Настоящий сурок

Порой нам остается лишь всю жизнь мечтать о жизни своей мечты. Не верю я во второй шанс, но если он и существует, то уж точно не для меня. Я слишком часто сворачивал не туда. По незнанию или по глупости — не важно. В итоге у меня осталось лишь одиночество. Мне всего двадцать семь, а я уже успел представиться. Кстати, нужно это сделать.

Меня зовут Романов Роман Романович. Родился я в большом городе, в 1980 году, 29 февраля, хотя я не уверен, что эта дата правдива, хоть и звучит приятно. Почему не уверен? Тут всё одновременно просто и сложно. Дело в том, что я — детдомовский. Причем со всеми вытекающими последствиями. Кто-то в одиннадцать лет получает письмо из школы волшебства, кто-то впервые целуется, а в моей жизни случился развал Союза. Признаюсь, было очень тяжело. Настолько, что в пятнадцать лет я сбежал из детского дома куда глаза глядят. Сбежал от того выбора, который мне предложило общество. Выбор был прост: либо стать малолетним бандитом, либо исчезнуть. Невыносимый выбор для того, кто еще недавно верил в светлое будущее и с упорством его строил.

А дальше, дальше я стал профессиональным "зайцем", пытаясь уехать как можно дальше из страны. Дошло до того, что я смог добраться до бывшей ГДР. Правду говорят: было бы желание, а дыры в границах между странами найдутся. Добрался я относительно живым — сломанная и воспаленная рука не в счет.

Меня быстро выловили полицейские и передали органам опеки. Выглядел я щуплым и болезненным, хотя это было не из-за моего полугодового вояжа, а скорее из-за того, что еще до развала условия жизни в детском доме оставляли желать лучшего.

Почему Германия и почему именно ГДР? Тут всё просто. Меня так воспитал тот самый треклятый социум в детдоме, да и спасибо старику охраннику, который был родом оттуда. Он помогал мне учить немецкий язык. Было интересно слушать его рассказы за кружкой чая о том, как оно там, за границей.

Всего год я прожил в немецком детдоме, который показался мне аллегорией моего первого места жительства. Закончилось это сказочное проживание в таком знакомом "домике для детей" тем, что правительство решило распределить всех по семьям. Я был спокойным, прилежным, внимательным и трудолюбивым, благодаря чему и попал в семью типичных бюргеров, у которых всё в жизни тоже было по правилам. Правда, иногда эти правила доходили до абсурда, что, вероятно, проистекало из относительно низкого уровня жизни.

Как ни странно, после того как меня усыновили, я перестал стараться становиться лучше. Вся моя целеустремленность и усердие растворились в защищенном быту и свободном нраве подрастающего нового немецкого поколения. На это приемный отец однажды сказал, что после восемнадцати не хочет видеть меня в своем доме. Тогда я об этом даже не задумывался, вероятно, решив, что мне горы по колено и сейчас лучше всего проводить время в обществе панков и легкодоступных девушек.

Так я и жил до своего совершеннолетия. Получил права и был призван в армию. Всего пятнадцать месяцев, которые, пожалуй, могу назвать одними из самых безмятежных в моей короткой жизни. Это было время, когда я действительно жил полной грудью, без забот и переживаний, вкушая каждый миг жизни всем своим существом. Второе детство, пусть и под началом сурового командира, который стал для нас настоящим отцом. Человек суровой закалки, переживший все ужасы войны, будучи еще восьмилетним пацаном, и воспитавший не одно поколение молодежи. Вечный капрал, посвятивший себя юнцам.

В нулевых я решил стать программистом, но денег на хорошее образование не было. И тут мне пришла идея вернуться на родину, восстановиться в правах и попробовать поступить в вуз. Что я и сделал. В тот момент мне казалось, что советское образование — лучшее в мире, несмотря на то, что самой страны Советов уже не существовало. Полгода я ходил по инстанциям, перебивался подработками, питался лапшой и заносил различные суммы бюрократам. Но в итоге дело было сделано. Я не стыжусь своей родины, каким бы ни было правительство. Просто времена были интересными, хоть порой и выглядело всё довольно мрачно.

