Наследие кованых сердец

Холодный осенний дождь застучал по камням мостовой, словно торопливые пальцы невидимого гиганта. Крупные, тяжелые капли оставляли темные, расплывающиеся пятна на выцветшем бархате дорожного плаща Дмитрия Орлова. Он стоял неподвижно, вглядываясь сквозь пелену дождя в массивные дубовые ворота, утратившие былой лоск. Медные шестерни – гордый символ его рода – покрылись изумрудной патиной, а в трещинах резных славянских орнаментов гнездился упрямый мох, цеплявшийся за жизнь в самых негостеприимных местах. Воздух, всегда напоенный знакомым запахом озона и жженого мифрила, сегодня пах лишь пылью дорог и приближающейся грозой.

Два года. Ровно два года назад он покидал это место под восторженные возгласы домочадцев и завистливые взгляды слуг – лучший выпускник Императорской Академии Теургии и Механики, гордость и надежда рода Орловых. Его ждала блестящая карьера в Конторе Безопасности Реальности – элитном ведомстве, куда брали лишь по высочайшей протекции и исключительным талантам. Теперь он возвращался с одним-единственным дорожным мешком за плечами и несмываемым клеймом неудачника. «Инженер-катастрофник» – этот унизительный шепот преследовал его от самых дверей кабинета начальника КБР до вокзала, с которого он уезжал в позорное изгнание.

Он глубоко вздохнул, ощутив, как под рёбрами заныла знакомая, сосущая пустота. Рука сама потянулась к холодному, почти ледяному металлу ворот, но они, словно нехотя, со скрипом, будто старые кости, отворились сами, приводимые в действие невидимым, но отлаженным механизмом. Механика Орловых, хоть и старая, работала безупречно. Как и всё в этом причудливом поместье-мастерской, которое было их родовым гнездом и главным активом.

Терем Орловых возникал за высоким, покрытым ржавчиной забором внезапно, как мираж, проступающий сквозь дождевую пелену. Он поражал воображение каждого, кто видел его впервые: традиционный боярский терем с золочёными коньками на крутой крыше и причудливыми резными наличниками был буквально прошит стальными балками, опутан медными трубопроводами и пучками толстых проводов, по которым пульсировала магическая энергия, заставляя их слабо светиться изнутри. Вместо голубей по карнизам похаживали механические грифоны размером с крупную кошку, их фото-камеры-глаза мерно щёлкали, провожая Михаила. Один из них, с потертой латунной кожурой и следами пайки на боку, спустился ниже и устроился на фонарном столбе, уставившись на него бездушным стеклянным взглядом, в котором читалось немое осуждение.

Дорога от ворот к главному входу, вымощенная крупным, скользким от дождя булыжником, казалась бесконечно длинной. Между камней пробивалась упрямая, пожухлая трава. Слева, за ажурной, но покрытой ржавчиной решеткой, виднелись корпуса мастерских – оттуда доносился приглушенный дождем ритмичный стук механических молотов и шипение паяльных ламп. Пахло горячим металлом, олифой и все тем же, родным озоном. Пахло домом. Но этот знакомый с детства запах теперь вызывал не тепло, а тяжесть в груди, словно гиря на сердце.

Дверь в главный дом открыла старая экономка Акулина, ее морщинистое, как печеное яблоко, лицо не выразило ни удивления, ни радости, лишь привычную покорность судьбе.

«Барин ждет в кабинете, Дмитрий Сергеевич, – произнесла она глухо, отступая в глубокую тень прихожей и принимая его мокрый, отяжелевший плащ. – И Артём Сергеевич там же. С самого утра.»

Дмитрий молча кивнул, сбрасывая с плеч груз прошлого вместе с промокшей одеждой. Под плащом он был в простом дорожном кафтане, некогда дорогом, темно-синем, а ныне выцветшем и потертом на локтях. Никаких признаков статуса, никаких родовых знаков отличия. Он чувствовал себя голым и беззащитным.

