Навыворот

– Рудольф Валентинович! Профессор!

Пригревшийся на теплом весеннем солнышке Смагин разлепил глаза. За калиткой стоял и приветственно помахивал рукой Андрюша с четвертой улицы. В его позе и приветствии сквозило легкое безумие.

– Рудольф Валентинович!

Выхода не было. Смагин неторопливо помахал в ответ, поднялся с кресла-качалки и пошел открывать.

– Что на этот раз? – устало спросил он, впуская соседа на участок.

– Вы не поверите!

Смагин возвратился в кресло, а Андрюша присел на «гостевой» пластиковый стул, опустив на травку принесенный с собой мешок. Внутри звякнуло металлическим. С чего бы парню таскать мешок с гвоздями? Или по пути заглянул?

– И все же?

– Эффект пространственного интус-форасирования. Когда вы увидите, сразу проникнитесь.

Как все изобретатели-недоучки – а Андрюшу выперли с четвертого курса мехмата, – он обожал придумывать собственную терминологию, которая не совпадала с официально принятой. В результате понять его становилось мудрено, а иногда попросту невозможно.

– Вот прям так сразу и проникнусь? – расстроился Смагин. – Ну ладно, показывай.

Андрюша с готовностью вскочил на ноги, со словами:

– Нужна ровная поверхность. Стол какой-нибудь.

Пришлось проводить гостя в дом – обычную дачную постройку: двухэтажную, с низким крылечком. Дверь вела в скромную кухню, пространство которой занимали обеденный стол, кушетка, шкаф с кухонными принадлежностями и умывальник.

– Подойдет? – спросил Смагин, указывая на стол.

– Да! – вскричал Андрюша, обрушивая тяжелый мешок на хлипкий деревянный пол, отчего смагинская дача содрогнулась.

Профессор уселся на кушетку и принялся наблюдать, как гость вытаскивает из мешка радиотехнические и другие – неизвестного происхождения – детали и споро собирает их в некий замысловатый прибор.

Когда Андрюша закончил, на столе красовалось нечто бессмысленное и невразумительное, подключенное к розетке, при этом не имеющее ни аналогов, ни характеристик, ни научного определения – наверняка и назначения тоже.

– Интус-форастор! – объявил донельзя гордый изобретатель.

Все они первым делом придумывали своему детищу заумное наименование, а потом уже пытались его построить.

– И как оно действует? – спросил Смагин, делая акцент на среднем роде прибора.

– Возьмите это.

Андрюша вручил профессору массивное металлическое кольцо.

– Зачем?

– Так нужно. Можете не надевать: достаточно положить в карман.

Смагин все же кольцо на указательный палец.

– Показываю.

От щелчка тумблера внутри прибора что-то закрутилось – по всей видимости, электрический моторчик, – но больше ничего не произошло, как Смагин и предполагал. Однако, Андрюша ничуть не расстроился. Он уселся на кушетку рядом с профессором и пояснил:

– Таймер на пять секунд установлен.

По истечении пяти секунд в лицо Смагина полыхнуло, и он очутился словно в другом месте. То есть продолжал сидеть на кушетке бок о бок с изобретателем, но в обстановке произошли разительные изменения.

Пространство расширилось. Теперь оно простиралось вдаль – до самого горизонта, причем было заставлено такими же кушетками, как та, на которой устроились соседи по даче. Вперемежку с кушетками располагались столы и стулья, перемежаемые рукомойниками – в точности такими, как на смагинской даче. Картину дополняла земля – то есть не земля, а обыкновенный дощатый пол, какой бывает в дачных домиках. Однако, этот дощатый пол простирался до горизонта, что, разумеется, ни в какие ворота не лезло. Самое поразительное, что и сверху – там, где полагается быть небу, – виднелись доски, хотя на значительной вышине. Дотянуться до них было невозможно. Солнце отсутствовало: свет – достаточный для освещения – лился непосредственно из-за горизонта, причем с нескольких сторон.

– Что это? – ахнул Смагин и схватился за сердце.

На мгновение потемнело в глазах.

– Рудольф Валентинович, с вами все хорошо? – донесся издалека голос.

Но Смагин уже нащупал в кармане упаковку таблеток – выдавил одну и кинул под язык. Сердце отпустило, но кошмар продолжался.