***

29 февраля 2000 года случился мой пятый день рождения — день, который, как потом станет ясно, изменил всё.

Прекрасное утро, прекрасный завтрак, прекрасный день новой жизни. Я — полноценный гражданин РФ. Бесплатно живу на даче у старой знакомой. Денег мало, но кажется, что это ненадолго. Стоит лишь отучиться в вузе и устроиться на престижную работу — и жизнь заиграет новыми красками. Тело переполнено силой, глаза горят. Что может быть лучше?

Старт был хорошим, но жизнь преподнесла мне очередной лимон размером с фугас, начиненный подшипниками и гвоздями. Оказалось, что мне нужно снова проходить военную службу. Никаких "но" — надо, значит надо. Никто не стал слушать детдомовца и его сказки, даже несмотря на наличие бумажек, которые остались на даче. Меня забрили прямо на выходе от приемной комиссии, как и нескольких других. В глазах у нас была обреченность и вторая Чеченская. Война, которая всего за месяц перемолола меня и выплюнула обрубком человека — как ментально, так и физически. Как я не покончил с собой и не запил — не знаю. Зато теперь я в совершенстве знаю, как жить на пенсию в выделенной государством квартирке на отшибе.

Семь лет пролетели для меня как одно мгновение. Я стал библиотекарем, и в моих достижениях появилась отметка: "прочитал библиотеку". Сутками напролет меня можно было найти там, и это приносило мне радость. Я был по-настоящему счастлив. Книги сделали меня, наверное, самым счастливым библиотекарем в стране и вернули мне меня старого.

В декабре 2007 года, докатившись домой после очередного путешествия в миры, созданные великими писателями, я умер. В первый раз. Закрыл глаза в 2007-м, а открыл их уже в 2000-м. Сомнений не было — это был тот самый год, та самая дача, тот самый день моего дня рождения...

***

Утро, солнце, чистый деревенский воздух. Мне еще предстоит приготовить прекрасный праздничный завтрак из натуральных продуктов, которые я добыл дипломатическими тропами и которые в прошлый раз показались мне такими вкусными. Я здоров и полон энергии, фугасный лимон в моей жизни еще не случился. И, пожалуй, поступать в этом году я не буду.

Благодаря своей натренированной фантазии я смог принять эту реальность без каких-либо разрушительных эмоций. Я просто очнулся от страшного сна длиною в семь лет и решил, что этот второй шанс был мною заслужен в глазах высших сил. Мне больше не нужны причины, чтобы прожить жизнь счастливо. Хочется забыть последние семь лет и никогда не возвращаться к ним. Всё, что со мной случилось, — лишь сон.

Первым делом я вспомнил о молодости и снова отправился в страну пива и колбасок, только теперь уже автостопом, совершенно не переживая о таможне, так как у меня был второй паспорт. За две недели я добрался до города, где жил мой отчим, но узнал, что он вместе с семьей куда-то уехал.

Это не стало проблемой, так как у меня были приятели, у которых можно было остановиться, что я и сделал. Однако через неделю я понял, что больше не панк, а эти приятели вовсе не приятели. После очередной пьянки они обворовали меня и вызвали полицию, которая, недолго думая, поместила меня в камеру предварительного заключения. К счастью, когда я протрезвел, меня выпустили без проволочек — причин задерживать на более долгий срок не нашлось.

На дворе весна, в куртке лежат паспорт и права — нужно что-то делать. Я просто бродил по городку, пока не наткнулся на Агентство по труду (Центр занятости). Мне нашли место водителя грузовика на местном заводе, который производил различные простые изделия из алюминия и жести. Туда я и устроился. Они очень обрадовались, что я не очередной проситель пособия, и оформили меня на удивление быстро. Так начался мой период зарабатывания валюты. Рутинная работа, на которой у меня было всего два маршрута: завод, железнодорожная станция и сортировочный склад. Жил я в грузовике, копил дойчмарки. Зарплата не радовала, как и налоги, но за год я смог отложить десять тысяч марок. Спасибо прошлой жизни за то, что я неприхотлив, и молодому телу — за энергию.

