь дамского клатча. Показались кровеносные сосуды, трахея, шейные позвонки. Кровь хлестнула толчками и вскоре насквозь пропитала мои охотничьи перчатки. А утка всё также глядела на меня, не отрываясь и почти не моргая. Я не выдержал и выпустил её из рук. Она шлёпнулась в береговой ил и только тогда забилась в предсмертных конвульсиях, а после, наконец, затихла. «Всё?» – спросил отец. «Всё!» – буркнул я, – «В другой раз надо бы дробь покрупнее. Эта что-то мелковата…»

На том и сошлись.

2023 г.