Напарники по крови

Амулет из сушеного листа конопли в эпоксидке отобрали. Обвинили в распространении наркотиков, вот до какого абсурда дошло. Лин Фенг едва не захохотал прямо в лицо снулым охранникам-пограничникам.

Он считал своей территорией душный поезд, который стучал себе железными колесами по бескрайним степям от Китая, через Урумчи и Казахстан — дальше аж до Москвы, бесконечная дорога, занимала она почти два месяца. Испытание не для слабых духом, но Лин Фенг любил такие поезда со старой кожей обивки полок, темно-желтым салоном — вечером лампочки наполняют светом, похожим на растаявшее сливочное масло. Вагоны с запахом специй — сладковато-кислая «корейская» морковь, пряная лапша быстрого приготовления; к этим ароматам присоединялся запрещенный табак и новомодные вейпы из тамбура, свежий и несвежий пот, знаменитые носки. Телесные запахи не беспокоили Лин Фенга, не больше, чем куриный дух или дымка от наваристой лапши.

Это был его поезд, его мир, он путешествовал плацкартом — последняя полка, верхняя полка, возле туалета тоже сойдет, потому что туалет примыкает к тамбуру, и никто не заметит, если ты скользнешь вслед за полусонным парнем, что заглянул к жестяному другу, а потом решил «проветрить» легкие.

Вернетесь вы оба, только он проспит часов пятнадцать, прямо до своей станции. Ему привидятся кошмары или дивные образы — возмущенная соседка по купе с детьми не добудится, несмотря на сладострастные стоны и очевидные реакции тела.

И потом забудет навсегда это путешествие — вернее, выйдет, как ни в чем не бывало, только не сумеет припомнить: а что же делал в поезде? Вот пошел по нужде, а потом курить, никого же не было? Ну зашел в тамбур тип — китаец вроде, типичный такой, ничего особенного. Может, запомнится пара деталей — глаза, губы. Пухлые губы.

И все.

А потом — ничего, провал памяти, черная дыра в десятки часов. Хорошее время. Он никогда не вспомнит сны и то, что произошло в закутке между десятым и одиннадцатым вагоном.

Лин Фенг провожал людей, прятался на полке, блестя глазами. Он ездил от Пекина до Москвы (через Урумчи и Казахстан — тысячи «челночников» с огромными сумками набивались тесно, друг на друге, квадратные клетчатые сумки заваливали проход, разбухали боками и грозили лопнуть). Он провел так много лет, никто не замечал его.

Иногда он даже покупал билет, чтобы не слишком уж рисковать, но пограничники трех государств скользили равнодушными взглядами и останавливались на ком-то другом. На сонной девушке-китаянке со сползшей бретелькой лифчика — она закрывалась клетчатым пледом, пытаясь спрятаться от досмотра. На толстом мужчине, казахе, который долго ругался на родном языке, грозил кулаком и поминал всех своих родственников до десятого колена — мол, если не пропустите уважаемого Сигизбая, будете иметь дело аж с целым жузом! На бледном пареньке, наркомане, вот этот точно прятал листья конопли не только в обтрепанном рюкзаке с нашивкой «Металлика», но и в собственных штанах.

Лин Фенга не замечали, и он ехал дальше; пограничники текли рекой, как само время, и время тоже было не властно над ним.

Лин Фенг ездил налегке, он был тенью — пускай довольно плотной и крупной для тени, но лишних вещей никогда не брал, несколько смен белья, да и только, а одеждой всегда можно разжиться из пузатых клетчатых сумок, ну а нет — так нет. Это помогало не попадаться.

Сигареты с табаком, веселой травкой, плохая водка и кислое китайское пиво мешались потоками Сырдарьи и Амударьи. Он оставался трезвым, засыпал рядом с другими, просыпался у себя. Провожал до тамбура.

Все работало, все как обычно.

В этот раз пограничники скользнули было по нему серо-карими глазами мертвых рыб, Лин Фенг всегда представлял снулых рыб. На станции Чу — восемь-десять часов до Алматы, — продают форель, жереха, иссык-кульских чебаков, жирного сома — тоже, но реже, китайцы его едят, а казахи неохотно: грязная рыба, рыба-свинья, мусульманам — харам. Пограничники напоминали свиней и сомов, свиней с сомиными глазами, сомов со свиными — над мокрыми от пота головами кружились мухи, добавляя сходства.

