Назад в СССР: Классный руководитель, том 3

Мы ехали вновь в то село, откуда все началось, где я увидел Марину, влюбился без надежды на взаимность, на дальнейшие отношения. И вот сейчас Борис вёз нас сюда, а на меня обрушивались волны воспоминаний, мимолётная встреча с Мариной в церкви, потом в кинотеатре и, наконец, стычка с бандитами, которая закончилась выстрелом деда Степана.

Не стал расспрашивать Марину, почему она решила уйти от мужа, что стало последней каплей? Чувства ко мне, или ей надоели его упрёки и скандалы? Она молчала, только прижималась ко мне, словно пыталась найти во мне единственную защиту от своих невзгод. А я мучился мыслью, что зря решился на это предложение — поехать к Глафире, у которой провёл всего пару дней. Да, она привязалась ко мне, как к сыну. Но притащить в гости незнакомую ей девушку и просить приютить — это с моей стороны в явном виде наглость.

Борис тоже молчал, спокойно крутил руль, и мы неслись по Ленинградке, обгоняя редкие грузовики, пикапы. Легковушек я почти не видел. И за окном темнел лес из почти не различимых деревьев, деревенских домов. Мелькали фонари, бросающие желтоватый отсвет на заснеженную дорогу. И шуршали дворники, разгоняя снежную кашу.

И вот впереди я увидел купола церкви села Загорянское, и дома под двухскатными крышами по обеим сторонам главной улицы.

Когда въехали в село, остановились у церкви, Борис повернулся к нам и спросил:

— Где её дом? Покажешь?

— По улице вниз, с зелёной крышей. Проедем сельпо — это такой выкрашенный голубой краской под двускатной крышей. И Дом культуры, где фильм смотрели. И чуть дальше.

Борис кивнул и вновь завёл мотор, мы подъехали к забору, за которым надрывалась громким раскатистым лаем собака. И когда остановились, я вылез и подошёл к калитке, вглядываясь в освещённые окна, скрытые занавесками. Стукнула дверь, на пороге возникла фигура, закутанная в серую шаль.

Заметив меня, она быстрым шагом направилась к калитке.

— Олежек, ты приехал! Вот уж нежданная радость. Заходи! Заходи, дорогой, — она открыла засов.

— Глафира Петровна, я не один. Можно мне гостей с собой взять? — смущённо пробормотал я, ощущая, как трепещет сердце от бурлящих в голове мыслей.

— Конечно, конечно, пусть входят! Я всем рада.

И только после этого, я помог Марине выбраться из машины. Борис хлопнул дверью и оказался рядом со мной.

Вошли в сени, и я заметил с улыбкой все те же висящие в чулках луковицы, раму велосипеда, косу-литовку. И в избе также жарко натоплено.

— Глафира Петровна, я вам сувенирчики привёз.

Выложил на стол пластиковый пакет с рисунком, и картонную коробку. Глафира смутилась, но пакет раскрыла. Как крылья жар-птицы раскрылся цветастый павлопосадский платок с бахромой, на синем фоне — яркие цветы. Она укуталась, и взглянула в зеркало.

— Какая красота, Олежек, спасибо! Где ж ты достать сумел?

Рассказывать Глафире о посещении 200-й секции ГУМа, где я нашёл целый стеллаж, с этими дефицитными платками — не стал, лишь хитро улыбнулся. Краем глаза заметил выражение лица Марины, кажется, она тоже удивилась, но промолчала.

— Да, вот ещё, — из коробки я вытащил кассетный магнитофон, стойку с кассетами. — Ваши тут любимые София Ротару, Анна Герман. Кассету поставите и слушайте. Не надо с пластинками возиться.

Я вставил одну из кассет, нажал клавишу, полилась мелодия, огласил голос Ротару:

Над землёй летели лебеди

Солнечным днём,

Было им светло и радостно

В небе вдвоём.

