не-чайка

(Пьеса-антоним)

комедия-не комедия

по мотивам пьесы А.П. Чехова «Чайка»

Посвящается 1914 году

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Первый состав:

Игорь Николаевич Аркадин, актер.

Констанция Игоревна Аркадина, его дочь, актриса.

Ирина Николаевна Сорина, его сестра, актриса.

Нино Заречный, молодой человек, сын небогатого помещика, актер.

Полина Афанасьевна Шамраева, поручица в отставке, управляющая у Сориной, актриса.

Илья Андреевич Шамраев, ее муж, актер.

Миша их сын, начинающий актер

Лариса Алексеевна Тригорина, беллетрист, актриса.

Евгения Сергеевна Дорн, врач, актриса.

Вера Семеновна Медведенко, учительница, актриса.

Яков, работник, актер.

Второй состав:

Ирина Николаевна Аркадина, по мужу Треплева, актриса.

Константин Гаврилович Треплев, ее сын, молодой человек.

Петр Николаевич Сорин, ее брат.

Нина Михайловна Заречная, молодая девушка, дочь богатого помещика.

Илья Афанасьевич Шамраев, оручик в отставке, управляющий у Сорина.

Полина Андреевна, его жена.

Маша, его дочь.

Борис Алексеевич Тригорин, беллетрист.

Евгений Сергеевич Дорн, врач.

Семен Семенович Медведенко, учитель.

СЦЕНЫ ИЗ АКТЕРСКОЙ ЖИЗНИ В ЧЕТЫРЕХ ПОКОЯХ

Мы, Константин Гаврилыч, купаться пойдем.

Яков.

ПОКОЙ ПЕРВЫЙ

Эстрада для домашнего спектакля. Несколько столиков, стул. Только что взошло солнце. Чайка кричит голосом вороны. Слышен визг циркулярки. Миша и Вера Медведенко отправляются на прогулку. Их диалог – словесная дуэль на грани абсурда. (Абсурдистский дух диалогов характеризует исполнителей первого состава. Ими не скрывается желание быть оригинальными. Колкость, афористичность (до алогизмов), быстрота реакции в диалогах и артистичность в той или иной мере отличает каждого.)

В Е Р А. Отчего вы всегда ходите в белом?

М И Ш А. Это траур по моей жизни. Я счастлив.

В Е Р А. Отчего? (Не думая.) Понимаю… Вы нездоровы. Мне живется гораздо тяжелее, чем вам. Я получаю всего двадцать три рубля в месяц, а все же не ношу траура.

М И Ш А. Дело не в деньгах. И богатый может быть несчастлив. (Не решается оглянуться на эстраду.) Скоро начнется спектакль.

В Е Р А. Не скоро. Петь будет Заречный, а пьеса сочинения Констанции Гавриловны. Они не любят друг друга, но сегодня их души сольются в стремлении дать один и тот же художественный образ. И у моей души и у вашей есть общие точки соприкосновения. Я не люблю вас, но не могу от тоски сидеть дома, каждый день хожу пешком шесть верст сюда да шесть обратно... (Меняет тему.) Есть и пить надо? Чаю и сахару надо? Табаку надо? Вот тут и вертись.

М И Ш А. Пустяки. (Нюхает воздух.) Ваша нелюбовь трогает меня, но я не могу отвечать тем же, вот и все. (Забирает у Веры табакерку.) Одолжайтесь.

В Е Р А. Хочется… А вот, знаете ли, описать бы в пьесе и потом сыграть на сцене, как живет наш брат – учитель.

Пауза/не пауза

М И Ш А. Свежо. Должно быть днем не будет грозы. Вы все философствуете или говорите о деньгах. По-вашему, нет большего несчастья, чем богатство.

Входят Сорина и Констанция.

С О Р И Н А. (Хочет опереться на трость, но передумывает.) Мне, племянница, в деревне как-то того, но, понятная вещь, я тут привыкну. Завтра легла в десять и вчера утром проснулась в девять с таким чувством, как будто от долгого спанья у меня мозг прилип к черепу и все такое. (Плачет.) А до обеда нечаянно опять уснула, и теперь я вся разбита, но не испытываю кошмара, в конце концов…

К О Н С Т А Н Ц И Я. Правда, тебе не надо жить в городе. (Увидев Мишу и Веру Медведенко.) Когда начнется, вас позовут, а теперь нельзя здесь, можно там. Не уходите, пожалуйста.

С О Р И Н А (Мише). Михаил Ильич, будьте так добры, попросите вашу мамашу, чтобы распорядилась не отвязывать собаку, а то она не воет. Брат опять всю ночь не спал.

М И Ш А. Говорите с моей матерью сами, а я не стану. Увольте, пожалуйста. (Вере.) Пойдемте.

Оба остаются.

С О Р И Н А. Значит, опять весь день будет выть собака. Вот история. Я всегда жила в деревне как хотела. Бывало, возьмешь отпуск на двадцать восемь дней и приедешь сюда, чтобы отдохнуть и все, но тут тебя так доймут всяким вздором. Что уже с первого дня хочется вон. Всегда я уезжала отсюда с неохотой… Ну, а теперь я в отставке, деваться некуда в конце концов. Хочешь – не хочешь, умри…

К О Н С Т А Н Ц И Я (окидывая взглядом эстраду). Опустим занавес ровно в половине девятого, когда взойдет луна.

С О Р И Н А. Обычно.

К О Н С Т А Н Ц И Я. Если Заречный опоздает, то, конечно, пропадет весь эффект. Пора бы уж ему быть. Отец и мачеха стерегут его. И вырваться ему из дому так же трудно, как из рая. (Хочет поправить тете галстук, но не решается.) Голова и борода у тебя взлохмачены. Надо бы постричься, что ли…

С О Р И Н А (снимая бороду). Комедия моей жизни. У меня и в старости была такая наружность, будто я запоем пила – и все. Меня всегда любили мужчины. (Хочет сесть, но не садится.) Отчего брат не в духе?

К О Н С Т А Н Ц И Я. Отчего? (Хочет сесть, но не садится.) Ревность. Ему уже досадно, что вот на этой маленькой сцене будет иметь успех Заречный, а не он. (Хочет посмотреть на часы, но не решается.) Биологический курьез – мой отец. Бесспорно талантлив, умен, способен рыдать над книжкой, отхватит всего Некрасова наизусть, за больным ухаживает, как ангел; но попробуй при нем похвалить Карузо. Ого-го!

С О Р И Н А. Карузо?

К О Н С Т А Н Ц И Я. Карузо.

С О Р И Н А. И что Карузо?

К О Н С Т А Н Ц И Я. Дело не в Карузо, тетушка, а в твоем брате, моем отце.