Не знаю, почему в прошлой жизни я не следил за спортивными событиями. Наверное, сейчас бы уже был богат. Но что есть, то есть. В прошлой жизни мне было как-то не до спорта, да и сейчас я не особо сожалею.

В мае 2001 года я купил трехлетний "Фольксваген Гольф", чтобы отвезти его на родину и выгодно перепродать. Это было странным решением, но перспективы сказочной выгоды застили глаза. Я, конечно, слышал различные истории о бандитских девяностых и сам даже чуть не поучаствовал, но решил, что справлюсь. Всего две тысячи километров отделяют меня от удвоения капитала, а несколько поездок — от оплаты обучения в частном немецком техническом университете на перспективную и уже престижную профессию программиста. Хотелось сразу взять крутой старт, чем я и занялся.

Две машины удалось продать, прежде чем меня прямо после прохождения таможни встретили два наглухо тонированных джипа. Я перегонял уже третье авто и считал себя стреляным воробьем, за что и поплатился. Меня не убили, но лишили денег и документов, оставив стоять на своих двоих прямо там, где и совершили разбой. Наверное, испугались моего немецкого паспорта или просто были добрыми малыми, вдумчиво доказавшими мне, что нулевые — это вторые девяностые.

В паспортном столе мне вместе с новыми документами вручили повестку. Оказывается, я уклонист. Этот лимон мне не понравился, и вместо военкомата я отправился в столицу, в посольство Германии. И даже доехал.

Три года я работал водителем грузовика, объездив всю Европу, пока не решил, что хватит, пора браться за ум. К этому времени я уже остыл к идее получения образования, зато воспылал желанием заняться бизнесом. Дух авантюризма шептал, что брать кредит и идти проторенными путями — не для меня. Нужно придумать что-то прорывное, что-то гениальное, поймать своего неуловимого Джо и стать сказочно богатым. Но в голову почему-то приходили только производство консервных банок и грузоперевозки.

Два месяца я провел в библиотеке, пытаясь просчитать бизнес-план. Разбирал всю доступную информацию о известных мне бизнесах, просчитывал, просчитывал и снова просчитывал. Несколько раз ходил на встречи предпринимателей, пытаясь продать свои "крутые" идеи, которые прагматичные немцы разбивали в пух и прах, доказывая мне, почему ни одна из моих задумок не сработает, а иногда показывая, что нужно для успеха. В основном всё упиралось в капитал. Эра гаражных миллионеров завершилась на кризисе доткомов, который случился на стыке тысячелетий.

От отчаяния и стремления сломать оковы разума я записался в свой первый поход в Альпийские горы. Мне казалось, что свежий высокогорный воздух позволит мне найти ту самую бизнес-идею, стоит только сбежать от цивилизации. Монблан ждал меня. Книги из прошлой жизни, описывающие подвиги альпинистов и первооткрывателей, были моими любимыми. Забегая вперед, скажу, что не прогадал — это было лучшим решением в этой моей жизни.

***

Монблан стал моей первой покоренной вершиной. Гора высотой всего 4 809 метров не дала мне откровений, зато очистила разум от шелухи. Хижина Гуте, в которой я провел суточную акклиматизацию (а по факту — попойку) с такими же, как и я, карманными альпинистами, позволила мне взглянуть на свою жизнь по-новому, как бы банально это ни звучало. Я понял, что совершенно зарылся в крысиных бегах и не вижу дальше своего носа. Пока я толкаюсь на медленном поезде жизни, другие пересаживаются на скоростной.

Так началась моя история с инвестированием. Придя к финансовому консультанту и запросив котировки, я сразу увидел акции Apple по 8 долларов и понял, что вот он, мой шанс. Я помнил, что в 2007 году вышел первый iPhone, и акции взлетели, об этом часто говорили по телевизору. Консультант несколько часов пытался отговорить меня от столь рискованных вложений, предлагая акции "китов" рынка, но я был непреклонен. У меня был план. Ведь в 2007 году акции будут стоить уже около 200 долларов — нужно лишь подождать три года, и мой капитал сам вырастет в 25 раз.

