Настоящее счастье Господина-из-последней-комнаты

Настоящее сокровище Господина-из-последней-комнаты

1.

Большую часть пути господин Тейнрар провел в купе в одиночестве. Если говорить точнее, то почти всю дорогу от Угольных Спиралей до станции на 282-м километре напротив и рядом с ним в шестиместном купе теснилось по семь-восемь механоидов, разночинных и разнополых, но он никого не запомнил, словно бы их там и вовсе не находилось. Кто-то из них пытался завязать с поднявшим ворот свитера и устроившимся у окна господином Тейнраром беседу, но тот не сумел ее поддержать. Его изводила дорожная скука, и рассеять ее не мог никакой досужий разговор.

Это странное ощущение — заставлявший цепенеть во времени сплин напал на господина Тейнрара около полугода назад и, постепенно усиливаясь, уже перестал отпускать его вовсе. Скучным для инженера стало все: и получаемые назначения, большей частью незначительные, как и нынешнее, и дорога, пролегавшая от Угольных Спиралей во все стороны по однообразной малоснежной каменистой степи, и попутчики, давно им типизированные и неспособные занять его сердце разговором, и еда, и сон, и вес дорожного сака. Разговоры. Особенно его мучили разговоры, будто бы спущенные с единой конвейерной ленты: одинаковые и пустые.

Вся его жизнь — может, год, может, три, а может, и всю декаду назад — свалялась в единый непроглядный ком, и господин Тейнрар понимал, что нынешняя его тоска происходит именно из-за того, что он это начал замечать. И перестать видеть пугающую гнетущую однообразность никак не мог, будто оказался неспособен закрыть глаза.

Порой ему казалось, что он постиг всю жизнь, до самой подноготной мелочи, и теперь все интересное в ней кончилось, осталась только застегнутая на все пуговицы выжимка из этой дистиллированной будничности: сака, степей, чертежей, попутчиков, реальности, протоколов. И какой-то странной, страшной, оглушающей бытовой тишины.

С тех пор как он стал контролирующим инженером безопасности производства работ, прошло с четыре десятка лет. За это время он объездил не так и много, задержавшись почти навсегда у погибающих северных шахт вокруг Угольных Спиралей — города богатого, но уже давно не добычного и мигрирующего по воздуху (большинство домов там парило на толстых цепях) постепенно к югу, к более мягкому климату.

Миграцию эту трудно назвать намеренным перемещением, и думалось, что оно — скорее выражение подсознательного всеобъемлющего стремления горожан уйти от голых пустых земель куда-то, где все еще есть смыл. Угольным Спиралям хотелось отмежеваться от всех этих умерших в вечной мерзлоте шахтерских поселков вокруг истощенных разработок, ничего так и не нашедших геологоразведочных станций, а также заложенных, но оставшихся невозведенными городов.

Если забраться еще дальше на север, то уже через несколько суток дороги любой путник смог бы увидеть остовы брошенной техники. Давно мертвой, но все еще возвышающейся над безблагодатными просторами темной громадой проржавевшего тела.

Летающий город стремился на юг.

Господин Тейнрар подумал о том, кто он, собственно, есть в представленной диаде: умирающий поселок или уплывающий город, — и слишком скоро для себя решил, что вопрос спекулятивен, надуман и лишен смысла полностью, однако отнюдь совершенным решением не отогнал от себя напросившуюся аллегорию. Он оба — и погибающее, и уходящее, просто ему некуда оказалось идти, и умереть он толком оказался не талантлив. Оставалось только ехать и ехать — и ждать. Чего-то ждать, зная, что на станции 282 все только обветшало еще больше и дальше путь лежит в снежную пустыню.

Текущее его назначение вело чуть дальше, чем обычно, в давно уже покинутый поселок, расположенный близ перспективного некогда месторождения. Оно, однако, не оправдало возложенных на него в кабинетах упований и после отчаянной борьбы, продолжавшейся десятилетия, все же окончательно пришло в упадок.

Видимо, из этого общего, мирового чувства разочарования вкралась в работы по его консервации и другая ошибка: самоцветное сердце осталось не демонтированным в свое время и так и хранилось внутри основного сердца шахты без изъятия рабочих камней.