Они его и взяли. Лин Фенг расслабился, сбежать не успел, просто не ожидал, что обычные «погранки» вытащат его вместе с амулетом — наркотики, конопля, смех и грех, и он смеялся, пока они бурчали «Э, давай выйдем», потом прикинулся «эй, братишка, может, договоримся, есть же да?», — не сработало. Пограничники в своих синевато-зеленых униформах оставались скучными и тухлыми, пахли табаком и бараньим жиром, потом и нечистыми зубами, но за ними стоял кто-то еще, уже в самом конце, когда вели Лин Фенга по полутемному коридору старого вокзала станции Чу, заметил крупного мужчину с нетипичным лицом, европейским, чуждым здесь в глубине конопляных полей Казахстана. С ним была женщина — молодая, китаянка или казашка, но тоже не ровня робким келинкам. Лин Фенг понял, что попался.

Мужчина сказал «амулет сокрытия», говорил с заметным европейским — немецким, что ли, — акцентом. Лин Фенг вздохнул.

Амулет сокрытия. Бред и суеверия, но...

Что ж, раз уж тип знал, не имело смысла противиться; и он сдался, прощаясь с длинным, многовагонным зеленым поездом. Где-то внутри остался дребезжать тамбур и те, кого он мог еще коснуться, но теперь уже не достанет.

— И что дальше делать со мной будете?

Пограничники переглянулись. Они ловили всяких наркоманов с коноплей и ползшим из-за границы, из Афгана «хмурым», а что делать с Лин Фенгом не знали, такой соленой рыбки к «Шымкентскому особому» им не попадалось.

Его втолкнули в комнату без окон и дверей. Чуть выше среднего человеческого роста каморка — серо-зеленая краска переходила в засиженную мухами побелку. Скамеек или стульев не было, только грязный заплеванный пол, Лин Фенг разглядел полдесятка растоптанных бычков. Местные сидели бы на корточках, курили, лузгали семечки или закидывались за губу едким насваем, но он брезговал, так и стоял навытяжку, пока дверь не открылась.

Появились те двое, мужчина и женщина. Женщина все-таки была китаянкой — невысокой, худощавой, вблизи — старше, лет тридцать пять-сорок. Короткие волосы, прическа каре — она была похожа на куклу, а строгий костюм темно-синего цвета делал плоскую фигуру безгрудой, лишенной всякой женственности, какой-то мальчишеской. Европеец-мужчина возвышался над ней сантиметров на тридцать — Лин Фенг прикинул метр девяносто, был массивен и неуклюж на вид. Синий костюм был ему узок в талии. Мужчина держал наготове шокер — эту штуку Лин Фенг видел лишь однажды. Необычный шокер, не электричество или перцовый баллончик.

Гравировка в виде дикой розы — узкий сжатый бутон и похожие на кинжалы, колючки — заставила Лин Фенга вздрогнуть и вздохнуть.

Знали.

Они знали, кто он такой.

— Что вам надо? — из всех языков Лин Фенг выбрал китайский. Здесь, в Чу, подошел бы лучше казахский или русский — даже шалаказахи плохо-хорошо понимали «орыс», но китаянка и европеец вряд ли знали эти наречия.

— Лоренц, готовьтесь к атаке, — женщина обращалась к спутнику, также на китайском. Тот возразил:

— Нет, это симбиотический тип, я же говорил. Они неагрессивны и склонны сотрудничать, что и позволило им существовать среди людей примерно с позднеплейстоценового периода. Вы так и не прочитали мои работы, госпожа Цинь.

Он говорил на смеси английского и китайского, тот и другой — с явным акцентом. В его голосе звучал явный упрек.

Лин Фенг показал обоим средний палец. Шиповник на рукояти блеснул, отражая тусклый свет.

— Тем не менее...

— Мы знаем, кто ты такой, — женщина оставила позади своего спутника, сделала шаг навстречу пленнику. Лин Фенг не обманывался ее уязвимым внешним видом и тем, что она не демонстрировала оружия. Если выбирать, с кем драться, он бы безусловно предпочел неуклюжего европейца.

— Вы хотите меня убить?

Лин Фенг поднял руки, думая о своем сушеном стебле-талисмане, забрали пограничники, словно обычную коноплю, а ведь он приносил удачу. Не видать теперь ее.

Двое переглянулись.

— У тебя есть возможность пойти с нами добровольно и сотрудничать.

— Да? А кто вы вообще такие?

— Это ты узнаешь после. На самом деле, у тебя нет выбора: либо смерть, либо работа с нами.

Госпожа Цинь припечатала его почему-то русским словом:

— Упырь.

Лин Фенг вздохнул, покорно кивая. Ее улыбка была колючей, как все шипы дикой розы, и Лин Фенг послушно склонил голову, даже ссутулился, пытаясь словно бы стать меньше, а потом сделал пару неуверенных шагов, ощущая пристальные взгляды.