И земля казалась ласковой

Им в этот миг…

Вдруг по птицам кто-то выстрелил —

И вырвался крик:

«Что с тобой, моя любимая?»

https://vk.com/audio366177508_456249656_277298260229c43668

Я эту песню «Лебединая верность» помнил только в исполнении самого композитора — Евгения Мартынова, но оказалась Ротару тоже её пела. Когда я переписывал пластинки на кассеты, не слушал. Но Глафира замерла, присела, и словно окаменела. По щеке скатилась слеза, другая. И с досадой я подумал, что зря вообще решил включить эту печальную балладу, которая у меня вызывала раздражение своей тоскливой темой. Только расстроил нашу добрую хозяйку, когда песня закончилась, еле скрывая раздражение, выключил. Но Глафира положила свою руку с длинными сухими, но сохранившими красоту пальцами на мою и, вздохнув, сказала:

— Спасибо большое, утешил ты меня. Так хорошо поёт Софочка. Ну, что же я своих гостей держу в чёрном теле?! — воскликнула бодро. — Чайку вам сейчас согрею, со своим травами. Будете? Олежек, ты представь мне своих гостей, — она оглядела нас с улыбкой, и в её глазах я заметил, что она уже все поняла.

— Это Борис, а это — Марина, — сказал я, откашлявшись.

Объяснять, кто это я не стал. Глафира удовлетворилась и этими моими словами, ушла куда-то вглубь избы, и я слышал, как она набирает воды в электрический самовар. Когда он закипел, Глафира выставила на стол три фарфоровых чашки, заварочный расписанный цветами чайник. Заварила какие-то травки и всю комнату заполнила невероятно яркий, пряный аромат трав.

— Как вкусно пахнет, — Марина впервые что-то произнесла, слабо улыбнулась и я ощутил, что напряжение, которое сковывало её, начало оставлять. — Вы сами собираете?

— Да, Мариночка, сама. Я травница в третьем поколении, ещё моя прабабка учила меня собирать растения, сушить их. Вот я продолжаю эту династию.

В глазах девушки вспыхнул такой неподдельной интерес, что я тут же вспомнил о главной цели нашей поездки.

— Глафира Петровна, а как дверь входная, которую я ставил? Все с ней в порядке? — бросил на женщину многозначительный взгляд, и она поняла мою мысль.

Мы вышли в сени и когда она плотно прикрыла дверь, взглянула на меня:

— Ну, Олежек, расскажи, зачем приехал на самом деле?

Я вздохнул, потеребил луковицу в чулке, свисавшим с потолка, не зная, с чего начать.

— Тут такое дело, Глафира Петровна, хотел вас попросить приютить Марину на пару дней.

— На пару? — Глафира понимающе улыбнулась. — Олег, пусть живёт у меня, сколько понадобится. Я эту девушку знаю, часто в нашем храме видела. Молится она у иконы Божьей матери.

— Она очень ребёнка хочет. Но в юности аборт сделала, но вот не получается пока.

— Она замужем? — когда я кивнул, переспросила: — А ребёнка-то она от кого хочет?

Я смутился, отвёл глаза, все-таки сказать напрямую немолодой женщине, что у меня связь с замужней женщиной. Сможет ли она понять? Но она поняла, улыбнулась ласково:

— Хорошо, Олежек, постараюсь я полечить твою девушку. Только уговор — будешь приезжать к ней в те дни, когда я тебе скажу. Понимаешь?

— Понимаю.

— Она от кого сбежала-то? От мужа или отца?

— От мужа. Он её третирует, скандалы устраивает. Издевается.В общем, это долго рассказывать, Глафира Петровна, вот я вам хотел отдать ещё, — вы тащил из внутреннего кармана пиджака конверт с купюрами, что дал цыган. — Возьмите, на еду, на всякое там. Борис будет привозить все, что нужно. И я привезу.

Глафира взяла конверт, взглянула на содержимое.

— Не люблю заранее деньги брать, но возьму сейчас. Спасибо. На благое дело пойдёт, — положила в карман.

Когда вернулись в избу, Глафира сразу обратилась к Марине:

— Ну что ж, Мариночка, располагайся, вещички-то какие есть с собой?