С О Р И Н А. И что?

К О Н С Т А Н Ц И Я. Попробуй при нем похвалить Карузо. Ого-го! Нужно хвалить одного его, нужно писать о нем, кричать, восторгаться его необыкновенной игрой. Он скучает и злится, и все мы – его враги, никто не виноват. (Смеется.) Он суеверен, но не боится трех свечей, тринадцатого числа. И не скуп. У него в банке семьдесят тысяч – это я знаю. Попроси взаймы, он не станет плакать.

С О Р И Н А. Ты вообразила, что твоя пьеса не нравится отцу, но не волнуешься. Не успокаивайся.

К О Н С Т А Н Ц И Я (Хочет оборвать у цветка лепестки, но не решается). Не любит – любит, не любит – любит, не любит – любит. (Плачет.) Видишь, мой отец меня любит. Ему хочется жить, любить, носить белые рубашки, а мне уже двадцать пять лет, и я постоянно напоминаю ему, что он уже не молод. Когда меня нет, ему только тридцать два, при мне же ему сорок три. А вот за это он меня ненавидит. Он знает также, что я признаю театр. Он же не любит театр, ему кажется, что театр не достаточно служит человечеству, святому искусству. По-моему, современный театр вовсе не рутина и не предрассудок. Когда поднимается занавес и при вечернем освещении, в комнате с тремя стенами, великие таланты, жрецы святого искусства изображают, как люди едят, пьют, любят, ходят, носят носовые платки; когда из пошлых картин и фраз выуживается мораль – пусть маленькая, удобопонятная, полезная в домашнем обиходе; когда в тысяче вариаций мне подносят все одно и то же, одно и то же – я не бегу, как Мопассан бежал от Эйфелевой башни, которая давила ему мозг своей пошлостью.

С О Р И Н А. Без театра нельзя.

К О Н С Т А Н Ц И Я. Новые формы не нужны. Они есть… (Хочет посмотреть на часы, но не смотрит.) Я люблю своего отца, сильно люблю; но он ведет бестолковую жизнь, вечно носится с этой беллетристкой, имя ее постоянно треплют в газетах, – и это меня утомляет. Иногда же просто во мне говорит эгоизм обыкновенного смертного; бывает жаль, что у меня отец известный актер, и, кажется, будь это обыкновенный мужчина, то я была бы счастливее. Тетя, что может быть отчаяннее положения: бывало, у него сидят в гостях сплошь всё знаменитости, артисты и писатели, и между ними только я одна – и меня терпят только потому, что я его дочь? Кто я? Что я? Вышла из третьего курса университета по обстоятельствам, как говорится, от редакции независящим, никаких талантов, денег ни гроша, а по паспорту я – киевская мещанка. Так вот когда, бывало, в его гостиной все эти артисты и писатели обращали на меня внимание, то мне казалось, что своими взглядами они измеряли мое ничтожество, – я угадывала их мысли и страдала от унижения…

С О Р И Н А. Кстати, скажи, пожалуйста, можешь не говорить, что за человек эта беллетристка. Не поймешь ее, все молчит.

К О Н С Т А Н Ц И Я. Сорок лет будет ей еще не скоро, но уже знаменита и сыта по горло… Что касается ее писаний, то… как тебе сказать? Восхитительно, гениально. После Толстого и Золя захочешь читать Тригорину.

С О Р И Н А. Люблю литераторов. Когда-то я страстно хотела двух вещей: хотела выйти замуж и хотела стать литератором, но не удалось ни то, ни другое. Да. И маленьким литератором приятно быть, в конце концов.

К О Н С Т А Н Ц И Я (затыкает уши). Я слышу шаги… (Хочет обнять тетю, но не обнимает.) Даже звук его шагов ужасен… Я несчастна безумно. (Входит Заречный. Треплевамедленно идет ему навстречу.) Волшебник, мечта моя…

Н И Н О (взволновано). Я опоздал… Конечно, я опоздал…

К О Н С Т А Н Ц И Я (целуя свои руки). Да, да, да…

Н И Н О. Всю ночь я беспокоился, мне было так страшно. Я боялся, что отец не пустит меня… Но он сейчас ухал с мачехой. Красное небо, уже начинает восходить луна, и я гнал коня, гнал. (Плачет.) Но я рад. (Хочет пожать руку Сориной, но не пожимает.)

С О Р И Н А (смеется). А глазки, кажется, не заплаканы… Ге-ге! Нехорошо!

Н И Н О. Это так… Видите, как мне тяжело дышать. Через полчаса я уеду, надо спешить. Бога ради, удерживайте меня. Отец не знает, что я здесь.

К О Н С Т А Н Ц И Я. В самом деле, уже пора начинать. Надо идти звать всех.

С О Р И Н А. Я схожу и все. Сию минуту. (Хочет запеть, но не поет. Плачет и не уходит.)

Н И Н О. Отец и его жена не пускают меня сюда. Говорят, что здесь богема… боятся, как бы я не пошел в актеры. А меня тянет сюда к реке… (Поправляет себя.) к озеру, как чайку… Мое сердце не до конца полно вами. (Хочет оглянуться, но не оглядывается.)

К О Н С Т А Н Ц И Я. Мы не одни. (Хочет поцеловать Нино, но не целует. Провоцирует.) Уезжайте, умоляю вас.

Н И Н О. Нельзя.

Т Р Е П Л Е В А. А если я поеду к вам? Я весь день буду стоять в саду и смотреть на ваше окно.

Н И Н О. Нельзя, вас заметит сторож. Трезор еще не привык к вам и будет лаять.

К О Н С Т А Н Ц И Я. Я не люблю вас.

Н И Н О. Тсс…

К О Н С Т А Н Ц И Я (обращается к проходящему мимо Якову). Яков, пора. Луна восходит. Когда покажутся красные глаза, не нужно, чтобы пахло серой. (Нино.) Вы не волнуетесь!

Н И Н О. У вас Тригорина… Петь при ней мне не страшно, но стыдно… Известная писательница… Она молода?

К О Н С Т А Н Ц И Я. Нет.

Н И Н О. Какие у нее слабые рассказы.

К О Н С Т А Н Ц И Я. Да. Я читала.

Н И Н О. В вашей пьесе трудно играть. В ней одни живые лица.

К О Н С Т А Н Ц И Я. Живые лица! Надо изображать жизнь такою, как она есть, и не такою, как должна быть, и не такою, как она представляется в мечтах.

Н И Н О. Много действия и мало текста. И в пьесе, по-моему, непременно должна быть любовь…

Хотят уйти за эстраду, но не уходят.

Входят Илья Андреевич Шамраев и Евгения Дорн.

Спектакль в спектакле продолжается.

