Наследник 5

Глава 1

Я молчал, глядя город.

«Победа? — пронеслась в голове злая мысль. — Какой же я дурак».

Это был не триумф. Это был лишь первый акт. Восемь змеиных голов, и каждая норовила укусить. Казна почти пуста, стрельцы ропщут. Наемники бузят и грабят лавки. Поляки грозят войной. Голландец требует серебра за оружие, которое мне жизненно необходимо. А тут еще Бельский с Нагими плетут интриги, нашептывая, что я самозванец, Романовы тайно сговариваются с Игнатием, а по Москве ползет слух, что я велел удавить Шуйского в темнице.

И вишенка на этом смрадном пироге — «воскресший» Дмитрий.

Я охреневал от масштаба свалившихся проблем. Этот список — он ведь наверняка неполный. Завтра всплывет что-то еще. И еще. И так до тех пор, пока я не сломаюсь или не перегрызу им всем глотки.

Надо было начинать. Прямо сейчас. Но с чего? С денег? С армии? Со слухов? Паника — плохой советчик. Я перевел дух. Начинать надо с того, что громче всех лает. С того, что показывает твою слабость прямо сейчас.

Я посмотрел на Власьева, который ерзал на лавке, явно нервничая больше других.

— Афанасий Иванович. Посол Гонсевский требует освобождения Мнишеков и остальных?

— Требует, княже, — устало подтвердил дьяк. — Опять поди будет у ворот... Войной грозится...

— Войной, — я холодно усмехнулся. Вот и первая голова. — Передай послу, Афанасий Иванович, вот что. — Я сделал паузу, и все в кабинете подались вперед. — Передай: если пан посол так спешит к своему королю с жалобами, я дам ему лучшего коня из моей конюшни, бумагу и перо. И пусть едет из Москвы с богом хоть сейчас. И обратно мы его не ждем.

В кабинете повисла звенящая тишина. Народ остолбенел от такой дерзости. Даже дядя Олег удивленно крякнул. Выгнать посла Речи Посполитой — это был шаг, граничащий с объявлением войны.

— А до тех пор, — закончил я, — пока он здесь, пусть сидит тихо. Ибо Мацей и прочие его соотечественники сидят в подклете по обвинениям в покушении на царского родича, и сыск по их делу только начинается.

Власьев с каким-то странным облегчением на лице, кивнул.

Я обвел взглядом остальных. Они поняли. Я показал, кто в доме хозяин. Проблема по крайней мере, на время, была решена. Теперь можно было браться за главную — за деньги.

— А теперь к главному, — я потер переносицу, сгоняя остатки хмеля и усталости. — Деньги.

При этом слове все в кабинете подобрались.

— Афанасий Иванович, — обратился я вновь к дьяку, который остался стоять у стола, — что у нас в казне?

Он поспешно развернул счетную роспись, и я заметил, как дрожат его пальцы.

— Плохо, княже, — начал он тихо, почти шепотом. — Дела наши неважные. Казна, что мы приняли, составляла сорок тысяч рублей. Из них десять тысяч ушло на поминки государя Дмитрия, да пять тысяч на похороны. Еще тысячи две — на порох и провизию для твоего похода. Итого расход — семнадцать тысяч.

Я кивнул, следя за его пальцем, ползущим по столбцам. «Значит, осталось двадцать три тысячи. Уже что-то».

— А с тем что у Головина и Шуйских забрали? — спросил я.

Власьев тяжело вздохнул.

— Серебром взяли мало, княже. У Головина да Шуйских по подворьям сыскали... Пять у Головина, восемь у Шуйских, да три прочих. Остальное — рухлядью: шубы, утварь, посуда... Это еще продавать надо. Отряд, что в Коломну к родичу Головина послан, за остальным, еще не вернулся.

Я быстро прикинул в уме. Двадцать три тысячи оставалось. Шестнадцать тысяч нашли.

— Значит, в казне сейчас... — мрачно подытожил я, и мой голос упал, — ...тридцать девять тысяч рублей.

Я медленно обвел взглядом понурые лица.

— На все государство. Это не казна, это слезы.

В палате повисла гнетущая тишина. Тридцать девять тысяч — капля в море.

— Княже, — осторожно подал голос князь Одоевский, пытаясь найти выход. — А как же украшения царицы Марины? Покойный государь на них извел, по слухам, тысяч сто! Продать их — и казна полна!

Я качнул головой, отгоняя эту мысль.

— Продать? — горько усмехнулся я. — А кто купит? Сейчас? За такие деньги? Ляхи? Им не до того. Купцы наши? У них столько нет. Нет, это долгие деньги. А мне нужны быстрые.

Я повернулся к Елисею.

— Елисей! Всю рухлядь, что у изменников взяли, — шубы, посуду, — все на торг. Пусть Савка Кожица этим займется, все равно без дела тут сидит. Пусть продает. Хоть какие-то деньги, а ты приглядишь.