Господин Тейнрар не вдавался в историю такого странного стечения обстоятельств, поскольку понимал, что дело здесь крылось в корыстных мотивах кого-то из кабинетов, а значит, любые вопросы виделись бессмысленными. Кабинеты умеют закрывать двери. Тем более, раз сердце все же осталось на месте, а не оказалось потерянным или проданным, корысть эта не оправдала себя.

Теперь же новый хозяин месторождения, купивший промысел вместе с персоналом, собирался все привести в порядок — и в числе прочего извлечь из недр умершей шахты самоцветное сердце, бывшее ее источником энергии. И поэтому инженер ехал.

Господин Тейнрар смотрел в глаза отступающей за окном ночи. Поезд его шел только до ставшей конечной станции на 282-м километре (счет шел от мигрировавших уже Угольных Спиралей, так что и километр являлся не двести восемьдесят вторым, и станция третьего класса окончательно превратилась в полустанок). Ожидалось, что оттуда господина Тейнрара и остальных членов комиссии по извлечению подберет поезд, специально прибывший из оставленного поселка.

Прежде всех остальных на место выехал специалист имущественной службы завода, прямо на этом, перехватывающем поезде. Ему предстояло разбить лагерь и удостовериться в том, что подъезд к старому зданию, где хранится сердце, безопасен. Кроме того, подошедший раньше поезд расчистил от снега пути специально предназначенной машиной.

Господина Тейнрара сначала удивило, что извлечение назначили на это время года, когда добраться до шахты представлялось делом куда как более трудоемким, но в конце концов всё, наверняка, упиралось в график занятости специалиста по работе с энергетическими камнями, прибывающего настолько издалека, что с этим графиком никто не спорил.

Снег. Его так много пришло в этом году. Словно пустоши что-то пытались скрыть под однообразной пеленой. Словно бы они стали сплошной большой могилой чего-то страшного и пустого и боялись показать это солнцу, забыв, что оно давно ослепло.

За окном погода как раз улеглась. Поутру поезд отстал от расписания, так как из-за неожиданного, да и редкого в этих местах снегопада ждали железнодорожную машину с огромными лопастями на квадратном носу, способную расчистить пути.

У той долго топили котел, и за работу она принялась также неспешно, к тому же оказалась одна на все ветки. Это все господин Тейнрар, к своему неудовольствию, узнал утром не наново, а лишь подтвердив и без того доставшийся долгими годами работы близ Угольных Спиралей опыт. Оно не разозлило. Всё укладывалось.

Тихо и осторожно. Укатывалось в единый неподъемный снежный ком.

Поезд ехал навстречу еще не загоревшемуся утру, механоиды менялись в купе. Так, словно оно всегда оставалось пустым.

До конечной никто из его прежних, не запомнившихся попутчиков, да и вообще никто из вагона не доехал, и господин Тейнрар предположил, что, скорее всего, окажется на платформе в одиночестве. Это все подтвердилось, когда проводник обеспокоился его личным теплом на то время, пока придется ждать нового поезда, и предложил одолжить припасенный для таких случаев разогревочный ликровый фильтр.

Инженеру показалось, что проводник говорит с ним так, будто они знакомы, но этого механоида господин Тейнрар не помнил. Не помнил, да и не видел толком за форменным пальто, фуражкой и позолоченным жетоном, означающим его положение.

Господин Тейнрар вежливо отказался, однако, сочтя случай подходящим, проверил собственное оборудование из разогревочного фильтра и насоса, встроенных в зимнее пальто, а также важных ликровых присадок, запасенных в потайном кармане. Все оказалось на месте, в целости и рабочем состоянии.

Проверяя изнанку пальто, инженер скользнул взглядом по оставленной им без внимания на сиденье книге. Не поездной, а следовавшей с ним в пути всю поездку. Мастерица библиотекарь горячо посоветовала ему это издание с грязно-голубой обложкой и желтоватым орнаментом на форзаце, вместе создававшим впечатление старой фарфоровой чашки, пошедшей трещинами под эмалью.

