Наши идут

Я всё равно паду на той,

на той единственной, гражданской.

Булат Окуджава

Вот уже третий день шаталась вокруг города загадочная канонада, бухало то с юга, то с севера. Кто-то с кем-то, видать, выяснял отношения: то ли чечня с ОМОНом, то ли казаки с демократами.

Озаряя улыбкой мрачный уставленный столами полуподвальный коридор, Лёня Возгривый устремлялся танцующей походкой от сослуживца к сослуживцу, присаживался на краешек, подмигивал заговорщически.

— Наши идут! — радостно сообщал он вполголоса. — Либералы!

У сослуживцев менялись лица. Некоторые тут же извлекали подрагивающими пальцами коробочки с драгоценными чинариками и предлагали закурить.

— Хватит! Сколько можно! — блестя глазами, излагал Лёня в то время, как сотрудник торопливо высекал искру и раздувал трут. — Накушались мы этого четверовластия! Будя!..

Прикуривая, он зловеще взглянул на окованную жестью дверь, за которой когда-то, до сдачи остальных этажей в аренду, хранился пожарный инвентарь. Взглянул — и поперхнулся. Дверь была приоткрыта, и в проёме маячила массивная фигура директора. Грозно сводя брови, шеф смотрел на Лёню.

— А ну-ка зайди, — сказал он негромко и, грузно повернувшись, скрылся в кабинете.

Почувствовав себя крайне неуютно, Лёня погасил окурок и, спрятав его за подкладку, прошёл в тесноватое помещение с единственным зарешёченным окном.

— Чего панику сеешь? — хмуро спросил директор. — Какие ещё, к лешему, либералы?

— Какие-какие! — нагловато ответил Лёня. — Левые!

Директор засопел.

— Ещё раз рот откроешь, — предупредил он, — компенсации лишу!

За горизонтом ухнуло, и это придало Лёне силы.

— Не имеете права! — пискнул он.

— А вот имею! — тихонько рявкнул директор и ещё тише хлопнул ладонью по столу. — Установка пришла: либералам (особенно левым) компенсацию можно не платить!

— Так какой же я либерал? — закричал Лёня.

— А чего ж тогда говоришь: наши идут?

— Ну... наши либералы, местные... — пояснил перетрусивший Лёня.

— А ну пошёл отсюда! — багровея, прохрипел директор — и Лёня пошёл.

— У, гад! — шмыгнув носом, проговорил он уже в коридоре. — Аппар-ратчик! Демократ недорезанный! Ну ничего... Недолго осталось...

И он чутко повёл алым оттопыренным ухом. Канонада, насколько можно было судить, уползала, ворча, к юго-востоку...

Директор же стоял, насупившись, перед зарешёченным, наполовину утопленным в грунт окном и тоже слушал канонаду. Может, и впрямь либералы?.. Знать бы хоть, что они сейчас из себя представляют...

Он подошёл к телефону и набрал номер.

— С мэром соедините, — сквозь зубы потребовал он. — Что значит — с которым? От христианских демократов, разумеется... Ефим? Слушай, что там за пальба вокруг города?.. Какой, к чёрту, охотничий сезон? Ты кому голову морочишь!.. Да нет же, клянусь, никому ничего... — Он замолчал, мрачнея, затем сдавленно переспросил: — Даже так?.. Н-ну ладно...

Сильно постаревший за время разговора, он повесил трубку и, постояв в тяжком раздумье, заглянул за фанерную перегородку, где сидела секретарша с жадно раскрытыми глазами.

— Кажется, мост взрывать будем... — сипло сообщил ей директор.

Та ахнула.

— А кто хоть наступает-то?

— А бог их знает, — буркнул директор. — То ли сексуальные меньшинства шалят, то ли младоленинцы с юга прорываются...

Секретарша схватилась за побледневшие щёки. О вооружённых формированиях сексуальных меньшинств в городе ходили самые чёрные слухи. Шёпотом рассказывали о том, какие зверства творят они в захваченных населённых пунктах, не щадя даже домашних животных...

Близкую к истерике секретаршу пришлось долго успокаивать. Но если бы директор бросил её и выглянул на минуту в коридор, он бы обнаружил, что сотрудник Леонид Возгривый вновь злостно нарушает последнее постановление о непропаганде.

— Придут... — взахлёб говорил Лёня, совершая странные движения руками, — он как бы потрясал перед сослуживцами невидимым арбузом. — Сахар — ложками жрать будем! Какаву — горстями! Спирту... — Лёня зажмурился. — Залейся!..

На лицах сослуживцев всё сильнее проступало выражение покорности судьбе и сильнейшей тоски по чему-то навеки утраченному.

А либералу Лёне уже мало было этой аудитории. Канонада звала на площадь. Взбежав по лестнице в забаррикадированный вестибюль, Лёня выскользнул на улицу и увидел на той стороне огромную угрюмую очередь, уходящую за угол — к чему-то отсюда не видимому.

Ветер перекатывал по мостовой большую семисотрублёвую купюру. Лёня пнул в восторге бумажку с ненавистной символикой и побежал к людям.

— Господа! — петушиным голосом возгласил он. — Ура, господа! Наши идут!

Очередь зашевелилась, заворчала.

— А толку-то? — буркнул кто-то.

— Смотри, господ нашёл! — подхватил пронзительный старушечий голос. — Этому толк при всех властях будет! Ишь, морду наел!

— А по морде его! — радостно предложили в очереди.

Кто-то выскочил из людской гущи и погнался за Лёней. Они пролетели, как ошпаренные, пару кварталов, потом Лёня свернул в знакомую арку, где легко сбил погоню со следа. Отдышавшись, вышел в другую улицу (совсем рядом с домом) и с восторгом обнаружил, что канонада придвинулась почти вплотную, что бой гремит уже чуть ли не в соседнем квартале.