– Да… Уже лучше… Но что это такое? – имея в виду окружающую обстановку, слабеньким голосом прошептал профессор.

– Это… если я правильно понимаю…

Смагину – даже скверно себя чувствующему – не понравилось, что сосед затруднился с ответом. Но по мере того, как Андрюша вдавался в научные объяснения, безумие в его глазах разгоралось с новой силой.

– Пространственное интус-форасирование. Мы находимся на прежнем месте, на вашей даче – однако, в вывернутом наизнанку пространстве. До этого считалось, что существуют параллельные измерения, не пересекающиеся с текущим… Вы фантастику читали, Рудольф Валентинович?

– Читал, – тоскливо подтвердил Смагин, все еще не веря глазам своим.

Кошмар продолжался.

– Вот видите. Параллельные миры – фантастическое допущение. На самом деле пространство существует в единственном экземпляре. Но ему можно задавать разные характеристики: например, растягивать или выворачивать наизнанку. Что мы сейчас и наблюдаем. Точка отсчета – интус-форастор. От этой точки, являющейся для системы центральной, пространство вывернуто: то, что казалось близким, отдалилось и расширилось, а казавшееся далеким – напротив, приблизилось и сжалось. Вблизи от нас находилась комната вашей дачи – она расширилась до горизонта. А все, располагавшееся за пределами комнаты, – приблизилось, потому сократилось.

– Что-то не так, не сходится, – машинально констатировал Смагин, все еще держась за сердце. – В моей комнате имелась одна кушетка, а здесь – вон сколько. И стол, и рукомойник тоже…

Сказал, и возгордился тем, что и при таком – весьма скверном – самочувствии способен подмечать логические ошибки в рассуждениях оппонента.

Андрюша, предвидя возражения, заулыбался.

– Пространство не терпит пустоты. Оно расширилось и дублировало все находящиеся вблизи вещи. Отсюда – многообразие.

– А почему мы с тобой не скопированы? Мебель размножилась, а мы? Почему образовавшееся пространство не заполнилось нами?

– Так я же в логической схеме ограничитель на биологическую массу установил. Для чего, по-вашему, кольца нужны? Для идентификации: чтобы мы не размножились.

– Ах, ограничитель! Тогда понятно, – вздохнул Смагин, в который раз оглядывая простирающийся до горизонта деревянный настил, заставленный деревенскими столами, стульями, кушетками и рукомойниками. – У нас будет время обсудить твое выдающееся изобретение. Должен признаться, такого эффекта я не ожидал: мои искренние поздравления... А сейчас попрошу вернуть мою дачу на место. Признаться, в вывернутом пространстве мне немного не по себе.

Изобретатель поник.

– Понимаете…

– Только не говори, что не можешь, – испугался профессор. – Не поверю, что ты притащил прибор, предварительно его не опробовав.

– Я опробовал, Рудольф Валентинович, честное слово, опробовал! Один раз. Но тогда эффект был немножко другим. В тот раз пространство раздвинулось не настолько широко. Возможно, фокусировка поехала.

– Здесь, по крайней мере, телефонная связь работает?

– Не работает, Рудольф Валентинович. Извините.

– Андрюша, – сказал Смагин, еле сдерживая порыв ярости: не столько из-за жалости к молодому дурню, сколько из опасения получить новый сердечный приступ. – Соображай, как нас отсюда вытащить. Что нужно делать, чтобы вывернуть пространство обратно?

– Выключить прибор, разумеется.

Только сейчас Смагин обратил внимание, что на ближайшем столе интус-форастор отсутствует – и на других тоже. Все находилось на местах: заварочный чайник, стакан в подстаканнике и оставшееся от завтрака яблоко, – только дьявольский прибор исчез. На том месте, где он недавно высился, желтело пятно, какое бывает, если на стол поставить раскаленную сковороду. Пятно по форме точь-в-точь напоминало основание прибора.

– И где он?

– Там, наверное, – Андрюша указал в предполагаемую сторону. – Интус-форастор является точкой отсчета, поэтому не дублируется. Можно сказать, пространство выворачивается вокруг него.

Из-за горизонта бил солнечный свет: очевидно, из кухонного окна. Второй световой источник находилось в противоположном направлении: если считать в привычном измерении, то на четыре шага дальше и с торца строения. Лившийся оттуда свет казался более тусклым.

