Народное достояние

Одиночество толкает мужчину на своего рода ужасные поступки... Мое имя вам ничего не скажет. Да и нужно ли? Но если так важно — зовите меня Аркадий.

Мои чарующие мысли в тот вечер прервала женщина. На вид — честно дам — ей не выше тридцати. Она носила деловитый белый халат, юбка, туфли, очки с круглой оправой и синяя рубашка, что невозможно скрывала её «девочек». Буду честен: я сейчас в таком возрасте, что подобное уже не то чтобы не впечатляет, а наоборот — отталкивает. Или просто не о чем. Зачем она старалась вытащить меня из мира грёз?

Вот сидел в клубе, пытался склеить байкерш местных, но все как один отписывались. Говорят: «Нет, нет». Ну, а я — «Ок». И дальше продолжил сидеть в своём углу. Даже молодая студентка отважилась вызвать мне такси, но я отказался и, заплатив, попёрся пешком до хаты. Скорее, в небольшую коморку, где было всё, кроме мебели. Но хоть туалет был и душ — повезло, повезло.

— Мистер... — её голос был чарующим, но не для одинокого Аркадия.

—Эм... С вами всё хорошо? — он был обеспокоен моральным состоянием мужчины в расцвете лет.

—Успокойтесь, вам всего-то двадцать четыре. На этом крест не ставят...

—Она ещё не знала, что у него давно не стоит, как раньше. И что тот перестал вставать ровно в двенадцать. И всё, что ему остаётся — так это сидеть и дрочить. Я правильно выразился в вашем блокноте?

Я устал и больше не хотел ни с кем разговаривать. А поэтому меня не отпустили, а отправили лежать в палату под кодовым названием «Номер 7».

Две не очень молодые женщины поступили как джентльмены и, взяв меня за подмышки, отвели в мою тепленькую постель. В палате я был один, так как я мужчина. Меня не связали в классическую смертельную рубашку — я был не буйный, скорее тихий. Отчего ко мне стали часто захаживать доктора с вопросами: «А всё с вами хорошо?» Но я всё так же отвечал: «Да, да» и «Нет, нет».

Лицо моего основного врача, Ирины Петровны, было гладким и неубедительным, как у куклы. В её глазах плавал один и тот же вопрос: «Как?» Как мужчина в расцвете сил может так переживать о своём одиночестве? Куда смотрят женщины? Что с ним не так?

Она читала мои документы, найденные где-то в Америке. Вместе с моим другом-красавчиком, Анатолием. Он прошел у неё сеанс один раз, ради бумажки «полностью вменяем». Он сиял и улыбался. А я, Аркадий, наоборот, был мрачен. Это и был первый звоночек.

Мне государство дало такого клиента, что его срочно нужно поставить на ноги. Он — единственный, чья спермограмма отличалась в лучшую сторону. В этом прогнившем мире на одного такого мужчины приходилось по десять женщин. А раньше — по двадцать, а то и тридцать! И жили, и было нормально.

А потом появилась женская любовь. Голубезма. Среди мужчинок. Вроде бы мир матриархата, но как такое общество могло пропустить эту эпидемию — никто не знает. И вот я, последняя надежда системы, сижу в палате и хочу лишь одного — чтобы все оставили меня в покое.

Однажды девушка-врач не знала, что и сказать. Её пациент говорил от третьего лица, пародируя её голос, и это выводило её из себя. А тот лишь ехидно смеялся, когда её держали две высокие и крепкие санитарки — дабы не познакомить лицо Аркадия с кулаком.

— Ах ты!!! Дай только добраться! — её крик был сломанным. Сразу было видно, что человек морально и физически устал. Я, конечно, знал, что важный хуй, но не настолько же!

Прислонившись к стене, я наблюдал, как моего врача пытаются увести, и как те самые санитарки, поблагодарив меня за комплимент их силе, уже без мата, но твёрдо просили: «Мистер, пройдите в палату».

Я по натуре не глупый человек. Скорее отчаянный. Вот брожу туда-сюда, а меня никто не спросит «куда? зачем? почему?». Просто отведут. В палату номер семь.

Но вот настал тот день. Меня выписывают. Прошла неделя? Или месяц? Неважно.

Я на свободе.

Как же приятно видеть людей,что ходят туда-сюда. Машины. Шум. Грязь. Суета. Никто не смотрит на меня как на государственное достояние или сломанный механизм. Я просто еще один человек в толпе. Возможно, самый одинокий. Но сейчас, с глотком этого смрадного городского воздуха, это одиночество пахнет свободой.