Шли месяцы. Я купил дом на колесах, водил грузовик по разовым контрактам, покорял всё новые вершины Европы, занимался спортом и постепенно увеличивал свой инвестиционный капитал, живя очень экономно. И вот в 2006 году мне поступило предложение от новых знакомых отправиться на Эверест. Впоследствии этот год в истории Эвереста будет известен как "Год смерти".

Линкольн Холл, австралийский альпинист, стойкий и выносливый, человек, который не раз покорял такие вершины, как Эверест (8 848 м), Дунагири (7 066 м), Аннапурна II (7 937 м) и Макалу (8 481 м), пригласил меня в свою команду. Не знаю, чем я им приглянулся, но 25 мая мы должны были покорить Эверест вместе. Скорее всего, меня заприметил Александр Абрамов, руководитель группы Холла, с которым я сошелся год назад на почве страсти к восхождениям.

Я прибыл в Непал 20 марта для предварительной подготовки, которая заняла около месяца. В неё входили акклиматизация и установка лагерей. Я был человеком на подхвате — бесплатным мулом, провешивающим и проверяющим маршрут до второго лагеря. Мне это было в радость, это была отличная тренировка. Впервые я поднялся до 6400 метров и перенес эту высоту без каких-либо проблем.

16 мая запомнилось мне гибелью Дэвида Шарпа, улыбчивого британца, с которым мы часто пересекались и который всегда мотивировал окружающих. Уже на спуске он остановился отдохнуть возле пещеры "Зеленые ботинки". Мимо него прошло несколько альпинистов, но из-за гипоксии и истощения они приняли его за погибшего. Так он и остался сидеть там, на высоте 8500 метров, совершив восхождение, но не вернувшись.

Вот и настал день Д. 25 мая. Лагерь III, высота 8300 метров. У меня два баллона с кислородом — на подъем и спуск. Небо, словно застывшее в ледяной тишине, висит над нашими головами, одинаково красивое для каждого, пугающее и манящее. Ветер, резкий, как свист ножа, бьет по лицу, пробираясь даже через маску. Каждое движение дается с трудом — тело кажется чужим, вялым механизмом, который работает не по собственной воле, а по воле разума, поставившего перед собой настоящую цель. Шаг, еще шаг, шаг, еще шаг. Мыслей нет, сознание чисто, хоть и до крайности замедлено. Спина товарища — спасительный ориентир.

Линкольн шел впереди, его фигура, закутанная в альпийскую куртку, казалась маленьким пятном на фоне слепяще белого склона. Я был четвертым. Саша замыкал нашу группу, держась ближе к менее опытным участникам, как пастух за стадом. Мы молчали, экономя силы и воздух. На этой высоте даже слово, сказанное вполголоса, тянуло за собой лавину усталости.

Вершина казалась так близко — рукой подать, и одновременно бесконечно далеко, словно мираж. Сердце стучало, как барабан, полностью заполняя разум. Два баллона. Только на подъем и спуск. Масса важна, каждый килограмм на этой высоте превращается в десять. Здесь, в "зоне смерти", уже не остается места для страхов или сомнений. Ты либо идешь вперед, либо становишься частью холодного пейзажа, памятником чужим амбициям.

Не знаю, что я чувствовал, поднявшись, — этого не передать. Вершина встретила нас безмолвием, безразличием холодного царства, и мне казалось, что само время застыло, обвивая меня невидимой спиралью. Под ногами лежала бескрайняя белизна, которая не звала и не манила, а просто была — вечная и равнодушная, как само существование. Ветер свистел, оглушая, но я почти не слышал его — внутри разливалась странная тишина, не спокойная, а пустая, будто весь мир сузился до одного вопроса: зачем? Но ответа не было, только холод, колющий иглами сквозь маску, и это странное, необъяснимое ощущение, что я здесь — и этого достаточно.

Я снял перчатку, чувствуя, как мороз немедленно впивается в пальцы, и дотронулся до снега. Он был твердый, как стекло, и чистый, как... как снег. Десять минут величия, десять минут, слившиеся в один, величайший момент.