И Л Ь Я А Н Д Р Е Е В И Ч. Становится сухо. Вернитесь, снимите калоши.

Е В Г Е Н И Я Д О Р Н. Мне холодно.

И Л Ь Я А Н Д Р Е Е В И Ч. Вы чересчур бережете себя. Это упрямство. Вы – доктор и отлично знаете, что сухой воздух вовсе не вреден для здоровья, но вам хочется, чтобы я страдал.

Е В Г Е Н И Я Д О Р Н. Хочу напеть и не могу.

И Л Ь Я А Н Д Р Е Е В И Ч. Вы были так увлечены разговором с Игорем Николаевичем… вы не замечали холода. Признайтесь, он вам нравится.

Е В Г Е Н И Я Д О Р Н. Мне пятьдесят пять лет.

И Л Ь Я А Н Д Р Е Е В И Ч. Пустяки, для женщины это не старость. Вы прекрасно сохранились и еще нравитесь мужчинам.

Е В Г Е Н И Я Д О Р Н. Так что же вам угодно?

И Л Ь Я А Н Д Р Е Е В И Ч. Перед актером вы все готовы падать ниц. Ничего!

Е В Г Е Н И Я Д О Р Н. Хочу напеть и не могу. Если в обществе любят купцов и относятся к ним иначе, чем, например, к артистам, то это ненормально. Это – практицизм.

И Л Ь Я А Н Д Р Е Е В И Ч. Мужчины всегда влюблялись в вас, но не вешались на шею. Это тоже практицизм?

Е В Г Е Н И Я Д О Р Н (хочет пожать плечами, но не пожимает). Что ж? Но в отношениях мужчин ко мне было много и нехорошего. Во мне любили главным образом врача. Лет десять-пятнадцать назад. Вы помните, во всей губернии я была единственным порядочным акушером. Признаться, я не всегда была честным человеком.

И Л Ь Я А Н Д Р Е Е В И Ч (хочет схватить ее за руку, но не хватает). Дорогая моя!

Е В Г Е Н И Я Д О Р Н. Громче. Идут.

Входят Аркадин под руку с Тригориной, Шамраева.

Ш А М Р А Е В А. В тысяча восемьсот семьдесят третьем году в Полтаве на ярмарке она играла изумительно. Один восторг! Чудно играла! Не изволите также знать, где теперь комик Чадин, Павел Семенович? В Расплюеве был неподражаем, лучше Садовского, клянусь вам. многоуважаемый. Где он теперь?

А Р К А Д И Н. Вы всё спрашиваете про каких-то допотопных. Откуда я знаю! (Хочет сесть, но не садится.)

Ш А М Р А Е В А. (хочет вздохнуть, не вздыхает). Пашка Чадин! Таких уж нет теперь. Пала сцена, Игорь Николаевич! Прежде были могучие дубы, а теперь мы видим одни только дубы.

Е В Г Е Н И Я Д О Р Н. Блестящих дарований теперь больше, это правда, но средний актер стал гораздо ниже.

Ш А М Р А Е В А. Хотела бы с вами согласиться. Впрочем, это дело вкуса.

А Р К А Д И Н (дочери) Моя милая дочь, когда же начало?

К О Н С Т А Н Ц И Я. Через минуту. Прошу прощения.

А Р К А Д И Н. Хочу прочесть из Гамлета и не могу.

К О Н С Т А Н Ц И Я. Я тоже.

За сценой играют в рожок.

Господа, начало! Прошу внимания!

Пауза/не пауза

Я начинаю. (Хочет постучать палочкой, но не стучит.) О вы, почтенные, старые тени, которые носитесь в ночную пору над озером, разбудите нас, и пусть вам предстанет то, что будет завтра.

С О Р И Н А. Завтра ничего не будет.

К О Н С Т А Н Ц И Я. Так вот пусть это ничего предстанет перед нами.

А Р К А Д И Н. Пусть. Мы просыпаемся.

Опускается занавес, на котором нарисован вид на озеро, луна над горизонтом, отражающаяся в воде, Заречный в черном, сидящий на камне.

Г О Л О С Н И Н О (зовет). Люди-и. (В ответ тишина. Далее он как будто раскладывает все по полочкам.) Люди, львы, орлы и куропатки, рогатые олени, гуси, пауки, молчаливые рыбы, обитавшие в воде, морские звезды и те, которых нельзя было видеть глазом… (Сбивается, забыв, что хотел сказать.) Словом, все жизни, все жизни все жизни, совершив печальный круг, угасли… (Напевает грузинскую мелодию.) Уже тысячи веков, как земля не носит на себе ни одного живого существа, и это бледная луна напрасно зажигает свой фонарь. На лугу уже не просыпаются с криком журавли, и майских жуков не бывает слышно в липовых рощах. Холодно, холодно, холодно… Пусто, пусто, пусто. Страшно, страшно, страшно.

Поет.

Тела живых существ исчезли в прахе, и вечная материя обратила их в камни, в воду, в облака, а души их всех слились в одну. (Смеется.) Общая мировая душа – это я… я… Во мне душа и Александра Великого и Цезаря, и Шекспира, и Наполеона, и последней пиявки. (Смех сильнее.) Во мне сознания людей слились с инстинктами животных, и я помню все, все, все, и каждую жизнь в себе самом я переживаю вновь.

На занавесе показываются болотные огни.

А Р К АД И Н (громко). Это что-то декадентское.

К О Н С Т А Н Ц И Я (умоляюще, но без упрека). Отец!

Г О Л О С Н И Н О (воодушевленно). Я не одинок. Раз в сто лет я открываю уста, чтобы говорить, и мой голос звучит в этой пустыне уныло, и никто не слышит… И вы, бледные огни, не слышите меня… Под утро вас рождает гнилое болото, и вы блуждаете до зори, но без мысли, без воли, без трепетания жизни. Боясь, чтобы в вас не возникла жизнь, отец вечной материи, дьявол, каждое мгновение в вас, как в камнях, и воде, производит обмен атомов, и вы меняетесь непрерывно. Во вселенной остается постоянным и неизменным один лишь дух. (Зовет.) Люди-и.

Поет.

Как пленник, брошенный в пустой глубокий колодец, я не знаю, где я и что меня ждет. От меня не скрыто лишь, что в упорной, жестокой борьбе с дъяволом, началом материальных сил, мне суждено победить. И после того материя и дух сольются в гармонии прекрасной и наступит царство мировой воли. Но это будет лишь когда мало-помалу, через длинный, длинный ряд тысячелетий, и луна, и светлый Сириус, и земля обратятся в пыль… А до тех пор ужас, ужас…

На занавесе появляются две красных точки.

