Нам Витя сказал

В семье Таганцевых детей было, как звёзд на небе — не сосчитать сходу. Точнее, сосчитать-то было можно: семеро. Но энергия, производимая ими, равнялась, по скромным подсчётам соседей, небольшой гидроэлектростанции. И главным в этой шумной компании был… самый младший, трёхлетний Витя.

Витя был тихим мальчиком с огромными голубыми глазами, которые, казалось, заглядывали в самую душу. Он не командовал, даже говорил мало. Но его слово в семье было законом. Вернее, не его слово, а слова о нём.

Любое неповиновение, любая детская шалость или проступок объяснялись одной универсальной фразой: «Нам Витя сказал».

Разбита ваза? Старшая дочка Таня, краснея, оправдывалась: «Я нечаянно… нам Витя сказал её передвинуть, он сказал, там пыль под ней скапливается…». Съедено тайком варенье? Сёстры-близнецы Лика и Ника, с липкими щеками, на полном серьёзе уверяли: «Нам Витя сказал, что оно волшебное, мы и попробовали немножко!». Убежали в парк без спроса? Сын Саша рассудительно говорил: «Нам Витя сказал, что в старом дупле совёнок плачет. Надо было проверить».

Родители только смеялись. Папа хмурил брови, пытаясь быть строгим: «Опять этот ваш Витя всё натворил! Где он?» Витю приводили. Он молча смотрел на отца своими ясными глазами, и папа не выдерживал, подхватывал его на руки: «Ну и командир у нас! Опять войска в поход увёл?» Витя серьёзно кивал.

Он стал семейной легендой, его «указания» были странными, но безобидными. «Нам Витя сказал не запирать на ночь форточку, чтобы ангелы залетали». «Нам Витя сказал кормить ворону с подбитым крылом у школы, она заколдованная».

А потом началось. Будто в ясный день на небо незаметно наползла тяжёлая туча.

Сначала пропала старая кошка Мурка. Дети опечалились.

— Где Мурка?

Таня, бледнея, ответила шёпотом:

— Нам Витя сказал, что ей пора. В волшебную страну. Он проводил её до чердака… и там открылась дверь.

Родители списали это на детскую фантазию, на переживания от смерти питомца. Ведь известно, что старые кошки уходят умирать.

Потом папа не смог поехать в важную командировку. Заболел, слёг с температурой.

Дети перешёптывались на кухне:

— Это потому что… нам Витя сказал, что в том городе сейчас плохо. Лучше папе дома поболеть.

Мама только отмахнулась: «Совпадение».

Но странности всё нарастали. Витя перестал быть оправданием только для шалостей. Он стал причиной: странной, необъяснимой.

— Почему ты вылила мои любимые духи, Маша?! — всплеснула руками мама, найдя пустой флакон.

Семилетняя Маша смотрела в пол.

— Нам Витя сказал, что они пахнут ложью. Той, что к тебе на работе подходит. От него.

Мама замерла. Она никому не рассказывала про ухаживания коллеги. Слово «ложь» из уст дочери резануло, как стекло. Она посмотрела на Витю, сидевшего в углу и строившего башню из кубиков — он был сосредоточен на игре.

Однажды вечером к папе пришёл его брат, дядя Сергей, с которым они давно поссорились из-за наследства. Разговор с самого начала был натянутым, а вскоре превратился в перепалку. Вдруг все дети, как по команде, встали и молча выстроились в дверях гостиной, смотря на взрослых не детскими, а какими-то оценивающими взглядами.

Дядя Сергей нервно засмеялся:

— Что, охрана?

Коля, самый смелый из детей, произнёс чётко, но без эмоций:

— Нам Витя сказал, что ты чужой. И твои слова — пустые.

В комнате наступила тишина. Дядя Сергей побледнел не от обиды, а от странного чувства, будто его только что раздели, вывернули наизнанку перед всеми. Он выскочил из-за стола и выбежал из дома, хлопнув дверью.

Папа обернулся к детям:

— Что это было?! Извинитесь немедленно!

Но дети уже расходились по комнатам, словно миссия была выполнена. И только Витя, сидя на руках у Тани, обернулся и посмотрел на отца. И в его светлых глазах не было ни победы, ни радости, лишь равнодушное знание.

В ту ночь родители долго говорили шёпотом.

— Они его обожествляют, — волновалась мама. — Это ненормально.