Сама книга в корпус библиотеки только пришла, ее заказывали в составе большого пополнения аж с Черных Дорог, и мастерица вручила ее господину Тейнрару с собой в путь чуть ли не с гордостью, но роман не понравился с первых слов. Не существовало никакого смысла ни читать его, ни писать. Еще до создания он представлялся читанным до измаранности.

Как и подсказывало неприятное предчувствие, только начав погружаться в текст, инженер без сомнений угадал и сюжетные повороты, и главную интригу, что подтвердили вполне несколько страниц, произвольно выхваченные им из середины и конца тома, и заставлять себя дальше он не стал.

Потому что уже читал. Раньше, в других книгах и под другими обложками. Потому что уже ездил этой дорогой, где находился впервые, потому что уже познакомился с попутчиками, только пришедшими в вагон. Этот серый ком… это дереализующее чувство внутри него — это все-таки не стоило называть скукой. Оно являлось каким-то более тяжелым и более жестоким чувством. Оно уничтожало.

И он не знал, может ли оно однажды исчезнуть. И хотел ли он, чтобы оно навсегда пропало, потому что со всей своей тяготой несло оно и какой-то плотный анестезирующий эффект, позволявший инженеру дышать. Каким-то образом, он знал, все это защищало его. Защищало от какой-то беспощадной правды.

Господин Тейнрар поднял взгляд и поглядел на подползавший к туше поезда полустанок. Он встал, надел верхнюю одежду, сразу же вставив одну из капсул с присадками в тепловую установку пальто, застегнулся до ворота, спрятал в маске лицо, подключился запястным ликровым клапаном к тепловой установке, закрыл руки перчатками, надел шляпу, надежно соединившуюся с воротом автоматическими защелками, подхватил сак, убрав туда книгу, и вышел в зарождающееся позднее северное утро.

Сумерки расстилались фиолетовые, по-вечернему резкие в контрастах. Пройдя по перрону несколько шагов, господин Тейнрар оглянулся и отметил, что, не считая двух узеньких чрезвычайно, почти непроглядных окон локомотива, его купе осталось последним во всем поезде с зажженным огнем и оранжевый свет от него падал в сизый от разгорающегося неба, плотно утоптанный снег.

Проводник — мужчина крепкий, в летах, с поседевшей густой бородой, — еще раз сердобольно окликнул господина Тейнрара, предложив тому фильтр, и лишь затем закрыл дверь в вагон. Пассажиров назад, к Угольным Спиралям, здесь не ждали.

Инженер прошел еще несколько шагов бесцельно, прекрасно зная, что придется ждать до десяти минут, прежде чем поезд отчалит, дав шанс другому, перехватывающему локомотиву подойти от поселка. Взгляд господина Тейнрара привычно скользнул по краю платформы, по мощному, видавшему всякое борту поезда и затем снова вернулся к снегу.

Лишь теперь механоид спросил себя, почему он утоптан, но этому обстоятельству тайной оставалось казаться недолго: как только господин Тейнрар поднял взгляд вглубь платформы, то заметил две фигуры, приближавшиеся к нему с противоположной стороны.

Одна женщина и один голем — мощный, широкоплечий, с толстенными ногами и массивным же торсом. Какое-то мгновение из-за полумрака господин Тейнрар даже принял его за добычного, однако иллюзия скоро рассеялась.

— Добрый господин! — приветливо и до глупого громко на таком морозе поприветствовала его женщина. Маски от мороза она не носила, шляпка выглядела декоративной, а прическа — слишком высокой для этих ветров и этих широт.

Инженер отдал ей знак приветствия, не желая говорить, пока не вернется в тепло. Здания для пассажиров на полустанке не имелось, а это означало, что час или даже больше им придется провести в месте совершенно уязвимом, и чем меньше он станет вести светских бесед и чем больше двигаться, тем дешевле, в смысле потраченных капсул с ликровыми присадками, обойдется ему это времяпрепровождение сомнительного качества.

— Пойдемте под платформу! — отдала ему знак указания новая знакомая. — Мы устроились там со всем удобством. Фонтан, — она отдала знак приглашения к знакомству с големом, — связался с Домом 45468. Поезд оттуда поедет только через полтора часа, и еще минут тридцать мы проведем в пути. Идемте, идемте!