Линкольн сделал знак — мы начали спуск. Что-то в его состоянии насторожило меня, но я списал это на усталость, которая тянула каждого из нас вниз. Что могло произойти? Прекрасная погода, множество альпинистов на маршруте, всё подготовлено и несколько раз проверено. Я стал замыкающим. Шаг за шагом мы спускались к лагерю и припасам. Медленно, но неотвратимо. Каждый был на пределе, а некоторые уже вышли за рамки, совершая невозможное.

В один момент, спускаясь, я увидел знакомый силуэт. Человек, прислонившись к склону, истерично смеялся — это был Линкольн.

Я подошёл к нему, пытаясь понять, что происходит. Его глаза были затуманены, движения смазаны, он пытался раздеться. Очевидно, высотная болезнь начала оказывать своё разрушительное воздействие. Нужно было действовать быстро.

Я связался по рации с остальными членами команды, но они сказали, что воздушная смесь на исходе и не смогут помочь. Нужно просить помощи у встречных альпинистов из других групп.

Не знаю, что было хуже — час мучительного спуска с Линкольном на плечах, за который я преодолел всего 50 метров, или безразличие тех, кто поднимался наверх. Они смотрели на нас, замирали на мгновение, словно борясь с каким-то внутренним порывом, а потом, не говоря ни слова, продолжали восхождение. Их лица, скрытые масками, всё равно будто кричали: "Не сейчас, не здесь, не с нами." Я чувствовал, как одни отводили взгляд, а другие нарочно ускоряли шаг, точно стараясь уйти от невидимого груза нашей ситуации. Наверное, они думали, что помогут на спуске, когда силы останутся, когда станет "удобно". Но там, где мы находились, на этой высоте, где каждый вдох — подвиг, а каждый шаг — риск, удобного времени не существовало.

Линкольн едва шевелился. Его вес вдавливал меня в склон, отчего у меня пошла кровь носом. Воздушная смесь закончилась, а у Линкольна баллон показал дно еще в момент нашей встречи. Пальцы, сжимающие ледоруб, трещат, стропы впиваются в плоть, кости ужасно ломит, туман перед глазами становится плотнее. Небесный судья освещает наш безнадежный путь вниз. Силы покидают меня. Еще пара шагов, еще один, еще полшага. А вот и "Зеленые ботинки", и Дэвид Шарп, смотрящий вдаль без маски и защитных очков, со взглядом на тысячу лиг...

Я памятник воздвиг себе из самого себя. Я — расколотая плита, на которой высечена моя гордость, обида и отчаяние. Я хотел быть героем. Хотел, чтобы моё имя что-то значило. Чтобы вершины помнили меня. Но горы не помнят никого. Они вечны. А мы... мы даже не трещины в их теле. Я проиграл. Не Линкольну, не себе, а тем, кто проходил мимо. Я проиграл самому смыслу того, зачем сюда пришёл.

***

Утро. Солнце, словно с укором, пробивается сквозь занавески, светит в глаза. Я щурюсь, недовольно морщу лоб, пытаюсь прикрыться одеялом, но луч света, как назойливый вопрос, уже разбудил меня. Здравствуй, дача. Здравствуй новый, старый я.

Я все же проснулся. Шум ветра в соснах за окном, запах влажной земли и старого деревянного строения, холодный сквозняк от неплотно прикрытой двери. Всё вокруг до боли привычное, уютное в своей простоте. Хочется заснуть и не просыпаться еще лет шесть, или семь. Теперь мне хочется спокойствия.

На дворе снова 2000 год. 29 февраля.

Эта дата... Она врезалась в сознание, словно клеймо. Сколько раз я пытался выбросить её из головы, стереть, забыть, переписать, но вот она, стоит передо мной, как неоспоримый факт. Вчера я восходил на вершину Эвереста, а сегодня снова это утро, снова это солнце. Всё вокруг ощущается настолько реально, что становится лишь страшнее.

Что ж, значит, опять начнём.