Навья

Антон Егорович умер во сне. Вечером двенадцатого ноября он отправился спать, чувствуя себя вполне сносно, насколько это возможно для мужчины в возрасте восьмидесяти двух лет. А ночью у него просто остановилось сердце.

Эта смерть стала для всех неожиданной. Особенно для меня. Я была твердо уверена, что старик проживет не менее ста лет, и очень удивилась, когда обнаружила его остывшее тело.

Похороны были тихими и скромными. Ни бывшие коллеги, ни многочисленные приятели провожать его в последний путь не пришли. Когда священник служил по Антону Егоровичу панихиду, у гроба стояли всего четыре человека: я, Олег Павлович, пенсионер из дома напротив, с которым покойный играл по выходным в шашки, его жена Вера Борисовна и Филипп Викторович Суворин – внучатый племянник умершего старика.

Суворин жил в другом городе и приехал хоронить деда на правах наследника. У Антона Егоровича не было детей, поэтому все свое имущество он завещал старшему внуку родной сестры.

В организации погребения Филипп Викторович не участвовал. Мы с Верой Борисовной взяли все заботы на себя, а наследник приехал сразу на отпевание, так как, по его же словам, не имел возможности вырваться раньше.

Я думала, что вместе с ним приедут родственники: как минимум, четверо братьев – один родной и трое двоюродных, две тетки, дядя и мать. Но Филипп почему-то явился один.

На кладбище мы пробыли не более получаса. День был тусклым, холодным и сырым, поэтому погребение получилось скомканным. Ежась на студеном ветру, мы наскоро простились с покойным, после чего крепкие ребята в грязной спецодежде опустили гроб в яму и живо забросали ее землей.

Поминали Антона Егоровича в его же доме. Накануне мы с Верой Борисовной приготовили для этой трапезы большую кастрюлю куриного супа, три сковороды котлет, а также великое множество жареного мяса и рыбного филе в хрустящем кляре.

Вера Борисовна, добрая душа, вызвалась мне помогать по собственному почину. Я ценила ее чуткость и внимательность, поэтому помощь приняла с благодарностью, хотя понимала, что в одиночку с приготовлением поминального обеда справилась бы гораздо быстрее.

Вот и сейчас, сидя с мужем за поминальным столом, старушка решила проявить свою доброту. Когда я удалилась в кухню, чтобы принести чистые тарелки, она повернулась к Суворину и спросила:

- Филипп Викторович, что вы намерены делать с Вероникой?

Ее слова были мне хорошо слышны, и я немного задержалась, чтобы послушать ответ. Так как разговор велся обо мне, я имела на это полное право.

- А что я могу с ней сделать? – удивился Суворин.

- Я имею в виду, оставите вы ее в домработницах или нет, - объяснила старушка. – Дед ваш, царствие ему небесное, Веронику как дочку любил. Она у него работала лет семь, а то и больше. Не только полы мыла и супы стряпала, но и выхаживала его, когда он болел. По санаториям возила, когда у него печень забарахлила. Одежду ему покупала – брюки, рубашки, пальто... Оформляла всевозможные документы. Почитай, все дела Антона Егоровича на себе тащила. И что же, бедняжка теперь отправится на улицу?

- Боюсь, мне домработница не нужна, - ответил Суворин. – Я благодарен этой милой девушке за заботу о моем деде, однако ей все-таки придется найти другую работу. Полгода назад дедушка переписал этот дом на меня, и я собираюсь его продать. Причем, в самое ближайшее время.

Что ж, это было ожидаемо. Судя по тому, что Антон Егорович рассказывал о своем внуке, последние несколько лет у него были проблемы с деньгами.

По правде сказать, мой бывший хозяин Филиппа уважал. Тот был единственным родственником, который поддерживал с ним связь. Если, конечно, можно считать связью телефонные звонки на день рождения и Новый год. Впрочем, остальная родня старика попросту игнорировала.

Возможно, если бы Антон Егорович чаще приглашал их в свой особняк, и хотя бы иногда помогал деньгами и дорогими подарками, внуки и племянники любили бы его гораздо больше. Однако тот делиться накоплениями не спешил, а потому снискал репутацию бездушного старого скряги.

Филипп был единственным, кто звонил деду бескорыстно. По крайней мере, разговоров о деньгах он не заводил ни разу, и Антона Егоровича это подкупало.

- Филька – парень хороший, - бывало, говорил он мне. – Хотя и дурак. В школе умницей был, толковым, башковитым, на одни пятерки учился. А как подрос, поглупел. Жалко его.

