Нам весну вернет

— Опять эти человеческие жертвоприношения! Человеческие! Я же интроверт! Я не могу работать с людьми!

Шутка, в которой есть только доля шутки

Белая беседка над кипящим ручьем,

Украшена резьбою, серебром, хрусталем.

Отчего так жутко в ней и ночью и днем?

Расскажи нам, что случилось, Мерлин, Мерлин?

Расскажи нам, что случилось, Мерлин, Мерлин?

Расскажи, не утаи, что значит сие?

Белую беседку позабудь — не жалей.

Горе человеку, уснувшему в ней.

Логово драконов под беседкой твоей.

Башня Rowan

* * *

«... весна всегда приходит неожиданно. Никому не известно заранее, когда предвестники ее приближения явятся и людям, и волшебному народу. К таковым относятся «черный баран из Гетаберга», «ложное солнце», «явление Одина», а также полет «черных цапель» (ardea nigra). Люди, как правило, не в силах верно истолковать предсказанное и либо ожидают страшных бед, либо и вовсе ничего не замечают. Впрочем, весна и не касается смертных — кроме тех, кто недавно был взят в горы. О них же разговор будет особый.»

(Из записей Дидрика-из-под-земли, датированных его второй весной)

— И ты полагаешь, что наступление так называемой весны неизбежно, херр Алан? — слова, произнесенные скрипучим, глуховатым голосом, падали, как камни в темную воду, не оставляя даже кругов, и отдавались лишь всплеском в опустевших, гулких стенах, будто бы огромная рыба била хвостом в такт. Так и звучало: слово — всплеск, слово — всплеск. Все, кто слушал сейчас старого цверга, сгорбившегося в высоком золоченом кресле с подлокотниками в виде подземных змеев, ежились, вздрагивали, хмурились и вздыхали. Лишь белая женщина, голова которой была увенчана мерцающей ледяной короной, не шевелилась — только сжимала голубые губы все сильнее и сильнее. На ресницах ее никогда не таял лед.

— Я полагаю, да, — высокий светловолосый альв в серебряном венце медленно и величаво кивнул. Невидимые колокольчики в его туго заплетенных косах протяжно зазвенели. — В Гетаберге среди бела дня явился черный баран, и рога его украшал венок из полевых цветов. Примула, фиалка, камнеломка, бессмертник...

— И баран, конечно, был ужасен как сама смерть? — недоверчиво усмехнулась альва с длинной рыжей косой, струящейся до самого каменного пола. На ее синем шерстяном платье был вышит золотой вепрь — а вепрь настоящий стоял за ее креслом и хрипло дышал, покачивая копьями, воткнутыми в щетинистую спину.

— Да, фру Альвхильд, — тот, кого старый цверг назвал херром Аланом, снова кивнул. Его синие глаза подернулись белым непроницаемым туманом, тем самым, что плывет над бескрайними полями в часы рассвета. — Ужасен.

— И ложное солнце сияет все ярче с каждым новым днем, — огромный черный пес мотнул лобастой головой, оскалил желтые клыки. Промолчать он не мог, хоть никто и не спрашивал. — Я-то вижу. Моя церковь не обманывает. Моя церковь чует все. Вот они, истинные предзнаменования! А не ваш баран в веночке из бессмертника.

— Да, и церковь. И многое, многое другое, — снова заговорил старый цверг, — сомнений нет. Весна неизбежна. Зима царствовала в наших землях двести лет и тридцать три года, мы привыкли к ней, она вросла в нашу плоть, проморозила нашу кровь. Да, фру Снёфрид, не смотрите на меня так — и вашу тоже. Весна же все изменит. Помните ли вы, дамы и господа Высокого Совета, как болят замерзшие руки, стоит им очутиться в тепле? Не помните. Но поверьте — эта боль столь же сладка, сколь и невыносима. Нас ждут непростые времена, вот что говорит вам старый Дидрик-из-под-земли.

— Никто не скажет, что мы не готовы, — ледяная госпожа Снёфрид стиснула длинными белыми пальцами подлокотники кресла, тут же покрывшиеся инеем. — Весна несет нам много испытаний. Весной многие вспомнят себя, вернут себе память. Но и что с того? К тому же новый Экзекутор уже приступил к своим обязанностям. Бунта можно не ожидать. А если ему и суждено случиться — что ж... тогда серебряный меч вдосталь напьется крови.

— И тем не менее нельзя забывать, что те из нас, кто слишком юн, могут не устоять, — резкий и жесткий голос рыжей альвы звенел, как натянутая тетива. — Их души отогреются, их сердца вновь застучат, как человеческие, и они могут захотеть...

Она помедлила, будто опасаясь произносить вслух то, что рвалось с ее языка.

— Вернуться, гневная Альвхильд, вернуться, — Дидрик-из-под-земли мелко затряс головой, засмеялся пронзительно и металлически-противно. — Вер-нуть-ся. Что, тебе самой никогда этого не хотелось? Врать молодняку — одно, но здесь, сейчас... Все мы когда-то этого хотели. Выйти из Старых Палат — по-настоящему. Почувствовать, как сладок воздух, вспомнить, как солнечные лучи касаются смертной кожи... Смешно. Нам-то смешно — тебе, гневная Альвхильд, и тебе, суровый херр Алан, и тебе, снежная фру Снёфрид, и даже тебе, старый грим большой стокхёльмской церкви, завещанный ей одним мертвым рыцарем. Ты бы хотел вернуться к своему хозяину, пес?

— Хватит, старик, — притворно-мягко сказал херр Алан, и все остальные, кроме черного грима, повторили за ним нестройным хором: «Хватит, старик». — Нам достаточно того, что весна близится. Что же до наших воспоминаний, то они возвращались и ранее. Это не первая наша весна — и не последняя. Нам нечего бояться — если мы заранее позаботимся о том, чтобы естественная весенняя убыль среди нашего народа не сказалась на его благополучии и процветании. Верно ли я говорю, о Высокий Совет?

— А Экзекутор? — обеспокоенно хмурясь, спросила рыжая Альвхильд, и Эбба-вепрь в такт ее словам цокнул копытами по древним каменным плитам. — Он что? Он же тоже... довольно молод...

— Ему некуда возвращаться, гневная, — впервые за эту длинную, длинную ночь улыбнулась ледяная госпожа Снёфрид. — Кто-кто, а он останется с нами. И будет убивать — по слову херра Алана, дарованному ему Высоким Советом — тех, кто нарушил Кодекс. А таковые будут, обязательно будут. Серебряный меч напьется крови на века вперед...

Старый Дидрик рассмеялся, хлопнул узловатой ладонью по колену, обтянутому красным бархатом — и под сводами Ясного зала повисла тишина.