— Есть! Есть! — воскликнул Борис, бросив на меня одобрительный взгляд. — Принесу сейчас.

Выскочив из дома, он буквально через пару минут притащил небольшой чемодан, поставил рядом с ногами Марины.

— Ну, спасибо, Глафира Петровна, мы поедем с Борисом, — сказал я. — Вот тут мой домашний и рабочий телефоны, звоните, как сможете.

Марина привстала, не стесняясь, прижалась ко мне, обвила за шею. Впилась губами в мой рот. Я гладил её по спине, чуть покачивал нежно, как маленького ребёнка. Отпускать меня она не хотела, и я ощущал, как быстро и сильно бьётся её сердечко. И тревога, страх передались мне, так что появилась дрожь в коленях.

Мы вышли с Борисом на крыльцо, он начал надевать перчатки, а я спросил:

— Добросишь меня до дома?

Он глянул на меня, как на идиота и весело ответил:

— Не доброшу, прямо здесь оставлю. Сам выбирайся.

И хохотнул. Хотя в его смехе больше ощущалась горечь, чем издёвка.

— Ну, вроде пока все уладилось, — подытожил он, когда мы сели в машину. — Похоже, реально твоя Глафира — женщина добрая.

Он вздохнул, положил руки на руль, повернул ключ в замке. Развернув машину, мы вновь покатились по главной сельской улице. В салоне повисла тишина, прерываемая лишь шуршаньем шин, урчаньем мотора, это стало угнетать меня.

— Боря, а Мельников знает, что дочь его ушла от Игоря?

— Знает, — он поправил панорамное зеркало, сощурился, словно силился разглядеть что-то у себя внутри. — Но где она жить будет — нет. Я ему не сказал.

— А все же, почему она вдруг решила сейчас? Что произошло? Он её ударил? Я имею в виду, Игорь.

— Не знаю, Олег, не знаю. Наверно, что-то произошло, о чем она говорить не хочет. Но пришла она ко мне заплаканная, хотя и скрыть пыталась. Сказала твёрдо: «отвези меня куда-нибудь».

То, что Борис приехал ко мне, а потом согласился отвезти Марину в Загорянское, подтвердило мою мысль, что парень сам влюблён в дочь своего босса, но благородно пытается помочь, не требуя ничего взамен, рискуя головой.

Мы промчался по почти пустой Ленинградке, обгоняя редкие самосвалы, грузовики с надписями «Продукты», «Молоко», «Почта», свернули на улицу 9-го мая, по краям которой пока ещё не выстроили ряды разномастных, но унылых бетонных коробок, торговых центров. Только монолитная стена зимнего леса, тёмные силуэты деревенских домов. И где-то сквозь нагие деревья мелькала чёрными провалами река Сходня, куда сливали всякую пакость и зимой она редко покрывалась льдом.

Мимо нас с диким рёвом пронёсся мотоциклист и Боря покачал головой:

— Носятся, как угорелые. Да ещё зимой. И не жалко своих жизней?

Я усмехнулся:

— Боря, а я ведь тоже мотогонщик. Люблю погонять, и зимой — самый кайф. Адреналин фонтаном бьёт.

Он резко обернулся ко мне, губы плотно сжаты, глаза сощурены, нижняя челюсть вперёд выдвинулась.

— Ты псих? Ты вообще понимаешь, что погибнуть можешь? — холодно и зло бросил он.

— Могу, а что? Моя жизнь, что хочу, то и делаю.

— Кретин, — буркнул он, повернувшись к рулю. — Себя не жалеешь — Марину пожалей. Она ведь не переживёт, если ты себе шею сломаешь.

С языка чуть не сорвались слова: «Ты меня заменишь», но я промолчал, лишь отвернулся к окну, заметив, что мы уже почти у моего дома. Борис свернул к подъезду, буркнул:

— Приехали.

Я посидел немного, обдумывая, что сказать на прощанье:

— Боря, ты мой телефон домашний запиши на всякий случай.