Она без приглашения взяла его под руку и попыталась увлечь за собой к сходу с платформы, но в этот момент дверь из вагона снова отворилась и на платформу вышел к ним проводник. Он позвал женщину, и та чуть только не бегом поспешила к нему, чтобы не дать опуститься на колени и поцеловать ей полу манерного пальтишка. Поспешила благословить, после чего поцеловала в лохматую щеку, крепко обняла и, отдав жаркий знак прощания, снова вернулась к господину Тейнрару, ухватив его за локоть цепче прежнего.

Мужчина хотел освободиться, но понял, что не знает, почему она взялась за его руку так крепко: из пустой фамильярности или потому, что ботиночки ее с ладненьким, но неудобным по снегу каблучком вязли, а порой даже проскальзывали на спрятавшемся льду. Скорее всего, по второй причине. В итоге инженер так и прошел с ней под руку всю дорогу.

Голем протаптывал им путь к сходу с перрона, подминая огромными ногами свежий, яркий в светлеющем небе снег.

Спустились к основанию платформы, где действительно обнаружился вход в небольшое помещеньице. Туда приходилось заходить пригнувшись, и обустроили его, может, для смотрителя, а возможно, и для таких, как они, случайных неудачливых пассажиров, попавших на пересменок между нечасто курсирующим поездами.

На углу дверного косяка господин Тейнрар заметил веревочку с несколькими узлами и дырявыми посередине камешками. Красную.

— Голодны? — с ходу принялась интересоваться женщина, включив сразу же, как господин Тейнрар затворил дверь, сигнальщик айрового освещения. Помещение озарилось мягким зеленоватым светом.

Инженер освободил лицо от маски, но, давая понять о собственных границах, рук открывать не стал и остановился у выхода в зиму. Он напомнил своей случайной спутнице:

— Вы не представились.

— Как же? — улыбнулась она, усевшись в светлых брюках на какой-то ящик или бочку, оставленную тут, наверное, лет пятьдесят назад. — Мы же с вами знакомы из переписки. Нам назначено сегодня, здесь.

— А, — только и отозвался на это господин Тейнрар и, раскрыв тайну этого неожиданного знакомства, интерес к белокурой женщине утратил. Из вежливости перед ее жизнелюбием осведомился, скатываясь, однако, этим в тот же самый, в знакомый себе серый ком: — Так вы огранщица.

— Хра-мо-вичка, — произнесла женщина в ответ по слогам, старательно подражая говору тутошних топтунов.

Те старательно разделяли университетских огранщиков и настоящих храмовников, обучавшихся непосредственно у демона. Последних народ наделял в молве чуть ли не волшебными свойствами.

Вот почему тот проводник так искал ее благословения на платформе и так нарочито заботился о господине Тейнраре. Он искал благословения красных духов ликры. Несуществующих духов ликры и (инженер бросил смурной взгляд на грязный оберег на косяке) никого здесь не сумевших защитить.

Что же, господин Тейнрар, как механоид образованный, суеверий не разделял, благоговения перед образованием храмовников не имел, да и вовсе оказался с годами лишен этого простонародного восхищения специалистами, приехавшими издалека. Он заметил, подтянув перчатку:

— Очень странно для вашей квалификации.

— А вы пьете вино? — спросила огранщица неожиданно, подавшись в сторону господина Тейнрара, округлив при этом глаза так, словно этот вопрос, вырвавшись, удивил и ее саму.

Мужчина, так и остававшийся все это время у самой двери на улицу, несколько отстранился, почувствовав спиной холод покрытого ржавчиной металла. Он пи́л вино.

Делал это редко — может, несколько раз в год по одному бокалу в одиночестве — и никак не объяснялся с собой в отношении таких вечеров. Он не считал нужным рассуждать о таком своем обыкновении и сейчас, когда его спросили настолько неуместно и настолько прямо, почувствовал, что в его личное пространство этим вопросом вторгаются, игнорируя неснятые перчатки.

Инженер бросил взгляд в сторону, на небольшое смотровое окно, расположенное здесь, стоило думать, чтобы путники не чувствовали себя взаперти в этом подплатформенном помещении, и успел заметить небольшое потемневшее здание, находившееся чуть поодаль и более всего напоминавшее здание перехватывающей станции, достаточно просторное, чтобы там подождать, сколько нужно. Внутри наверняка нашлась бы незапертой одна из маленьких комнат из тех, что легко прогреть, просто включив ликровое отопление.