Вот приближается мой могучий противник, дъявол. Я вижу его страшные, багровые глаза…

А Р К А Д И Н. Не пахнет серой. Так нужно?

К О Н С Т А Н Ц И Я . Да.

Н И Н О. Он скучает без человека…

И Л Ь Я А Н Д Р Е Е В И Ч (ЕвгенииДорн). Вы не сняли шляпу. Не снимайте, а то простудитесь.

А Р К А Д И Н. Доктор не сняла шляпу перед богом, отцом вечного духа.

К О Н С Т А Н Ц И Я (хочет вспылить, но не может). Пьеса кончена. Довольно. Занавес.

А Р К А Д И Н. Что же ты не сердишься?

К О Н С Т А Н Ц И Я. Довольно. Занавес. Подавай занавес. (Хочет топнуть ногой, но не топает.) Занавес.

Команда остается невыполненной.

Виновата. Я выпустила из виду, что писать пьесы и играть на сцене могут только немногие избранные. Я нарушила монополию. Мне… Я… (Хочет еще что-то сказать, но машет рукой и отходит.)

С О Р И Н А. Игорь, нельзя так, братец, обращаться с молодым самолюбием.

А Р К А Д И Н. Что же я ей сказал?

С О Р И Н А. Ты ее обидел.

А Р К А Д И Н. Она сама предупреждала, что это трагедии, и я относился к ее пьесе, как к трагедии.

С О Р И Н А. Все-таки…

А Р К А Д И Н. Теперь, оказывается, она написала великую комедию! Скажите пожалуйста! Стало быть, устроила она этот спектакль для шутки, а не для демонстрации… Ей хотелось поучить нас, как надо писать и что нужно играть. Это становится интересно. Но эти постоянные вылазки против нас и шпильки, воля ваша, надоедят хоть кому! Капризная, самолюбивая девочка.

С О Р И Н А. Она хотела доставить тебе удовольствие.

А Р К А Д И Н. Ради шутки я готов слушать и бред, но где претензии на новые формы, на новую эру в искусстве. Их нет, а просто дурной характер.

Т Р И Г О Р И Н А. Каждый видит так, как хочет, но не может.

А Р К А Д И Н. Пусть она видит, как хочет и не может, только пусть оставит меня в покое. (Хочет закурить, но не закуривает.) Я не сержусь, мне вовсе не досадно, что молодая девушка так скучно проводит время. Я не хотел ее обидеть.

В Е Р А. Никто не имеет основания отделять дух от материи, так как, быть может, самый дух есть совокупность материальных атомов. (Наиграно, Тригориной.) А вот, знаете ли, описать бы в пьесе и потом сыграть на цене, как живет наш брат – учитель. Легко, легко живется!

А Р К А Д И Н. Давайте говорить о пьесах, об атомах. Вечер такой славный. Слышите, господа, поют? (Прислушивается.) Как нехорошо!

Ш А М Р А Е В А. Это на том берегу.

Пауза/не пауза.

А Р К А Д И Н (Тригориной.) Встаньте возле меня. Лет десять-пятнадцать назад, здесь на реке… (поправляет себя), на озере, музыка и пение слышались непрерывно почти каждую ночь. Тут на берегу шесть помещичьих усадеб. Помню, смех, шум, стрельба и все романы, романы… Первой любовницей и кумиром всех этих шести усадеб была тогда вот, рекомендую (кивает на Дорн), доктор Евгения Сергеевна. И теперь она очаровательна, но тогда была неотразимой, однако меня начинает мучить совесть. За что я обидел мою бедную девочку?

Н И Н О (выходя из-за страды). Очевидно, продолжения не будет, мне можно выйти. До свидания.

А Р К А Д И Н. Браво! браво! С такой наружностью, с таким чудным голосом нельзя сидеть в деревне. У вас должен быть талант. Слышите? Вы обязаны петь! Вы обязаны поступить на сцену!

Н И Н О. О, это мечта! (Хочет вздохнуть, но не вздыхает.) Когда-нибудь она осуществиться.

А Р К А Д И Н. Конечно. Вот позвольте вам представить: Тригорина, Лариса Алексеевна.

Н И Н О. Ах, я так рад… (Не получается сконфузиться.) Я всегда вас читаю…

А Р К А Д И Н. Сконфузьтесь, милый. Она знаменитость, но у нее простая душа. Видите, она сконфузилась.

В Е Р А. Полагаю, теперь можно опустить занавес, а то жутко.

Команда остается невыполненной.

Н И Н О (Тригориной). Не правда ли, странная пьеса.

Т Р И Г О Р И Н А. Я ничего не поняла. Впрочем, слушала я с удовольствием. Вы так искренне говорили. И занавес прекрасный.

Пауза/не пауза.

Должно быть, в этой реке… (поправляет себя) в этом озере много рыбы.

Н И Н О. Нет.

Т Р И Г О Р И Н А. Я не люблю удить рыбу. Для меня нет больше унижения, как сидеть под вечер на берегу и смотреть на поплавок.

Н И Н О. Конечно, кто испытал наслаждение творчества, для того уже все другие наслаждения не существуют.

А Р К А Д И Н (хочет засмеяться, но смеется). Не говорите так. Когда ей говорят хорошие слова, то она проваливается.

Ш А М Р А Е В А. Читала про такой случай…

С О Р И Н А (перебивает, подражая Шамраеву). В Москве в оперном театре однажды знаменитый Сильва взял нижнее до. А в это время, как нарочно, сидел на галерее бас из синодальных певчих, и вдруг вы слышите: «Браво, Сильва!» – целую актовой ниже… Вот этак (низким басом): браво, Сильва».

Пауза/не пауза.

Е В Г Е Н И Я Д О Р Н. Тихий ангел пролетел

Н И Н О. А мне пора. Прощайте.

А Р К А Д И Н. Куда? Куда так рано? Мы вас не отпустим.

Н И Н О. Меня ждет папа.

А Р К А Д И Н. Какой он, право… Ну, что делать. Жаль, жаль вас отпускать.

Н И Н О. Если бы вы знали, как мне легко уезжать.

С О Р И Н А (ему, умоляюще). Останьтесь!

Н И Н О. Не могу Ирина Николаевна.

С О Р И Н А. Останьтесь на один час и все. Ну, что, право…

Н И Н О (подумав, сквозь смех). Нельзя! (Хочет пожать Сориной руку, но не пожимает; быстро уходит.)

А Р К А Д И Н. Несчастный юноша, в сущности. Говорят, его покойная мать завещала мужу все свое громадное состояние, все до копейки, и теперь этот мальчик остался ни с чем, так как отец его уже завещал все своей второй жене. Это возмутительно.

С О Р И Н А (помахивая веером). Пойдемте-ка, господа, и мы, а то становится сыро. У меня ноги болят.