Вытащив блокнот, я написал телефон и передал ему. Он бросил взгляд, покачал головой:

— Как же ты смог такой крутой номер заиметь? Даже у Кирилла Петровича такого нет. Ну ладно, бывай.

Когда вылез, пару минут постоял, проводив взглядом быстро умчавшуюся «Волгу» и уже собрался идти к подъезду, как с дороги рядом пулей вылетел мотоциклист, резко затормозив, лихо развернулся около меня. Когда он снял шлем, я узнал его.

— Егор? А что делаешь тут? Трассу проверяешь?

— Да грелся просто, — он протянул лопатой руку, сняв толстую перчатку. — Приехал, а тебя дома нет. Ну ждал-ждал, потом чувствую: околеваю от холода. Решил прокатиться.

— А, ну, глуши мотор, пошли чайку выпьем. Ты по делу?

Он кивнул, слез с седла, отряхнул кожаную куртку, и перепрыгнул ко мне на тротуар. Вместе мы дошли до подъезда, и когда я оказался у двери, предупредил:

— У нас лампочку вывернули. Темень, осторожней будь.

— Да ладно, пошли, — он хлопнул меня по плечу. — Видел я уже твою темень.

Как оказалось лампочку уже ввернули, слабую, она отбрасывала тусклый, неживой отсвет на выщербленные ступеньки, висящие рядами на стене почтовые ящики, выкрашенные голубой краской, которая облупилась, обнажив ржавые края. Решил заглянуть в свой — пусто. Наверно, жена вытащили всю корреспонденцию. Самое интересное, лифт работал тоже, и мы шагнули внутрь коробки, провонявшей мочой, с исписанными, исцарапанными матерными словами коричневыми панельными стенами, сожжёнными кнопками. Особенно хулиганы полюбили поджигать кнопку седьмого и девятого этажей — они оплавились почти до основания, оставив лишь маленькие огрызки.

— Ты уже заходил что ли к нам?

— Конечно. Дома только твоя жена была. Сказала, что не знает, куда ты уехал и когда будешь. Но я решил подождать.

— Ага. А если бы я до утра не приехал? — усмехнулся я.

Я вытащил ключи, собираясь открыть дверь. И действительно замок поддался. Из большой комнаты громко доносилась музыка, прерываемый манерным голосом ведущей, Людка видно смотрела какую-то развлекательную передачу.

— Карел Готт надрывается, — сразу понял Егор.

Я прислушался, и действительно услышал этот высокий голос «чешского соловья», который пел по-русски с акцентом:

Пусть где-то молча в ночи бредёт она одна,

Но поверь, если в сердце зазвенит весна -

Вновь любовь вспомнит нас и придёт сюда

Навсегда, навсегда, навсегда.

https://vkvideo.ru/video-197257188_456241415

Вроде бы и пел он хорошо, чёткая дикция, мягкий тембр, доверительная манера, но почему-то вызывало это пение лишь тошноту.

— Терпеть не могу эти слащавые песни, — вырвалось у меня.

— Я — тоже. Но бабы с ума сходят. Моя гёрла тоже кайфует, называет «мёд и пламень». Тьфу!

Мы прошли на кухню, я залез в холодильник, достал котлеты, кастрюльку с гречневой кашей.

— Котлеты будешь?

— Давай. Не откажусь. Голоден, как волк. Щас бы барана сожрал.

Я поставил эмалированный чайник на плиту, сковородку, кинул туда хороший кусок сливочного масла, который зашипев, начал таять, распространяя такой приятный аромат, что сразу подвело живот от голода. Выложил котлеты, гречневой каши. На холодильнике заметил пачку газет.

Бросил на стол, Егор схватил первую, что лежала сверху, свежий выпуск «Правды».

— Ого, дорогому Леониду Ильичу ещё один орден дали.