По мнению Антона Егоровича, глупостью со стороны племянника был выбор его профессии. Вместо того, чтобы освоить денежную специальность, вроде стоматологии или юриспруденции, Суворин подался в историки. Успехи, которых он добился на этом поприще (к своим тридцати годам он уже во всю читал лекции в университете и имел степень доцента), дедушка во внимание не принимал. Что толку от лекций и степени, если твой ежемесячный доход в два раза ниже, чем у младшего брата, который ремонтирует машины в автосервисе?

Антон Егорович утверждал, что сидение в кабинете и изучение пыльных фолиантов испортят Филиппу всю жизнь. Их тлетворное влияние было видно уже сейчас. Так, Филипп все еще не был женат, в то время как его братья давно обзавелись собственными семьями. А также имел худощавую фигуру («Это от недоедания, точно тебе говорю!») и бледное лицо.

Сложив эти обстоятельства, Антон Егорович решил сделать его своим наследником в обход прочих родственников. Как самого воспитанного и убогого.

Словно предчувствуя скорую смерть, старик действительно заранее переоформил на него дом. Все остальное: гараж с трехгодовалой иномаркой, два земельных участка в пригороде и внушительную сумму денег на банковском счете, - Филипп Викторович должен был получить только через полгода.

Сейчас он по-прежнему оставался стесненным в средствах, поэтому домработница, конечно, была ему не нужна.

- Веронике некуда идти, - сказал между тем Олег Павлович. – Она не местная, да к тому же сирота. Мать ее давно умерла, отца убили какие-то негодяи. Есть брат-близнец, да и тот уже несколько лет сидит в тюрьме. А Вероника – девушка золотая. Честная, добрая, хозяйственная. Видите, как вокруг все блестит? Она постаралась! Антон на нее нарадоваться не мог. Вероника живет прямо тут, в доме. Егорыч ее нарочно держал поближе к себе, чтобы она и завтрак приготовила, и скорую помощь, если что, вызвала. Неужели теперь девочка будет одна одинешенька?..

Факты моей непростой биографии Суворина не впечатлили. Он пожал плечами и невнятно пробубнел, что обязательно позаботится о моей судьбе. Это, конечно, было враньем. На меня, как на человека, которого он видел первый раз в жизни, Филиппу было глубоко плевать.

Я вернулась в столовую, и разговор ожидаемо сошел на нет.

Старики посидели еще немного, после чего взяли поминальных конфет, чтобы угостить ими соседей, и отправились домой. Суворин помог мне убрать со стола, после чего сказал:

- Вероника, мне нужно с вами поговорить. Надо обсудить один важный вопрос.

- Давайте обсудим, - согласилась я. – Только я не Вероника. Меня зовут Виринея.

- Простите, - удивился Филипп. – Соседи называли вас Вероникой. И дедушка тоже. Я точно помню, во время наших бесед он говорил о вас именно так.

Я пожала плечами.

- Старикам мое имя казалось немного странным, поэтому они придумали ему более привычный аналог. Если хотите, может звать меня, как они. Мне это не принципиально.

- Я буду звать вас Виринеей, - качнул головой Суворин. – Имя у вас и правда нераспространенное, но, как по мне, вполне нормальное. Итак, Виринея. Я знаю, что вы несколько лет добросовестно работали на моего деда, однако он умер, и я вынужден расторгнуть ваш трудовой договор. К сожалению, у меня нет возможности платить вам зарплату, да и жить в этом городе я не намерен. Соседи сказали, вам некуда идти. Однако оставить вас здесь я никак не могу. Мне очень жаль, что все так получилось. Если хотите, я помогу подыскать съемную квартиру и дам немного денег, чтобы вам было полегче первое время, пока вы будете искать работу...

- Филипп Викторович, - я подняла руку, и мужчина замолчал, - вам не нужно обо мне беспокоиться. Честное слово, я все понимаю. Спасибо за участие, но поверьте, я не пропаду. Я давно хотела сменить профессию, но не могла оставить Антона Егоровича одного. Теперь меня ничто здесь не держит, и я без всяких обид, наконец-то, уйду в свободное плавание. Деньги, кстати, мне не нужны. У меня есть кое-какие сбережения, да к тому же, накануне своей смерти ваш дед выплатил мне зарплату. Единственное, о чем я хотела бы вас попросить, это позволить мне остаться здесь на пару дней. Вы ведь знаете, что я живу в этом доме, да? Я сама найду себе съемную квартиру, но пока я буду ее искать, мне надо где-то ночевать. Обещаю, я буду вести себя тихо и никак вас не побеспокою.

Мои слова Суворина обрадовали. Из его взгляда пропали неловкость и напряжение, плечи заметно расслабились, уголки губ скользнули вверх.