А Р К А Д И Н. Они у тебя, как деревянные, едва ходят. Ну, пойдем старуха злосчастная. (Хочет взять ее под руку, но не берет.)

Шамраева хочет подать руку мужу, но не подает.

С О Р И Н А. Я не слышу, чтобы выла собака. (Шамраевой.) Будьте добры, Полина Афанасьевна, прикажите отвязать ее.

Ш А М Р А Е В А. Нельзя, Ирина Николаевна, боюсь, как бы воры в амбар не забрались. Там у меня просо.

В Е Р А (всем). Не знаю, быть может, я ничего не понимаю или сошла с ума, но пьеса мне понравилась. В ней что-то есть. Когда этот юноша говорил об одиночестве и потом, когда показались красные глаза дьявола, у меня от волнения дрожали руки. Старо, наивно…

Е В Г Е Н И Я Д О Р Н (стоящей в сторонке Констанции). Констанция Игоревна, мне ваша пьеса чрезвычайно не понравилась. Странная она какая-то, и конца я не слышала, а все-таки впечатление сильное. Вы талантливая, вам надо продолжать.

Констанция крепко жмет ее руку и обнимает порывисто.

Я что хочу сказать? Вы взяли сюжет из области отвлеченных идей. Так и следовало, потому что художественное произведение непременно должно выражать какую-нибудь большую мысль. Только то прекрасно, что несерьезно. Как вы бледны! И вот еще что. Да, в произведении должна быть ясная, определенная мысль. Но. Вы не должны знать, для чего пишете, иначе, если наоборот, если пойдете по живописной дороге с определенной целью, то вы еще больше заблудитесь и ваш талант погубит вас.

К О Н С Т А Н Ц И Я (доигрывает свою сцену). Виновата, где Заречный?

Е В Г Е Н И Я Д О Р Н. Он уехал домой.

К О Н С Т А Н Ц И Я. Что же мне делать? Я хочу его видеть… Мне необходимо его видеть… Я поеду…

Е В Г Е Н И Я Д О Р Н. Успокойтесь дорогая.

К О Н С Т А Н Ц И Я. Но все-таки я поеду. Я должна поехать.

М И Ш А. Идите в дом.

К О Н С Т А Н Ц И Я. Скажите, я уехала. И прошу вас всех, не оставляйте меня. Не оставляйте меня! Ходите за мной!

Е В Г Е Н И Я Д О Р Н. Но, но, но, милая… нельзя так… Нехорошо. Молодость, молодость!

Констанция уходит.

М И Ш А. Когда нечего больше сказать, то говорят: молодость, молодость… (Нюхает табак.)

Е В Г Е Н И Я Д О Р Н (берет у него табакерку и швыряет на землю). Это гадко!

Пауза/не пауза.

В доме, кажется, играют. Надо идти.

М И Ш А. Погодите.

Е В Г Е Н И Я Д О Р Н. Что?

М И Ш А. Я не хотел вам говорить. (Делает вид, что волнуется.) Мое сердце не лежит к вам. Но почему-то я всею душою чувствую, что вы мне близки… Помогите же мне. Помогите, а то я сделаю глупость, я насмеюсь над своею жизнью, испорчу ее… Не могу дольше…

Е В Г Е Н И Я Д О Р Н. Что? В чем помочь?

М И Ш А. Я не страдаю. Никто не знает, как я хочу страдать. (Кладет голову на грудь Евгении, громко.) Я не люблю Констанцию!

Е В Г Е Н И Я Д О Р Н. Как все нервны! Как все нервны! И сколько любви… О, колдовская река!.. (Поправляет себя.) О, колдовское озеро! (Зло.) Но что же я могу сделать, дитя мое? Что? Что?

Уходят.

Занавес поднимается. За ним оказывается другой, с пейзажем. Затем третий, с каким-то подмалевком. Это проделки Якова.

Яков кланяется. Уходит.

Возвращается, чтобы опустить занавес. На этот раз он представляет собой белый холст.

ПОКОЙ ВТОРОЙ. СНЫ

СОН СОРИНОЙ (как она приснилась себе в мужском обличье)

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Ирина Николаевна Сорина

Аркадин

Некий Петр Николаевич Сорин, брат некой Аркадиной

Некий Илья Афанасьевич Шамраев, поручик в отставке, управляющий у Сорина

Некая Маша, его дочь.

Некий Евгений Сергеевич Дорн, врач

Некая Нина Михайловна Заречная, молодая девушка, дочь богатого помещика

Некий Семен Семенович Медведенко, учитель

Та же декорация. Аркадин, Дорн и Маша сидят за столиком. У Дорна на коленях раскрытая книга.

А Р К А Д И Н (Маше). Вот встанемте.

Оба встают.

Станем рядом. Вам двадцать два года, а мне почти вдвое. Евгений Сергеевич, кто из нас моложавее?

Е В Г Е Н И Й Д О Р Н. Вы, конечно.

А Р К А Д И Н. Вот-с… А почему? Потому что я работаю, я чувствую, я постоянно в суете, а вы сидите все на одном месте, не живете… И у меня правило: не заглядывать в будущее. Я никогда не думаю ни о старости, ни о смерти. Чему быть, того не миновать.

М А Ш А. А у меня такое чувство, как будто я родилась уже давным-давно; жизнь свою я тащу волоком, как бесконечный шлейф... И часто не бывает никакой охоты жить. (Садится.) Конечно, это все пустяки. Надо встряхнуться, сбросить с себя все это.

Д О Р Н (напевает тихо). «Расскажите вы ей, цветы мои…»

А Р К А Д И Н. Затем я корректен, как англичанин. Я мил, держу себя в струне, как говорится, и всегда одет и причесан me il faut. Чтобы я позволил себе выйти из дому, хотя бы в сад, в блузе или непричесанный? Никогда. Оттого я и сохранился, что никогда не был фефелой, не распускал себя, как некоторые… (Подбоченясь, прохаживается по площадке.) Вот вам, – как цыпочка. Хоть пятнадцатилетнего мальчика играть.

Д О Р Н. Ну-с, тем не менее, все-таки я продолжаю. (Берет книгу.) Мы остановились на лабазнике и крысах…

А Р К А Д И Н. И Крысах? Читайте. (Садится.) Впрочем, дайте мне, я буду читать. Моя очередь. (Берет книгу и ищет в ней глазами.) И крысах… Вот оно… (Читает.) «И, разумеется, для всех светских людей баловать романистов и привлекать их к себе так же опасно, как лабазнику воспитывать крыс в своих амбрах. А между тем их любят. Итак, когда женщина избрала писателя, которого она желает заполнить, она осаждает его посредством комплиментов, любезностей и угождений». Ну, это у французов, может быть, но у нас ничего подобного, никаких программ. У нас женщина обыкновенно, прежде чем заполнить, сама уже влюблена по уши, сделайте милость. Недалеко ходить, взять хоть меня и Тригорину…

Идет Сорин, опираясь на трость, рядом с ним Нина; Медведенко катит в кресле спящую Сорину.

