Награда

Фриц

«Фриц, дружище, потерпи немного. Ещё немного — и я тебя вытащу. Тебя вылечат, Фриц, пожалуйста. Ты меня два раза спас — третий раз я спасу тебя».

Бедняга Вилли… Мы выросли вместе. Впервые я спас его ещё мальчишкой. Глупо тогда получилось. Выбрались на озеро зимой, порыбачить. Тогда, мальчишкой, думал, что золотобокая щучка умаслит мою тётку, и она перестанет есть меня поедом. Можно подумать, от хорошей жизни моя мать уехала из Нойруппина в Берлин — и там пропала, успев привезти меня годовалого сестре, овдовевшей ещё в Большую войну.

Вилли решил пойти со мной за компанию. И если меня, тощего сиротку, лёд мог выдержать, то упитанного фермерского сына Вилли — нет. Он даже вскрикнуть не успел, как ушёл под лёд. Благо смог вынырнуть, но выбраться не получалось — кромка льда обламывалась под его руками.

Раздевшись до исподнего, я лёг на лёд и медленно пополз к нему. Помню, как задорно потрескивал лёд под моим телом. Но Вилли я смог вытащить. Самое забавное, что от страха мы даже не заболели, чему немало удивились.

Второй раз — это было в 1939, в Польше. На подступах к какой-то деревне, по дороге на Варшаву. Какой-то безумец-одиночка организовал огневую точку на холме. Мы вызвались добровольцами. Дело почти выгорело, но напоследок этот фанатик кинул гранату. Мы успели спрятаться, но Вилли зацепило.

Я с рыком дикого зверя добил гадину, а потом на себе вынес раненого друга. За это получил железный крест второго класса и пятидневный отпуск. Успел жениться на Анхен, а через девять месяцев родился Пауль, которого я никогда не видел и теперь не увижу. А ему ведь уже будет три.

Спастись вдвоём из этой мясорубки шансов нет. Куда мне с этой пробитой свистящей грудью и с перебитой ногой, из которой хищно выглядывает обломок кости… Немеющими пальцами отрываю железный крест и из последних сил впечатываю в ладонь друга.

— Вилли, дружище, спасайся. Это пусть перешлют… для Пауля… Анхен пусть…

***

Анхен

Анхен приехала в Нойруппин из Берлина по направлению трудового фронта и попала на ферму. Поначалу работа была ей непривычна. Но хозяева попались добрые и никогда не укоряли её за промахи. Да и старший сын хозяев, добродушный увалень Вилли, всегда был рад прийти на помощь.

Анхен даже подумалось, что он к ней неравнодушен. Но нет — он относился к ней ровно так же, как относился к своим младшим сёстрам-близняшкам, восьмилетним Кларе и Марте.

А потом Вилли познакомил её с Фрицем. Таким родным, таким надёжным, таким спокойным. Рядом с ним казалось, что в её безотрадной жизни появился хоть какой-то смысл. Наконец-то она была хоть кому-то не в тягость, хоть кому-то нужна.

Как она и думала, мать обрадовалась её решению не возвращаться в Берлин. Отчим, наверное, тоже.

Фриц говорил, что война будет короткой, он вернётся и они поженятся. Она верила ему. Свадьба в пять дней его отпуска была сюрпризом для неё. Ещё большим, но самым радостным, стал Пауль. Больше мужа она не видела.

В письмах с восточного фронта он писал о том, что всё скоро закончится, что они получат землю на Востоке, о том, как они построят там свой дом, будут растить сына. Со временем тон писем стал менее оптимистичным, к концу осталось только желание познакомиться с сыном.

Потом пришло извещение о гибели. Строгая открытка с его фотографией и текстом, набранным готическим шрифтом. И его железный крест.

***

Пауль

Когда я был совсем маленьким, то я знал, что мой папа — немецкий герой, погибший за весь немецкий народ. Почти у всех мальчиков отцы были на фронте, но только у меня отец был героем. А это чего-то да стоит.

Когда мне было года три, то бургомистр поставил меня в центре зала, когда шёл сбор зимней помощи, и я чувствовал себя тоже немного героем. Маме за это дали немного крупы, картошки, чуть-чуть мыла. Зато мне лично бургомистр вручил две шоколадных конфеты.

Даже не знаю, почему мама решила оставить такое место и переехать в Берлин. Тут меня никто не знает, всем на меня наплевать. А про шоколадные конфеты вообще можно забыть. Ко всему тут ещё воет воздушная тревога, и каждый раз нужно бежать в страшный и вонючий подвал.

В последний раз мы сидели в подвале почти три дня. Мама перестала ходить на свою фабрику, вместо этого она нашла где-то папиросные гильзы, и мы вместе набиваем их дома, а мама продаёт на улице.

Весна. Взрослые с ужасом говорят, что Берлин пал. Я не очень понимаю, о чём они. Как каменный город может упасть? Я даже вылез проверить. Два соседних здания разбомбили, но остальное вроде стоит.

Мама не шевелится с утра. Мне страшно. Осторожно беру сумку с сигаретами и несу продавать. На улице — чужие солдаты. Один из них — чёрный. Я даже испугался. Но он оказался неплохим человеком и взял всё. Взамен дал консерву и кусок хлеба. Вот мама обрадуется.

Но мама даже не встала. Мне страшно, когда она такая. Я тихонько сидел под столом и жевал хлеб. Консерву хотел сохранить маме.

В дом кто-то зашёл. Судя по туфлям — это фрау Майер, наша соседка. Я видел, как туфли осторожно подошли к маминой кровати, а потом быстро убежали. Я вылез. Тушёнки на тумбочке не было.

Почти заплакал, но вспомнил, как чёрный человек говорил, что если дома есть кое-что получше, чем сигареты — я могу принести это ему. Я знаю, что ему нужно.

***

Джеф Смит, рядовой армии США

Меня с Норманом поставили патрулировать эту улицу, и мы изнывали от скуки, когда я заметил этого мальчугана. В пальто, перешитом с мужского пиджака, и кепи он был похож на маленького старичка, хотя на самом деле ему было не больше пяти, максимум шести лет.

Норман немного говорил по-немецки, и из жалости я взял у мальчугана десятка два дурных сигарет.

«Если у тебя есть что получше этих сигарет — неси сюда завтра вечером». Хитрюга думал разжиться выпивкой к концу патруля.

— Эй, Джеф, смотри — наш маленький знакомец.

Норман был прав. Это наш знакомец. Робко улыбаясь, он протянул ладошку. В маленькой коробочке лежал немецкий железный крест.

***

Post scriptum

Фридрих Шрайбер удостоился своего креста. Спустя пятьдесят лет после гибели простой каменный крест был поставлен на его могиле немецкими волонтёрами.