Показал мне огромную заметку на первой странице: «Вручение товарищу Л.И. Брежневу ордена «Победа». И само это слово было написано с пробелами, чтобы бросалось в глаза. Сверху статьи — огромная фотка официальных лиц из Политбюро и генсека в центре. Тексты речей «серого кардинала ЦК» — Суслова и самого награждённого Леонида Ильича. Я не удержался от усмешки. Орден этот получили наши великие полководцы, которые реально сделали все для Победы над нацисткой Германией: Жуков, Рокоссовский, Василевский, несчастный не дострелянный Мерецков. Иностранцы: Броз Тито, король Михай. И тут Брежнев, который был лишь полковником, тоже получил этот орден.

https://vkvideo.ru/video-60958526_456267835

— Знаешь анекдот? — почему-то вспомнил я. — «Великая Отечественная. Заседание в Ставке. Обсуждают оперативный план. Вокруг стола маршалы Жуков, Шапошников, Рокоссовский, Василевский. Сталин всех слушает, потом разворачивается, идёт к дверям. Его окликает Жуков: Иосиф Виссарионович, а вы куда? Сталин: Мне надо посоветоваться с полковником Брежневым.»

Егор заржал, согнулся так, что чуть под стол не упал.

— А ещё знаешь, почему Брежневу никогда не присвоят звание генералиссимуса?

— Почему? — Егор понял, что это очередной прикол.

— Потому что Леонид Ильич не сможет это слово выговорить.

Егор вновь хохотнул, потом осёкся, бросил на меня взгляд, в котором промелькнул испуг.

— Да, за такие шутки можно и в солнечный Магадан отъехать.

— Ладно, не колготись. Вот возьми номер моего домашнего телефона, чтоб не приезжать ко мне.

Я взял с холодильника блокнот, написал номер и выложил перед Егором.

— Оу! Тебе телефон дали? Ну, ты счастливчик.

— И Артёму Викторовичу тоже передай.

— А то, как же? Обязательно передам.

Он внимательно посмотрел на бумажку с номером, потом аккуратно сложил и сунул в карман куртки.

— Ну, а сейчас скажи, с чем приехал?

— А! — Егор сразу оживился, вытащил из кармана свёрнутый листок бумаги. — Вот, новая гонка. Это старт, это финиш, дата, время.

— А где сам маршрут? Карта где?

— А карты нет, Туман, — хитро оскалился Егор. — Маршрут сам выбираешь.

Почему-то на ум пришли слова Бориса о том, что Марина не переживёт, если я шею сверну, и решил отказаться. Но следующие слова Егора обескуражили:

— Поедем только ты, да я. Игра по-крупному. Хозяин сказал, ставки офигенные. Даже тот, кто проиграет, получит хорошие мани. А победитель сорвёт куш, который и не снился.

Отказаться от такого я не мог, иначе Егор бы решил, что я струсил. Боюсь проиграть. Я выложил на тарелки котлеты, положил себе гречки. Спросил Егора, чего он хочет гарнир, но он тут же наколол котлету на вилку, откусив кусок, начал мощно двигать челюстями.

— Да ничего не надо, — пробурчал Егор с набитым ртом. — И так хорошо. Только мало.

Я усмехнулся, выложил на сковородку ещё пару котлет и уселся за стол. Взял со стола газеты, и в глаза бросилась карикатура на «агрессивные западные круги», и я удивился, насколько этот рисунок соответствовал сегодняшней ситуации в мире: «Милитаристы Пентагона и НАТО под давлением монополий и представляющих их политических кругов стремятся во что бы то ни стало усилить гонку вооружений». Хотя я покинул год, где эта самая «гонка вооружений» может привести к Третьей мировой, при этом ядерной войне, после которой останется выжженая пустыня, все равно поразился, как все это похоже.

Рядом со статьёй о вручении Брежневу ордена я зацепил строчки о внедрении хозрасчёта, подумал, что все это вылилось в профанацию, фикцию, а могло спасти страну. Чёрт возьми, почему я, зная о том, что произойдёт через всего лет десять, ничего не могу изменить?! Будто стою рядом со огромной стеклянной стеной, вижу, что будет и не могу разрушить эту стену и рассказать всем, что сделать.

Да я и сам не знал этого.