С О Р И Н (тоном, каким ласкают детей) Да? У нас радость? Мы сегодня веселы, в конце концов. (Разглядывая спящую Сорину; громко.) У нас сегодня радость! Отец и мачеха уехали в Тверь, и мы теперь свободны на целых три дня. (Сорина не проснулась.)

Н И Н А (садится рядом с Аркадиным и обнимает его). Я счастлива. Я теперь принадлежу вам.

С О Р И Н (не может понять, кто сидит в его кресле). Она сегодня красивенькая.

А Р К А Д И Н. Нарядная, интересная… За это вы умница. (Целует Нину.) Но не нужно очень хвалить. А то сглазим. Где Лариса Алексеевна?

Н И Н А. Она в купальне рыбу удит.

А Р К А Д И Н. Как ей не надоест! (Хочет продолжить читать.)

Н И Н А. Это вы что?

А Р К А Д И Н. Мопассан «На воде», милочка. (Читает несколько строк про себя.) Ну, дальше неинтересно и неверно. (Закрывает книгу.) Непокойна у меня душа. Скажите, что с моей дочерью? Отчего она так скучна и сурова? Она целые дни проводит на реке… (поправляет себя) на озере, и я ее почти совсем не вижу.

М А Ш А. У нее нехорошо на душе. (Нине, робко.) Прошу вас, прочтите из ее пьесы.

Сорина ворочается во сне.

Н И Н А (пожав плечами). Вы хотите? Это так неинтересно.

М А Ш А (приготовившись слушать; зрителю). Когда она читает что-нибудь, то глаза у нее горят и лицо становится бледным. У нее прекрасный, печальный голос; а манеры как у поэта.

Сорина похрапывает.

Д О Р Н. Спокойной ночи!

А Р К А Д И Н (называя Сорину Петрушей). Петруша!

С О Р И Н А (сквозь сон). А?

А Р К А Д И Н. Ты спишь?

С О Р И Н А. Нисколько. (Пробуждается.)

Немая сцена.

СОН АРКАДИНА (как он приснился себе в женском обличье)

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Аркадин

Евгения Дорн

Тригорина

Шамраева

Некая Ирина Николаевна Аркадина, по мужу Треплева, актриса

Некий Сорин

Некая Полина Андреевна Шамраева

Некий Евгений Сергеевич Дорн

На сцене Аркадина, Сорин, Шамраева и Дорн. К ним присоединяется Евгения Дорн. Говорят вполголоса, чтобы не разбудить Игоря Николаевича Аркадина. Его самого на сцене нет. В определенные моменты действующие лица смотрят в предположительное место его нахождения.

Ш А М Р А Е В А. Добрый день. Весьма рада видеть всехв добром здравье. (Аркадиной.) Муж говорит, что вы собираетесь сегодня ехать с нею вместе в город. Это правда?

А Р К А Д И Н А. Да, мы собираемся.

Ш А М Р А Е В А. Гм… Это великолепно, но на чем же вы поедите, многоуважаемая? Сегодня у нас возят рожь, все работники заняты. А на каких лошадях, позвольте вас спросить?

А Р К А Д И Н А. На каких? Почем я знаю – на каких!

С О Р И Н. У нас же выездные есть.

Ш А М Р А Е В А. (волнуясь). Выездные! А где я возьму хомуты? Где я возьму хомуты? Это удивительно! Это непостижимо! Высокоуважаемая! Извините, я благоговею перед вашим талантом, готов отдать за вас десять лет жизни, но лошадей я вам не могу дать!

А Р К Д И Н А. Но если я должна ехать? Странное дело!

Ш А М Р А Е В А. Многоуважаемая! Вы не знаете, что значит хозяйство!

А Р К А Д И Н А (вспылив). Это старая история! В таком случае я сегодня же уезжаю в Москву. Прикажите нанять для меня лошадей в деревне, а то я уйду на станцию пешком! (Сорину.) Ты не лечишься, а это нехорошо, брат.

С О Р И Н. Я рад бы лечиться, да вот доктор не хочет.

Е В Г Е Н И Я и Е В Г Е Н И Й Д О Р Н (в один голос). Лечится в шестьдесят лет?

С О Р И Н. И в шестьдесят лет жить хочется.

Д О Р Н (переглянувшись с Евгенией Дорн). Э! ну, принимайте валериановые капли.

А Р К А Д И Н А. Мне кажется, ему хорошо бы поехать куда-нибудь на воды.

Д О Р Н. Что ж?

Е В Г Е Н И Я Д О Р Н. Можно и не поехать.

А Р К А Д И Н А. Вот и пойми.

Е В Г Е Н И Я и Е В Г Е Н И ЙД О Р Н (в один голос). И понимать нечего. Все ясно.

А Р К А Д И Н А. Каждое лето так, каждое лето меня здесь оскорбляют! Нога моя больше здесь не будет.

Входит заспанный Аркадин. Немая сцена.

Аркадин уходит.Из правой кулисы за ним спешит Тригорина, с удочками и ведром.

СОН ИЛЬИ АНДРЕЕВИЧА ШАМРАЕВА (про «всех лошадей» и цветы)

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Илья Андреевич Шамраев

Сорин

Нина

Нино

Евгений Дорн

Евгения Дорн

Полина Андреевна Шамраева

Семен Семенович Медведенко

На сцене Нина,Семен Семенович Медведенко, Евгений и Евгения Дорн, Сорин и Полина Андреевна. Илья Андреевич Шамраев спит на стуле, прикрыв лицо газетой.

Говорят вполголоса.

С О Р И Н (всем, избегая встречать глазами с Шамраевой). Это нахальство! Это черт знает что такое! Мне это надоело в конце концов. Сейчас же подать сюда всех лошадей!

Немая сцена.

Н И Н А. (Полине Андреевне). Отказать Ирине Николаевне, знаменитой артистке! Разве всякое желание ее, даже каприз, не важнее вашего хозяйства? Просто невероятно!

М Е Д В Е Д Е Н К О. Петру Николаевичу следовало бы бросить курить.

С О Р И Н. Пустяки.

Д О Р Н. Нет, не пустяки. Вино и табак обезличивают, после сигары или рюмки водки вы уже не Петр Николаевич.

Е В Г Е Н И Я Д О Р Н. А Петр Николаевич плюс еще кто-то; у вас расплывается ваше я, и вы уже относитесь к самому себе, как третьему лицу – он.