Елисей кивнул. Все снова понурили головы. Этого было явно недостаточно, чтобы решить проблему. Мы уперлись в стену.

И в этот момент тишину нарушил спокойный, ровный голос Михаила Скопина-Шуйского.

— Андрей Володимирович, — он выступил вперед, и все взгляды, удивленные и настороженные, устремились на него. Он был бледен, но держался твердо. — Коли речь зашла о деньгах... Я знаю, где дядья мои хранили не рухлядь, а основную казну.

Я вперился в него взглядом. Бояре подались вперед, не веря своим ушам.

— Не в Москве, — продолжил Скопин, глядя мне прямо в глаза. — В Шуе. В вотчинных землях. В погребе. Еще со времен деда моего, там хранят. Наверняка там все.

До этого мрачный я не смог сдержать улыбки. Она, должно быть, выглядела злой и хищной. Я медленно подошел к Скопину, игнорируя ошарашенные лица остальных, и тяжело положил ему руку на плечо.

— Михаил Васильевич... ты только что спас нас всех, а может и землю нашу. Дядя Поздей! – повернулся я к родичу.

— Да Андрей Володимирович, - сразу он откликнулся.

— Набирай сотню жильцов Московских! — Я снова посмотрел на Скопина. — Ты, Михаил Васильевич, едете в Шую. Вытрясти все. До последней полушки! То что принадлежит им.

В кабинете сразу стало будто бы свободнее. Появилась надежда.

«Хорошо», — подумал я, переводя дух. «Главная проблема — с казной — решается. По крайней мере, есть надежда. Теперь можно заткнуть остальные дыры тем, что имеем. И...» — я потер лоб. «...нужно послать сигнал. Громкий. Наглядный».

«Они шепчутся, что Дмитрий жив? Что я узурпатор? Прекрасно. Я не могу заткнуть каждый рот в Москве. Но я могу дать им зрелище, которое заставит их замолчать. Вор Петрушка ... он не просто пленник. Он — мой главный козырь. Его казнь будет не просто наказанием. Это будет урок. Урок для всей Москвы, что бывает с теми, кто крадет чужое имя! Могила Дмитрия в Архангельском соборе — это одно. А виселица для Петра на Лобном месте — это другое».

Я повернулся к Воротынскому. Взгляд мой, должно быть, стал ледяным.

— Иван Михайлович!

Старый боярин выпрямился, ожидая приказа.

— Хватит вору Петрушке небо коптить и казну нашу жрать. На Лобном месте сколотить высокую виселицу. Чтобы видно было с другого конца площади. А завтра по утру повесить при всем честном народе.

Я обвел взглядом всех присутствующих, чтобы они поняли — это не обсуждается.

— И пусть дьяки кричат во весь голос, за что его вешают. За самозванство. За воровство имени. За кровь, что он пролил. Пусть Москва видит, каков конец каждого, кто посягнет на трон и на порядок.

На суровом лице Воротынского мелькнуло одобрение. Он сурово кивнул. Этот приказ был ему по душе.

— И второе, — я повернулся к Власьеву. — Чтобы унять слухи о пустой казне. Всем стрельцам, что со мной в походе были, — по рублю на брата. Всадникам — по полтора. Семьям погибших — по пять рублей.

Власьев ахнул. Его лицо, только что порозовевшее от надежды на шуйские деньги, снова стало белым.

— Княже! Да мы ж казну... мы ее опустошим до дна! Мы не дотянем...

— Выполнять! — отрезал я. — Войско должно знать, что служба — это не только кровь проливать, а еще почет и богатство. Что о семьях погибших за веру мы позаботимся и не бросим. А казна, Афанасий Иванович, скоро пополнится.

Я посмотрел на Скопина-Шуйского.

— Михаил Васильевич. Перед отъездом. Казаков определить пока на постой в Рогожской слободе. Елисей и Василий Бутурлин за ними присмотрят, пока ты в Шую ездишь. А как вернешься — займешься ими. Сделаем из них полк.

Скопин, получивший второе ответственное поручение за утро, поклонился низко, его глаза блестели.

Я повернулся к Власьеву, который все еще стоял у стола.

— Афанасий Иванович, мы тут о деньгах да о ратях... А что Собор? Срок близится. Народ-то на Земский сбор съезжается?

Дьяк тут же подобрался, его деловитость вернулась.

— Съезжаются, княже. Слава Богу, съезжаются. Из Рязани прибыли выборные, из Твери. Новгородцы здесь, Смоляне... Нижегородцы твои, опять же, прибыли с тобой. Делегаты от духовенства, от служилого люда... Многие уже в Москве, ждут.