Мне отчего-то подумалось, что улыбка делает Филиппа похожим на Антона Егоровича. В остальном это были совершенно разные люди. Бывший хозяин до самой смерти оставался смуглым коренастым мужчиной с черными волосами, чей цвет отлично просматривался даже среди густой седины. Внук же был высоким, худощавым и светлокожим. Волосы имел русые, а еще большие голубые глаза, спрятанные за стеклами прямоугольных очков.

- Вы можете пробыть здесь до конца недели, - сказал Суворин. – Дом большой, места хватит всем.

Он задал мне еще несколько вопросов о системе отопления и коммунальных платежах, после чего мы разошлись в разные стороны и в этот день больше не виделись.

Судя по стуку дверей в подвале и в хозяйской спальне, наследник взялся разбирать его вещи. Я же отправилась к себе – в просторную комнату, расположенную рядом с кухней.

Изменения, которые ушатом холодной воды обрушились на мою голову, придали мне сил и энтузиазма. Несмотря на мерзкую погоду за окном и прошедшие похороны, мое настроение взлетело до небес, и мне ужасно хотелось петь и плясать.

Я провела в этом доме семь лет, а с его бывшим хозяином и того больше. За это время и тот, и другой настолько мне опостылели, что предложение Суворина убраться, куда глаза глядят, было самым лучшим подарком за всю мою жизнь.

До вечера я развлекалась тем, что листала в интернете объявления об аренде жилья. Некоторые из них мне понравились, и я договорилась с их владельцами о встрече, чтобы осмотреть квартиры вживую.

При этом меня продолжало распирать от радости и страшно хотелось ею поделиться.

Поздно вечером, когда в доме стихли все звуки, я заперлась в своей спальне, уселась за туалетный столик и поставила перед его большим круглым зеркалом горящую свечу. Затем погасила верхний свет и сосредоточенно уставилась на свое отражение.

Почти минуту ничего не происходило, а потом отражение начало меняться. Мои густые темные волосы стали значительно короче. Лицо увеличилось, заострились скулы, нос стал немного длиннее, губы – уже, на подбородке появилась трехдневная щетина. Зато глаза остались прежними – большими и темно-коричневыми, как крепко заваренный чай.

Теперь из зеркала на меня смотрел молодой мужчина, чрезвычайно на меня похожий.

- Здравствуй, Ярополк, - с улыбкой сказала ему я.

- И тебе не хворать, сестрица, - ответил он, улыбнувшись точь-в-точь, как я. – Как дела? Похоронили твоего старого пня?

- Похоронили, братец, - кивнула я. – Слава святым звездам, отмучалась я с ним. И это не единственная хорошая новость.

Я кратко пересказала брату разговор с Сувориным, и с каждым моим словом улыбка Ярополка становилась все шире и шире.

- Вот это новость так новость! – хлопнув в ладоши, сказал он. – Выходит, этот Филька ничего не знает? Повезло же тебе, Виринея! Считай, на полгода раньше освободилась.

- Да разве ж это свобода? – я поморщилась и махнула рукой. – Эти шесть месяцев мне все равно придется провести в этой реальности.

- Зато не надо будет выполнять дурацкие приказы и прислуживать тупому остолопу. Эх, кабы мой хозяин помер так же скоропостижно, как твой! Был бы я тогда самым счастливым во всех девяти измерениях! Но мне такой удачи не видать. Весь срок отслужу, до последней минутки.

- Тебе отбывать осталось всего-то полтора месяца, - заметила я. – Самую малость.

- Это да. Особенно по сравнению с тем, сколько я тут пробыл... Постой-ка, сестрица. А как же кольцо? Оно у тебя?

- Нет, - я отрицательно качнуло головой. – Кольцо лежит в хозяйской спальне. Завтра я попробую его оттуда достать.

- А коли не достанешь?

- Не велика беда. Суворин не знает, какую ценность оно собой представляет. Если он найдет его раньше меня, для него это будет просто перстень. А через шесть месяцев перстень и вовсе станет простой безделушкой.

В глазах брата появилось сомнение.

- Ты все же постарайся его забрать, Вира. Мало ли что может случиться? Пусть лучше он хранится у тебя до самой деактивации. Мне так будет спокойнее, да и тебе тоже.

- Само собой, Яр. Кстати. Ты уже знаешь, что станешь делать после освобождения?

- Конечно. Я приду к тебе. Мы вместе дождемся твоей свободы, а заодно продумаем дальнейшие планы. Надеюсь, ты понимаешь, что в покое нас не оставят, и вернуться домой ни за что не дадут?

Я глубоко вздохнула.

- Понимаю, братец. Еще как понимаю.