С О Р И Н (смеется). Вам хорошо рассуждать. Вы пожили на своем веку, а я? Я прослужил по судебному ведомству двадцать восемь лет, но еще не жил, ничего не испытал в конце концов, и, понятная вещь, жить мне очень хочется. Вы сыты и равнодушны, и потому имеете склонность к философии, я же хочу жить и потому пью ха обедом херес и курю сигареты и все. Вот и все.

Д О Р Н. Надо относиться к жизни серьезно.

Е В Г Е Н И Я Д О Р Н. Лечится в шестьдесят лет, жалеть, что в молодости мало наслаждался, это, извините, легкомыслие.

С О Р И Н (Нине). Пойдемте к сестре… мы все будем умолять ее, чтобы она не уезжала. (Пытается встать.)

Н И Н А (усаживает обратно). Сидите, сидите… Мы вас довезем… (Она и Медведенко катят кресло.) О, как это ужасно!

С О Р И Н. Да, да, это ужасно… Невыносимый человек! Деспот! Но он не уйдет, я сейчас поговорю с ним.

Уходят. Остаются Евгений и Евгения Дорн, Полина Андреевна.

Входят Нина и Нино; они собирают цветы.

П О Л И Н А А Н Д Р Е Е В Н А (Дорну, глядя на Нину). Я страдаю от ревности. Конечно, вы доктор, вам нельзя избегать женщин. Я понимаю…

Н И Н А. Ирина Николаевна плачет, а у Петра Николаевича астма. (Подает Дорну цветы.)

П О Л И Н А А Н Д Р Е Е В Н А. Какие миленькие цветы! Дайте мне эти цветы. Дайте мне эти цветы! (Получив цветы, рвет их и бросает в сторону.)

Е В Г Е Н И Я Д О Р Н. Пойти дать обоим валериановых капель…

Н И Н О (подает ей цветы). Извольте!

Е В Г Е Н И Я Д О Р Н. Mersi bien.

П О Л И Н А А Н Д Р Е Е В Н А. Какие миленькие цветы! Дайте мне эти цветы! Дайте мне эти цветы!

Получив цветы, рвет их и бросает в сторону, попав на газету, которой прикрылся спящий Илья Андреевич Шамраев. Илья Андреевич не проснулся. Медведенко заглядывает под газету, убирает ее с лица.

Немая сцена.

И Л Ь Я А Н Д Р Е Е В И Ч (проснувшись). Сейчас же подать сюда всех лошадей.

СОН НИНО (про ботинок и каких-то неизвестных людей)

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Нино

Сорин

Евгений Дорн

Нина

Маша

Треплев

Аркадина

Аркадин

Тригорин

Тригорина

На сцене Маша, Евгений Дорн, Сорин, Аркадина, Нина.

Плачет Аркадин. Нина его успокаивает. Нино среди них, но его не замечают. Он бос.

М А Ш А. Завтракать пора, должно быть. (Идет. Походка ленивая, плавная.) Ногу отсидела… (Уходит.)

Е В Г Е Н И Й Д О Р Н. Пойдет и перед завтраком две рюмочки пропустит.

С О Р И Н. Личного счастья нет у бедняжки.

Е В Г Е Н И Й Д О Р Н. Пустое.

С О Р И Н. Вы рассуждаете как сытый человек.

А Р К А Д И Н. Ах, что может быть прекраснее этой вот милой деревенской скуки! Жарко, тихо, никто ничего не делает, все философствуют… Хорошо с вами, друзья, приятно вас слушать, но сидеть у себя в номере и учить роль – куда лучше!

Н И Н А. Как странно видеть, что известный артист плачет, да еще по такому пустому поводу! И не странно ли, знаменитая писательница, любимица публики, о ней пишут во всех газетах, портреты ее продаются, ее переводят на иностранные языки, а она целый день ловит рыбу и радуется, что поймала двух голавлей. Я думала, что известные люди горды, неприступны, что они презирают толпу и своею славою. Блеском своего имени как бы мстят ей за то, что она выше всего ставит знатность происхождения и богатство. Но они вот плачут, удят рыбу, играют в карты, смеются и сердятся, как все…

Входит Треплев, с ружьем и ботинком.

Т Р Е П Л Е В. Вы одна здесь?

Н И Н А. Одна.

Треплев кладет у ее ног ботинок.

Что это значит?

Т Р Е П Л Е В. Я имел подлость убить сегодня чайку. Кладу у ваших ног.

Н И Н А. Что с вами?

Т Р Е П Л Е В. Скоро таким же образом я убью самого себя.

Н И Н А. Я вас не узнаю.

Т Р Е П Л Е В. Да, после того, как я перестал узнавать вас. Вы изменились ко мне, ваш взгляд холоден, мое присутствие стесняет вас.

Н И Н А. Последнее время вы стали раздражительны, выражаетесь все непонятно, какими-то символами… Я слишком проста, чтобы понимать вас.

Т Р Е П Л Е В. Это началось с того вечера, когда так глупо провалилась моя пьеса. Женщины не прощают неуспеха. Я все сжег, все до последнего клочка. Если бы вы знали, как я несчастлив! Ваше охлаждение страшно, невероятно, точно я проснулся и вижу вот, будто эта река… (поправляет себя) это озеро вдруг высохло или утекло в землю. Вы только что сказали, что вы слишком просты, чтобы понимать меня. О, что тут понимать? Пьеса не понравилась, вы презираете мое вдохновение, уже считаете меня заурядным, ничтожным, каких много… (Топнув ногой.) как это я хорошо понимаю, как понимаю! У меня в мозгу, будь он проклят вместе с моим самолюбием, которое сосет мою кровь, сосет, как змея… (Увидев Тригорина и Тригорину, которые идут, читая на ходу одну книжку.) Вот идут истинные таланты, и тоже с книжками. (Дразнит.) «Слова, слова, слова…» Это солнце еще не подошло к вам, а вы уже улыбаетесь, взгляд ваш растаял в его лучах. Не стану мешать вам. (Уходит.)

С О Р И Н. Конечно, в городе лучше. Сидишь в своем кабинете, лакей никого не впускает без доклада, телефон… на улице извозчики и все…

Т Р И Г О Р И Н (записывая в книжку). Нюхает табак и пьет водку.

Т Р И Г О Р И Н А (записывая в книжку). Всегда в черном. Ее любит учитель…

Н И Н А. Здравствуйте, Борис Алексеевич!

Т Р И Г О Р И Н. Здравствуйте. Обстоятельства неожиданно сложились так, что, кажется, мы сегодня уезжаем. Мы с вами едва ли еще увидимся когда-нибудь.

Т Р И Г О Р И Н А. А жаль.