Кабинет отца находился на втором этаже. Дубовая дверь, украшенная тем же шестеренчатым гербом, что и ворота, была приоткрыта, словно давно ждала его. Дмитрий постучал костяшками пальцев, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле, отдаваясь глухим эхом в ушах.

«Входи.» Голос Сергея Петровича прозвучал низко, безразлично и устало, будто доносясь из-под толщи воды.

Дмитрий вошел, и его обдало волной знакомых запахов. Кабинет был таким, каким он его помнил с детства: высокие потолки, теряющиеся в полумраке, закопченный портрет сурового прадеда-основателя над мраморным камином, полки до самого потолка, ломящиеся от фолиантов по теургии, инженерии и древней механике. Но теперь центральное место в комнате занимал огромный проекционный стол, на котором парила, переливаясь синими и золотыми бликами, голографическая карта Восточного Пояса – нестабильного, богатого ресурсами, но дикого региона, нового «Дикого Востока» Консорциума. Синие и красные линии, словно кровеносные сосуды, обозначали предполагаемые маршруты и узлы будущих магических артерий.

Отец, Сергей Петрович Орлов, стоял спиной к двери, изучая карту. Его широкая, некогда могучая, медвежья спина, казалось, сгорбилась под невидимым, но неподъемным грузом. Он был в своем обычном рабочем сюртуке из темно-серого, почти черного сукна, скроенном по моде прошлого века, но от этого не выглядевшем старомодным – лишь основательным, незыблемым и прочным, как и всё, что он делал.

В глубоком кожаном кресле у камина, откинувшись на спинку и вытянув перед собой длинные ноги, сидел Алексей. Старший брат. Идеальный наследник, лишенный изъянов. Он был одет с безупречной, почти болезненной аккуратностью: темно-зеленый бархатный кафтан с тончайшим серебряным шитьем по вороту и обшлагам манжет, сапоги из чернейшей кожи со скрытыми стальными носками, сверкающие даже в тусклом, мерцающем свете камина. Его длинные, холеные пальцы лениво перебирали массивный перстень с фамильным гербом – серебряным медведем, сжимающим в могучих когтях сложную шестерню. Он не смотрел на Дмитрия, его взгляд был прикован к языкам пламени, плясавшим в очаге, словно в них он искал ответы на все вопросы.

Воздух в кабинете был густым, как кисель, насыщенным запахами старого дерева, дорогого табака и едва уловимым, но устойчивым ароматом озона от магических кристаллов, питавших голографический стол.

«Ну что, наш блудный сын и великий экспериментатор явился?» – произнес Сергей Петрович, не поворачиваясь. Его голос прозвучал устало и горько, будто пропитался дымом долгих бессонных ночей.

Дмитрий сделал шаг вперед, стараясь держать спину прямо, как учили в Академии, но спина предательски не слушалась.
«Батюшка… Я вернулся…»

«Молчи!»

Отец резко, почти срываясь, обернулся. Его лицо, обычно румяное и уверенное, сейчас было бледным, как свежевыпавший снег. Глубокие морщины у рта и на высоком лбу залегли резкими, темными тенями. Но хуже всего были глаза – в них пылал холодный, обезличивающий, всесокрушающий гнев.

«Два года, – прошипел он, делая медленный, тяжелый шаг навстречу. Каждый его шаг отдавался в Дмитрии глухим ударом, будто по натянутой струне. – Два долгих года я выбивал для тебя, младшенького, место в Конторе! Устроил по протекции, против всех правил и уставов! Ручался за тебя своей честью, своим именем, всем, что имел! Я говорил им, этим чопорным бюрократам: «Мой Дмитрий – гений! У него светлая голова на плечах, он будущее нашего Дома, наша гордость!» И что?»

Он остановился в двух шагах, его могучие, привыкшие держать и кузнечный молот, и перо, руки сжались в тугые, белые от напряжения кулаки.