Я удовлетворенно кивнул, но Власьев тут же нахмурился, добавив ложку дегтя:

— Только до даты Собора, что мы назначили на конец июля, осталось чуть меньше четырех седмиц. А многие еще в пути. Да и те, что здесь, княже... — он понизил голос, — ...робeют. Не знают, куда приткнуться. Вот они и жмутся по подворьям, боятся нос высунуть.

Я резко выпрямился.

— Это непорядок.

Мой голос прозвучал тише, чем я ожидал, но от этой тишины бояре — Воротынский, Одоевский, Хованский — напряглись.

— Это — наши гости. Важнейшие люди земли Русской. И они должны чувствовать себя здесь хозяевами, а не сиротами, загнанными в угол.

Я посмотрел на Волынского, как на главу Стрелецкого приказа, и на Власьева, как на главу приказов гражданских.

— Значит так. Первое: всем, кто уже прибыл — немедленно выделить постой с удобством. Не по избам тесным да промерзлым, а на подворьях что поприличнее. Тех же Шуйских, Головиных — палаты у них теперь пустуют. Расселить! Второе: еду и питье поставлять им с государевой кухни. Достойную еду! Хлеб белый, мясо, меды. Чтобы не по кабакам харчились.

Я сделал паузу и обвел бояр тяжелым взглядом.

— И передать особо, что об этом князь Андрей Старицкий позаботился.

Я видел, как переглянулись Одоевский и Хованский. Они-то мой ход поняли. Это была не просто забота. Это была прямая, неприкрытая покупка лояльности. Пока одни бояре будут плести интриги и пускать слухи, я буду кормить и греть тех, кто будет решать мою судьбу.

— И третье, — закончил я, снова обращаясь к Власьеву. — Мне нужны списки. Кто и из каких городов прибыл. А кто еще нет. Я должен знать, вся ли земля будет на Соборе представлена.

На мои слова Власьев переглянулся с Воротынским и отвесил поклон. Я же махнул рукой показывая, что народ может расходиться.

«Ну вот. Кажется, дыры залатал», — я потер уставшие глаза. «Казнь вора и жалованье войску успокоят город. По крайней мере, на время. Деньги на пополнение казны — в пути. Наемники подождут... А вот слухи... о живом Дмитрие... и о Бельском... Этих просто словами заткнешь. Тут дело посерьезнее будет».

Дверь за последним боярином — кажется, это был Волынский — закрылась. В кабинете, пропитанном запахом воска и ночной тревоги, остались только самые близкие.

Я потер виски. В кабинете стояла тишина, нарушаемая лишь потрескиванием свечи. Дед Прохор мрачно сидел на лавке, дядя Олег стоял у окна, глядя в темноту. Дядя Поздей рассматривал свой кулак, а Прокоп так и стоял возле стеночки и не отсвечивал, видимо считая себя лишним.

— Мнишеки — это наша головная боль. Как они себя вели, пока меня не было? – уставился я на Прокопа.

Он мрачно усмехнулся.

— Тихо, княже. Как мыши под веником. Боятся. Пан воевода все о пощаде лепечет. Просится домой, клянется, что и думать забудет про Москву.

— А дочка его?

Лицо Прокопа тут же стало жестким.

— А вот дочка его... Марина... эта – змея. Молчит, смотрит волком, но не сломлена. Ждет. — Он понизил голос. — Поляки, что в Кремле остались, пытались к ней весточку передать, да мы поймали одного. Так что глаз да глаз за ними нужен.

Я кивнул. Ожидаемо. Эта пани еще доставит мне хлопот.

Тут в разговор вмешался дед Прохор. Он не смотрел на меня, а буравил взглядом столешницу, но я знал — его слова обращены ко мне.

— К Василию Шуйскому по утру пришли, — прохрипел он. — А он и мертв.

Он поднял на меня свои старые, внимательные глаза.

Я медленно кивнул, встречая его взгляд.

— Помер пес, да и черт с ним, — ответил я так же тихо. — Собаке собачья смерть. А что болтают ... — я махнул рукой, — ...так поболтают и перестанут. Мало ли о чем им еще болтать.

Тема была закрыта. Дядя Олег, стоявший у окна, лишь хмыкнул, не оборачиваясь.

Я посмотрел на деда.

— А Иезуиты? — спросил я. — Чернецы эти. Удалось из них что новое вытрясти? Что-нибудь, кроме тех имен, что Мнишек сдал?

На лице деда, до этого усталом и хмуром, впервые за вечер появилась странная усмешка. Смесь удивления и какой-то мрачной иронии.

— Удалось, Андрюша, — медленно проговорил он, будто пробуя слова на вкус. — Удалось. И ой много они наболтали...

Я подался вперед. Дядя Олег и Поздей с Прокопом, тоже напряглись.

— ...Некоторые даже болтали, — дед понизил голос и инстинктивно покосился на закрытую дверь, — что царь наш... Дмитрий... не настоящий.

От автора