— Почему мы не там? — хмуро спросил он, отдав знак указания на здание.

— Оно мертвое, — быстро улыбнулась женщина, выкинув из головы свой предыдущий вопрос. — Я себя плохо чувствую в мертвых зданиях, неужели вам нет?

— Что «вам нет»? — переспросил господин Тейнрар, не успевавший за ней.

— Не не по себе, — объяснила женщина.

Господин Тейнрар чувствовал себя именно «не не по себе». Он привык находиться и в мертвых, и в усыпленных на десятилетия зданиях: дневать в них, ожидая поезд, ночевать по той же причине, даже жить по неделе и более, если ему сильно не везло или требовалось изучить предметы исследования по работе. И он снова не захотел говорить об этом.

— А что вы сейчас читаете? А вы будете чаю? Чаю лично я точно буду, потому что сейчас как раз чайный час, — действительно сменила, даже несколько раз кряду, тему его собеседница, и господин Тейнрар признал, что она тактично отказывается от обсуждения любого вопроса, по той или иной причине не вызвавшего энтузиазма у ее собеседника. Правда, и это господин Тейнрар отметил также, предварительно она очень точно выбирает и задает неприятные для него вопросы, безошибочно их из целого сонма досужих дорожных тем.

Итак, сначала вино, а теперь чай. От чая бы инженер тоже отказался, но огранщица в этот раз его не спрашивала, а, встав, дошла в один шаг до двери, вынудив его подвинуться, простучала в нее короткую, но характерную звуковую последовательность и, открыв створку, чем впустила внутрь шлейф ледяного воздуха, забрала сразу же протянутый ей големом термос.

— Моему малышу… — назидательно произнесла огранщица, и господин Тейнрар только сейчас осознал, что, хотя они и вели деловую переписку о предмете их совместной поездки, совершенно не помнит ее имени, а спрашивать ему сейчас не хочется, да и момент для этого ушел. — Моему сладкому малышу, — повторила женщина, протягивая слова и открывая термос, откуда сразу же высунулся чайный дракончик, — необходимо чувствовать себя комфортно в поездках, а это значит, что я в этот час ежедневно чаёвничаю.

Последнее слово, произнесенное с двумя ударениями — и на «ё», и на последнее «а», по местному говору (и неуклюже к тому же), — пробудило в господине Тейнраре ощущение довольно неприятное, но трудно выразимое в точных фразах. Он решительно сменил тему. На этот раз самостоятельно.

— Кто этот голем там, за дверью, — ваш телохранитель? Не припомню, чтобы здесь видели в последнюю пару столетий бегунов, да и погода… не способствует.

— Не способствует разбоям и убийствам с целью кражи родной механики прямо из ваших внутренностей? — улыбнулась в ответ женщина и объяснила: — Никогда не слышала, чтобы такое совершали по погоде, впрочем, я и с практикой такого ремесла никогда в научном смысле не знакомилась. Хотя, может, у них как на чайных плантациях: есть сезон насыщения и есть сезон фильтрации… кто знает? — Она снова округлила глаза, будто только вспомнила об изначальном вопросе, и быстро ответила: — Это медицинский голем, добрый господин.

Эти ее последние слова оказались поглощены шумом подходящего быстрее почти на час расписания паровоза, и огранщица уже засобиралась уходить, но господин Тейнрар встал как раз напротив выхода, давая понять, насколько важен будет для него следующий ответ:

— Вы чем-то хронически болеете?

— Непереносимостью путешествий. Мне совершенно противопоказана дорога, — ответила женщина, надевая дорожное пальто, подтягивая голенища дорожных сапог, закрывая плотно крышку дорожного термоса. — У меня множество ограничений и, сверх того, уникальные признаки ликры. Нормальную жизнь мне могут обеспечить только Храм и Фонтан.

Господин Тейнрар вздохнул, уронив голову, опустил свободную руку в карман пальто и, дождавшись, когда его спутница застегнется, вышел в зиму.