Он метнулся к потолку — грязная стена с пятнами от сигарет, засиженная мухами штукатурка перекувырнулись калейдоскопом и опустился на мужчину. Он собирался рывком свернуть тому шею, ощутил тепло кожи и пульсирующую в артериях и венах кровь. Облако едкого газа наполнило рот и нос Лин Фенга; а потом был разряд молнии прямо в уязвимую точку — основание шеи, там, где череп примыкает к позвоночнику.

Лин Фенг повалился на пол, задыхаясь и захлебываясь. Лоренц сполз вдоль стены. Он испачкал свой идеально чистый и выглаженный костюм — белесые пятна проступили на синем фоне, как плесень, из раны на подбородке хлестала кровь. Лин Фенг не втягивал когти и ухмыльнулся, когда госпожа Цинь поставила сапог уже на его собственную шею, а из острого носа высокого сапога выскользнула длинная игла.

— Экстракт шиповника. Концентрат. Убьет мгновенно, — она поиграла своим маленьким серебряным кастетом и усмехнулась. — Ладно, неплохое было выступление. Лоренц, вставайте уже. Кстати, вы проиграли пари, доктор.

Она засмеялась не без торжества. Тот ругался по-немецки, вытащил платок и пытался стереть кровь с шеи и лица, только хуже размазывая. Пахло густо и сладко; у Лин Фенга трепетали ноздри, он скалился.

— Итак, повторяю предложение. Последний раз. Сейчас либо я надеваю на тебя ошейник — в нем будет вот такая же игла, которая введет тебе смертельный яд, если я только подумаю об этом, зато ты идешь с нами и будешь жить... еще какое-то время. Либо история закончится очень быстро и очень печально. Для тебя. Упырь.

Снова это словечко.

Запах крови будоражил и путал мысли. Лин Фенг прошипел:

— Мясо не командует хищником.

— А ты и не хищник, — Лоренц справился со своим кровотечением, подняться с пола ему тоже наконец-то удалось, и он перестал напоминать огромную перевернутую черепаху. — Ты приспособленец. Для питания необходимы специфические ферменты, содержащиеся в человеческой крови, в противном случае, обычная пища не усваивается и медленно погибаешь от особого вида цинги. Ах да. Драться твой подвид не очень-то умеет. Ты паразит. Вот и отрабатывай.

Они склонились над ним. Госпожа Цинь вытащила ошейник, похожий по виду на дешевый ремешок — безусловно, китайского же производства. Она улыбалась почти ласково. Лоренц продолжал ворчать, вытирать кровь и почти не смотрел на того, кто едва не убил его всего пару минут назад.

Иголка упиралась в горло.

Отчаянно хотелось жить.

На сей раз Лин Фенг просто закрыл глаза в молчаливом согласии, и лишь вздрогнул, когда металл ошейника пережал его собственную шею.

Протяжная мелодия капала в уши. Лин Фенг все пытался узнать ее, лежа на полу трясучего фургона. Изредка сквозь мелодию пробивался резкий голос Лоренца с его немецким акцентом, похожим на воронье карканье. Трелями соловья отвечала ему «госпожа Цинь». Лин Фенг старался не вникать в смысл, его держали в темном фургоне, один раз в сутки выдавали еду, а к ней немного разбавленной крови, бараньей больше, чем человечьей, кормили тоже бараниной, сырой, хоть на том спасибо. Цинь и Лоренц менялись, поначалу Лин Фенг лениво прикидывал, можно ли напасть на кого-либо из этих двоих, но хрупкость девушки оказалась ложью, а ее тяжеловесный спутник, хотя и казался легкой жертвой, но теперь подходил к «упырю» только с пультом от ошейника в руках.

Мелодия текла вместе с драгоценным кормом по желудочному тракту и венам.

Фургон трясся. Лин Фенг представлял себе бездорожье казахских степей, редкие аулы или станции, малограмотных, но дружелюбных чабанов — они всегда встретят пиалой чая, баурсаками и куртом, а если не совсем бедны, то и забьют для тебя барашка. Законы гостеприимства незыблемы с бронзового века. Территории огромны и безлюдны, гость — источник новостей, и хотя у современных чабанов появились мобильные телефоны, мобильный интернет, даже простенькие китайские планшеты или ноутбуки, чтобы смотреть сериалы и порно, пока пасешь баранов, традиции брали верх.

Лин Фенг пытался узнать мелодию, она была восточная, китайская, это точно, но не из новых, не из современной поп-музыки «на экспорт»; скорее что-то старое, в стилистике пекинской оперы, только он не мог вспомнить, и это злило.

Он засыпал с мыслью: если узнаю мелодию, то буду свободен.

Просыпался тоже с нею.