— Детские игры, — пытался убедить её папа, но в голосе была фальшь. — Просто фантазия зашла слишком далеко.

А на следующее утро пропала драгоценная, старинная бабушкина брошь — семейная реликвия. Переполох был всеобщий. Дети участвовали в поисках с каменными лицами.

Папа, наконец, взорвался. Он собрал всех в гостиной и его голос гремел:

— Хватит! Где брошь? Кто взял? И на этот раз ваш Витя не виноват! Вы все уже большие, чтобы понимать, что это просто малыш! Он ничего не говорил такого!

Наступила тишина. Дети переглянулись: казалось, они давно ждали этого.

Первой заговорила Таня, самая старшая. Её голос был спокойным:

— Папа, Витя не просто малыш. Он… всегда был с нами. Просто вы раньше не знали.

— Что за чушь? — фыркнул папа.

— Нам Витя сказал, — вступил Коля, — что брошка — не наша. Она принадлежала той, кто принесла в дом ссору. Он сказал, её нужно вернуть.

— Куда вернуть? Она лежала у мамы в шкатулке!

— Мы отнесли её сегодня на рассвете, — сказала Маша. — На старое кладбище. Положили в землю у самого края, где корни берёзы. Там, где лежит та, кому она была обещана. Настоящей владелице.

Родители онемели. Они смотрели на своих детей и видели не маленьких шалунов, а посвящённых в какую-то страшную, непонятную им тайну. А дети смотрели на них с лёгкой, почти жалостливой укоризной. Как будто это они были взрослыми, а родители — заблудившимися детьми.

Мама, дрожа, спросила:

— Кто… кто он такой? Наш Витя?

Дети улыбнулись, впервые за время этого разговора. Улыбнулись одной общей улыбкой. В эту секунду дверь гостиной отворилась… и в неё вошёл Витя. В пижаме, с растрёпанными волосами, потирая кулачком глаза. Он подошёл к папе и потянул его за руку.

— Папа, — сказал он своим тонким голоском. — Не ругайся. Всё хорошо. Брошечка теперь там, где надо. И дядя Сергей больше не придёт. Он всё понял.

Папа опустился перед ним на колени, глядя в его бездонные глаза. И внезапно в них он увидел не ребёнка, а что-то… непонятное и чужое. Что-то, для чего трёхлетнее тело было лишь удобной оболочкой.

Витя же улыбнулся обычной детской улыбкой.

— Я Витя. Твой сын. Просто я знаю, что надо. Чтобы в доме было хорошо. Ты же хочешь, чтобы всё было хорошо?

Его голосок был ласковым. Но это была не просьба, а… проверка.

Папа, не в силах вымолвить слово, кивнул. Потому что боялся. Боялся страшнее, чем когда-либо в жизни. Боялся этого маленького мальчика в пижаме с зайчиками.

— Вот и хорошо, — сказал Витя. — А теперь я хочу каши, и чтобы все сели за стол. Дружно.

Он развернулся и пошёл на кухню. Дети, не глядя на родителей, молча потянулись за ним.

С тех пор в доме воцарилась идеальная тишина. Ни ссор, ни драк. Всё шло по невидимому, безупречному распорядку.

Родители научились жить в страхе. Они боялись Витиного молчания, его задумчивого взгляда, устремлённого в пустоту. Боялись, когда он подолгу смотрел на кого-то из них — будто видел насквозь, читал самые тёмные, постыдные мысли.

Кто он? Откуда? Никто не знал. Они боялись спросить. Однажды папа, собрав остатки мужества, спросил за завтраком, глядя в тарелку:

— Витя… а откуда ты всё знаешь?

Витя поднял на него свои голубые глаза. В них не было ни зла, ни добра.

— Я всегда был здесь, — сказал он. — Просто теперь вы меня видите. Ешь кашу, папа. Она сейчас важна.

И папа ел. Давился, но ел, потому что боялся узнать, что будет, если ослушаться.

Иногда ночью мама плакала в подушку, вспоминая того весёлого, озорного малыша, каким Витя был… или казался. Его больше не было. Было только существо в облике её сына, которое принесло в дом ужасающий покой. И они, взрослые, были его первыми и самыми преданными слугами. Потому что он был их ребёнком. И потому что они уже понимали — Витя может не только говорить, куда положить брошь. Он может сказать что-то гораздо более страшное. И они не смогут его ослушаться.

Нам Витя сказал. Теперь этого было достаточно. Навсегда.