– То есть нам придется идти? – упавшим голосом спросил престарелый профессор.

– Да. Наверное, – пожал плечами юнец.

– Как долго?

– Ну… Сложно сказать. Нужно произвести расчеты, а я без компьютера… Извините, Рудольф Валентинович. Я не хотел, чтобы так получилось, честное слово… Да здесь наверняка недалеко. Мы дойдем, вот увидите!

Смагин заскрипел зубами, но возражать поостерегся. Он давно не путешествовал пешком, но отпускать Андрюшу, оставшись в вывернутом мире в одиночестве – это профессору совершенно не улыбалось.

Они встали и пошли, мимо абсолютно идентичных столов со стоящими на них одинаковыми заварочными чайниками, стаканами в подстаканнике, яблоками и темными пятнами от исчезнувшего прибора. Профессор пыхтел впереди, за ним придерживал шаг изобретатель.

Они брели по бесконечному помещению. Проход был неширок, но достаточен, чтобы не задевать о неотличимую друг от друга мебель. Совсем как на смагинской кухне: только теперь она увеличилась, за счет раздавшегося пространства и размножившихся предметов. А сверху над одинокими фигурами нависало дощатое небо.

Через пару часов ходьбы профессор – помимо того, что ног под собой не чуял, – еще и изрядно проголодался. Прихватил яблоко, которое лежало на одном из столов и на вид и ощупь ничем не отличалось от обычных, и спросил:

– Думаешь, они съедобны?

– Конечно, Рудольф Валентинович!

В доказательство схватил фрукт с другого – стоящего поодаль – обеденного стола, сполоснул в ближайшем рукомойнике и показательно захрустел.

– Но мы не можем питаться одними яблоками. Когда выйдем отсюда?

– Я… не знаю. Думаю, скоро.

Мебельные ряды в самом деле сужались. Это означало, что они сходятся к единому центру окружности: значит, центральная точка вывернутого пространства существовала. Да и льющийся из-за горизонта солнечный свет за прошедшее время заметно приблизился – правда, покраснел. Солнце с той стороны изнанки клонилось к закату.

Когда путники достигли цели, совсем стемнело.

Темнота лилась в окно – как оказалось, расположенное где-то между дощатым небом и дощатым полом, – в которое раньше бил свет. Теперь окно располагалось по правую руку от путников, а по левую руку высился центральный в изнаночном измерении стол. К нему сходились линии мебельных рядов с дубликатами. На этом столе – единственном из всех – высился заветный прибор.

Вконец измучившийся Смагин жадно завздыхал и ускорил шаг. Через минуту они достигли центральной точки интус-форасирования.

– Теперь мы можем вернуться?

– Да, наверное, Рудольф Валентинович, – беспечно, вследствие молодости, проговорил изобретатель. – Надеюсь, прибор работает. Кольцо при вас?

– Я его не снимал.

Андрюша щелкнул тумблером и отскочил к профессору. Миновало пять положенных по таймеру секунд, но ничего не произошло.

Смагин вновь схватился за сердце и, не дожидаясь приступа, сунул в рот таблетку. Затем плюхнулся на кушетку и, чувствуя себя полным дураком и невеждой, спросил:

– Может, электричество отключили?

Проверить предположение не представлялось возможным, так как выключатель располагался на стене – черт знает где в нынешней ситуации, – а электрический провод ниспадал со стола на пол и уходил в бесконечную даль, под размножившиеся кушетки и стулья.

– Не думаю, – замялся Андрюша, тоже сильно озадаченный. – Возможно, фокусировки не хватает, – и подкрутил на приборе круглую шкалу с делениями.

На сей раз интус-форастор – о, немыслимое счастье! – сработал. Перед глазами полыхнуло, и Смагин оказался на кухне: привычного размера, без дублированных предметов.

Несколько минут профессор блаженствовал молча, с закрытыми глазами, ожидая, когда подействует лекарство.

Прошла минута, вторая. Когда Смагин открыл глаза, на кухне горел электрический свет, а занавески были задернуты. Андрюша неторопливо разбирал прибор, складывая запчасти в мешок.

– Вот и весь эффект… Как вам, Рудольф Валентинович? Надеюсь, я не слишком вас утомил?

– Не слишком, – соврал профессор.