«Твой «прорывной» стабилизатор, эта безумная авантюра, едва не разорвала саму ткань реальности в клочья! Пять человек, Дмитрий, пятеро наших лучших инженеров до сих пор в Лечебнице Света с разрывом ментального контура! Ущерб на миллионы золотых червонцев! А теперь все эти Соколовы и их многочисленные прихлебатели показывают на меня пальцем! – Он передразнил тонкий, язвительный голос, и это прозвучало унизительно. – «Вот, смотрите, Орловы не только врата строить мастаки, они и реальность ломать умеют! С таким же успехом можно доверить им детские погремушки!»»

Дмитрий почувствовал, как по его щекам разливается жаркий, стыдливый румянец. Он сглотнул ком, вставший в горле, пытаясь найти опору в собственном голосе.
«Батюшка, там был саботаж! Я почти уверен… кто-то намеренно подменил кристаллы фокусировки в самый последний момент! Мои расчеты были верны, я все проверил лично, я…»

«Не смей!» – Сергей Петрович с силой ударил кулаком по краю проекционного стола, заставив голограмму Восточного Пояса вздрогнуть, поплыть и на мгновение рассыпаться на мерцающие пиксели. – «Не смей искать оправданий! Наш Дом, наш проклятый, гордый, разваливающийся на глазах Дом, держится на двух вещах: на чести и на ответственности! Каждый винтик! Каждый шаг! Каждый, даже самый малый, расчет должен быть выверен, как лучшие швейцарские часы! А ты… ты всегда витал в своих проклятых, оторванных от земли облаках! Теории! Гипотезы! Вечный, бессмысленный поиск какого-то эфемерного, недостижимого совершенства! Ты думал, мир – это твой чертёжный кульман, где можно взять и просто стереть неудачную линию? Нет!»

Он вновь приблизился, и теперь Дмитрий ясно увидел в его глазах не только всепоглощающий гнев, но и отчаянную, леденящую душу боль. Боль отца, потерявшего веру в сына.

«В реальной жизни, сынок, ошибки не стираются, – прошептал он, и его голос внезапно сорвался. – Они стираются кровью! Позором! Разорением!»

Артём медленно, с театральной неспешностью, поднял голову. Он оторвал взгляд от гипнотизирующего огня и уставился на Дмитрия. В его глазах не было отцовского огня. Лишь сплошной, непробиваемый лёд разочарования. Холод, который обжигал куда сильнее открытого пламени.

«Отец прав, Дима, – произнес Алексей тихо, но так, что каждое слово прозвучало с убийственной, отточенной четкостью. – Ты подвёл не только себя. Своими… детскими фантазиями. Ты подвёл весь наш род. Каждый наш рабочий у станка, каждый инженер на чертежной доске, который теперь будет смотреть на нас с немым вопросом и сомнением, получил удар по репутации благодаря твоему «гению».»

Дмитрий стоял, опустив голову, сжимая ладони в кулаки так, что ногти впивались в кожу. Он снова был тем маленьким, испуганным мальчишкой, который, играя в мяч, нечаянно разбил фамильную вазу из горного хрусталя, привезенную прадедом из-за океана. Та же беспомощность, тот же всепоглощающий стыд, жгущий изнутри, словно раскаленный уголь.

Сергей Петрович тяжело, с присвистом вздохнул, прошелся к камину и оперся обеими руками о массивную мраморную полку, склонив голову. Казалось, весь гнев из него вытек, оставив лишь горький, тягучий осадок безнадежной усталости.

«Контракт на Восточный Пояс… – начал он, не отрывая взгляда от пляшущих языков пламени. – Это наш последний шанс, Дима. Последняя соломинка. Мы на грани, сынок. Банки один за другим отказывают в кредитах, поставщики требуют предоплаты, с которой у нас туго. Соколовы дышат в спину, они уже подали свою, альтернативную заявку, их биомагические шлюзы… – он с явным отвращением поморщился, будто почувствовал дурной запах, – …нравятся молодым, алчущим перемен членам Совета. Мы выиграли этот тендер чудом. Ценой последних фаво