Лин Фенг хотел бы однажды проснуться на переполненной запруженной улице — можно в Урумчи, где торговцы и приезжие наступают на ноги друг другу, можно в «веселом квартале» Пекина, куда прячутся от двадцатичасовых рабочих дней и социального рейтинга простые граждане великой КНР. Он согласился бы на какой-нибудь блеклый и чуть подкисший город Казахстана или России, какой-нибудь Усть-Каменогорск-Оскемен или Томск.

Что угодно, только не фургон, не навязчивая музыка — терзаемая птица кричала, истекая кровью, пробуждая голод, и Лин Фенг скулил в такт, словно израненная собака.

Ошейник мешал дышать. Конвоиры почти не разговаривали с ним, хотя спустя несколько дней Лин Фенг осознал, что Лоренц пытается заговорить, пытается «установить контакт», как выразился бы сам; Лин Фенг немедленно преисполнился насмешливого презрения к этому жирному бюргеру, возомнившему себя знатоком созданий, что некогда наводили ужас на людей.

Лоренц его не боялся, впрочем.

«Ты паразит».

Не оскорбление, констатация факта. Лин Фенг не желал соглашаться, зато собственный разум и вездесущая тьма, твердили: это правда.

«Нет».

Он говорил с собой. Ночное зрение не показывало ничего интересного — стальной пол, стальная крыша, решетка впереди и замкнутые наглухо двери.

«Да». Всю жизнь ты подстраивался, мимикрировал. Некоторые летучие мыши, добывая кровь из капилляров жертв, впрыскивают очень эффективный антикоагулянт вместе с одной из лучших анестезий в мире. Жертва ничего не чувствует, а нетопырь нализывается из крохотной ранки. Лоренц это рассказывал своим хриплым монотонным голосом, он чуть приоткрывал окошко фургона, впуская лиловые сумерки и дым сигареты. Летучие мыши, безмозглые твари, и те приспособились, так чего мы ждали от подвида homo, ближайших родственников людей?

Лин Фенг не отвечал Лоренцу. Тьма продолжала говорить с ним. Смирись. Ошейник — это то, чем должно было закончиться.

Мелодия твердила что-то еще. К ней было невозможно не прислушиваться, она грызла, словно паразиты, словно клопы или вши.

Он собирался взломать фургон и сбежать, лелеял эту мысль, как заботливая мать — ребенка; но в один из вечеров госпожа Цинь широко открыла дверь:

— Выходи, мы приехали.

— Монголия?

Лин Фенг принюхался. Сухой воздух жесткой сетью поймал лицо и губы. Они вытащили его в полдень, небо лежало дешевым голубым пластиком, степь ничем не отличалась от тех пейзажей, откуда увезли.

— Вперед, — госпожа Цинь не соизволила ответить. Она направляла на Лин Фенга дуло пистолета, по виду — серебряного. Изысканная гравировка, неизменная символика дикой розы. Хотелось пошутить про ботанический сад и геральдику, но кукольное лицо, пронзительно-белая блузка без единого пятна и элегантные темные брюки подчеркивали: госпожа Цинь торопится, собирается как можно быстрее показать свою добычу кому-то.

«Симбионт».

Ну да, Лин Фенг догадывался о человеческих намерениях. Он обернулся, ища взглядом Лоренца, который тоже вырядился, словно на презентацию лекарства от рака. Посреди степи — от горизонта до горизонта желтая земля с частой порослью пожухлой травы, где-то вдали низкие холмы, где небо смыкается с землей.

— Приехали? — Лин Фенг попытался сформулировать вопрос иначе.

— Встань рядом собой.

Лин Фенг заметил куст с яркой розовой лентой. Наверняка, местные привязали — они до сих пор поклонялись духам природы.

Он послушался. Куст мелькнул над головой, а ленточка дернулась на фоне неба: клочок земли три на три метра двинулся вниз.

— Хитро спрятано.

— От тварей, вроде тебя, — фыркнула госпожа Цинь.

Шахта лифта стала темно-хромовой, непрозрачной. Спускались минуты три, а потом щелкнуло, как в самом обычном офисном здании. Зажегся свет, пропускающий дальше по коридору: тоже хромовому, ярко освещенному, Лин Фенг предположил сходство с тюрьмой; может, лабораторией или больницей. Да, на больницу точно было похоже, причем, на довольно дешевую — кафель, пластик.

Он не удивился, только зафыркал, когда облили антисептиком.

— Банальный спирт, — потянул носом и чихнул.

— С некоторыми добавками, — ответила госпожа Цинь, легко улыбнувшись. Она достала из маленькой сумочки зеркало, умудряясь не отпускать оружия и не убирать его, поправила аккуратно уложенные волосы.

— В камеру его? — спросил Лоренц.

— Нет, сначала покажем совету. В конце концов, они хотят получить какую-то пользу от этих тварей.