Уразумев этот факт, Лёня стремглав кинулся к дому.

— Шашка где? — крикнул он, вбегая в квартиру.

— Что? — в ужасе отшатнулась жена.

— Наши идут! — ликующе выкрикнул Лёня. — Ну я ему сделаю, ком-муняке бывшему! Шашку давай!

Жена поспешно нырнула под койку, где под грудами тряпья хранилась выменянная на барахолке и неумело заточенная шашка.

События в городе развивались. К часу дня в улицу перед учреждением ворвалась покрытая ковром тачанка под зелёным знаменем пророка. Пока ещё было непонятно, удирает она от кого-нибудь или же, напротив, за кем-то гонится и вообще откуда она такая взялась, но привинченная к бричке ракетная установка располагалась перпендикулярно к направлению движения и была готова к стрельбе.

Очередь залегла, переругиваясь. Сквозь грохот копыт и визг колёс было слышно:

— Да ничего подобного! Я — вон за тем, в кепке, а за кем вы лежите, я не знаю!..

Вылетев на угол, тачанка ни с того ни с сего произвела выстрел, разнеся остатки пьедестала, на котором кто-то когда-то стоял, и чуть не столкнулась с пивной цистерной, угнанной полчаса назад преступниками из группировки «Одуванчик». Один осколок пробил ёмкость, из дыры полезла мыльная пена, а находящийся за рулём угонщик вообразил, видимо, что его пытается перехватить муниципальная милиция, и ударил по газам.

Началась бессмысленная погоня тачанки за цистерной. Однако за секунду до того, как она началась, какой-то случившийся рядом алкаш прыгнул на ёмкость и прилип к её покатому боку, широко раскинув руки. Бог его знает, за что он там держался, но только пиво, толчками выплёскивающееся через пробоину, лилось ему прямо в рот.

Преследуемая тачанкой цистерна пролетела мимо мэрии и описала два витка подряд вокруг полуобрушенного крытого рынка, где одиноко восседал угрюмый кавказец в мохнатой кепке. Перед ним стояла корзина с гранатами. Гранаты были хорошие, противопехотные, с малым радиусом разброса, но цена!.. Люди ёжились, вздыхали и шли мимо...

К концу второго витка алкаш вырубился окончательно и соскользнул с цистерны прямо под копыта несущихся во весь опор коней. Кони шарахнулись, тачанка врезалась в столб, одна из лошадей размозжила себе череп, бричка с установкой перевернулась, насмерть придавив стрелка и возницу, и тут на улицу выбежал Лёня Возгривый с шашкой в руке.

Остолбенев, он уставился на исковерканную, залитую кровью тачанку, затем глаза его вспыхнули дьявольской радостью, и Лёня бросился выпрягать уцелевшую лошадь. Белой масти.

— Ну теперь держись! — лихорадочно бормотал он, обрезая шашкой ненужные части сбруи. — Теперь держи-ись! Либеральные казаки не шуткують, не-ет!..

...Сначала сквозь окованную жестью дверь до директора донесся визг, затем изумлённые вскрики и наконец, что уж совсем непонятно, цоканье подкованных копыт по бетонному полу.

Дверь распахнулась, и в кабинет, пригнувшись, въехал на белом коне Лёня Возгривый с демонским выражением лица. Сияющую казачью шашку он держал по-чапаевски, наотлёт.

Секретарша кувыркнулась в обморок. Директор, видя в руках Лёни свою погибель, взвыл и полез под стол. Но тут в кабинет ворвалась простоволосая встрёпанная женщина, оказавшаяся впоследствии женой Возгривого. Ухватив мужа за ногу, она заголосила:

— Не наши! Лёня, это не наши! Это монархисты в город входят!

Лёня выпрямился в страхе, больно ударился головой в потолок и мигом скатился с лошади. Вцепясь в обрывки повода, он бегом поволок бедное животное из кабинета и далее по уставленному столами коридору.

— Шашку — на! — крикнул он жене. — И давай через тот выход!

Сунул ей шашку, вручил повод, а сам кинулся по лестнице в вестибюль, а оттуда на улицу, где и был схвачен очередью, оттеснённой проходящими войсками к самой стене учреждения. Биясь в крепких мозолистых руках, Лёня с ужасом увидел, что жена права: в город входил Сводный дворянский полк имени Государя Императора.

Дворянин Даниил Худых направил свою серую кобылу в толпу.

— Чтэ такоэ? — брезгливо осведомился он с чисто дворянским прононсом, указывая стволом «макарова» на бьющегося Лёню.

— Смутьяна поймали, ваше благородие! — вразнобой закричали из толпы. — Вот он самый и есть! А морда-то, морда! У!..

— Чтэ такоэ, я спрэшиваю? — повторил дворянин Худых.

— Кричал: наши пришли! — сгоряча объяснил кто-то.

Дворянин Даниил Худых поворотил кобылу к говорящему и смерил его оловянным белогвардейским взглядом.

— Хам! — спокойно произнес он. — Рэсстрелять! А этэго этпустить! Прэвильно кричал рэссиянин...

Он посмотрел на обалдевшего Лёню и коротко по-офицерски наклонил голову.

— Отнюдь, братец! — благосклонно изронил он и, убеждённый в том, что поблагодарил преданного монарху россиянина на свой, на дворянский манер, тронул каблуками бока лошади.

Лёня стоял и ошалело крутил головой. На перекрестке несподручными автоматными шомполами пороли по очереди всех четырёх мэров. Со стороны рынка доносились мерные взрывы — упрямый кавказец отбивался гранатами от Сводного дворянского полка.

1991 г.