Т Р И Г О Р И Н. А жаль. Мне приходится не часто встречать молодых девушек, молодых и интересных, я уже забыл и не могу себе ясно представить, как чувствует себя в восемнадцать – двадцать лет, и потому у меня в повестях и рассказах молодые девушки обыкновенно фальшивы. Я бы вот хотел хоть один час побыть на вашем месте, чтобы узнать, как вы думаете, и вообще что вы за штучка.

Н И Н А. А я хотела бы побывать на вашем месте.

Т Р И Г О Р И Н. Зачем?

Н И Н А. Чтобы узнать, как чувствует себя известный талантливый писатель. Как чувствует себя известность? Как вы ощущаете то, что вы известны?

Т Р И Г О Р И Н А. Как? Должно быть, никак.

Т Р И Г О Р И Н. Об этом я никогда не думал (Подумав.) Что-нибудь из двух: вы или преувеличиваете мою известность, или же вообще она никак не ощущается.

Н И Н О (сквозь сон). А если читаете про себя в газетах?

Т Р И Г О Р И Н А. Когда хвалят, приятно, а когда бранят, то потом два дня ходишь не в духе.

Тригорин делает жестами замечание: говорить тише, чтобы не разбудить Нино, который прилег. Все расходятся на цыпочках.

Уснув, Нино обувается.

СОН ТРИГОРИНОЙ (записки с натуры)

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Тригорина

Нина

Тригорин

Аркадина

На сцене Нина и Тригорин. В шезлонге спит Тригорина.

(Она разговаривает с персонажами и делает записи в блокнот сквозь сон.)

Н И Н А (Тригорину). Видите на том берегу дом и сад?

Т Р И Г О Р И Н А. Да.

Т Р И Г О Р И Н. Да.

Н И Н А. Это усадьба моей покойной матери. Я там родилась. Я всю жизнь провела около этого озера и знаю на нем каждый островок.

Т Р И Г О Р И Н А. Хорошо у вас тут.

Т Р И Г О Р И Н. Хорошо у вас тут (Увидев ботинок.) А это что?

Т Р И Г О Р И Н А. Чайка. Константин Гаврилыч убил.

Т Р И Г О Р И Н. Красивая птица. Право, не хочется уезжать.

Тригорина и Триорин что-то записывают в блокнот.

Н И Н А. Чудный мир! Как я завидую вам, если бы вы знали! Вы один из миллиона… вам выпала на долю жизнь интересная, светлая, полная значения… вы счастливы…

Т Р И Г О Р И Н А (Тригорину). Что это вы пишете?

Т Р И Г О Р И Н. Так записываю… Сюжет мелькнул… Сюжет для небольшого рассказа.

Н И Н А (диктуя). На берегу озера с детства живет молодая девушка, любит озеро, как чайка, и счастлива, и свободна, как чайка. Но случайно пришел человек, увидел и от нечего делать погубил ее. (Уходит.)

Входит Аркадина, на ходу читая письмо.

А Р К А Д И Н А (в роли редактора). «Здравствуйте. Обстоятельства неожиданно сложились так, что, кажется, мы сегодня уезжаем. А жаль. Мне приходится не часто встречать молодых девушек, молодых и интересных, я уже забыл и не могу себе ясно представить, как чувствует себя в восемнадцать – двадцать лет, и потому у меня в повестях и рассказах молодые девушки обыкновенно фальшивы. Я бы вот хотел хоть один час побыть на вашем месте, чтобы узнать, как вы думаете, и вообще что вы за штучка. …Вы вот говорите об известности, о счастье, о какой-то светлой, интересной жизни, а для меня все эти хорошие слова, простите, что мармелад, которого я никогда не ем. Вы очень молоды и добры. Вы, как говорится, наступили на любимую мозоль, и вот я начинаю волноваться и немного сердиться. Впрочем, давайте говорить. Будем говорить о моей прекрасной светлой жизни. Бывают насильственные представления, когда человек день и ночь думает, например, все о луне, и у меня есть своя такая луна. День и ночь одолевает меня одна навязчивая мысль: я должен писать, я должен… Едва кончил повесть, как уже почему-то должен писать другую, потом третью, после третьей четвертую… Пишу непрерывно, как на перекладных… и иначе не могу… Что же тут прекрасного и светлого, я вас спрашиваю? О, что за дикая жизнь! Вот я с вами, я волнуюсь, а между тем каждое мгновение помню, что меня ждет неоконченная повесть. Вот вижу облако, похожее на рояль. Думаю: надо будет упомянуть где-нибудь в рассказе, что плыло облако, похожее на рояль. Пахнет гелиотропом. Скорее мотаю на ус: противный запах, вдовий цвет, упомянуть при описании летнего вечера. Ловлю себя и вас на каждой фразе, на каждом слове и спешу скорее запереть все фразы и слова в свою литературную кладовую: авось пригодится! Когда начинаю работу, бегу в театр или удить рыбу; тут бы и отдохнуть, ан – нет. В голове уже ворочается тяжелое чугунное ядро – новый сюжет, и уже тянет к столу, и надо спешить опять писать и писать. И так всегда, всегда, и нет мне покоя от самого себя, и я чувствую, что съедаю собственную жизнь, что для меда, который я отдаю кому-то в пространство, я обираю пыль с лучших своих цветов, рву цветы и топчу их корни. Разве я не сумасшедший? Разве мои близкие и знакомые держат себя со мною как со здоровым? «Что пописываете? Чем нас одарите?» Одно и тоже, одно и то же, и мне кажется, что внимание знакомых, похвалы, восхищение – все это обман, меня обманывают, как больного, и я иногда боюсь, что вот-вот подкрадутся ко мне сзади, схватят и повезут, как Попрыщина, в сумасшедший дом. А в те годы, в молодые годы, когда я начинал, мое писательство было одним сплошным мучением. Маленький писатель, особенно когда ему не везет, кажется себе неуклюжим, неловким, лишним, нервы у него напряжены, издерганы…

Я не видел своего читателя, но почему-то в моем воображении он представляется мне недружелюбным, недоверчивым. Я боялся публики, она была страшна мне, и когда мне приходилось ставить свою пьесу, то мне казалось всякий раз, что брюнеты враждебно настроены, а блондины холодны и равнодушны. О, как это ужасно. Какое это было мучение! Когда пишешь, приятно. И корректуру читать приятно, но… едва вышло из печати, как я не выношу, и вижу уже, что оно не то, ошибка, что его не следовало бы писать вовсе, и мне досадно, на душе дрянно… А публика читает: «Да, мило, талантливо… Мило, но далеко до Толстого». Или: «Прекрасная вещь, но «отцы и дети» Тургенева лучше». И так до гробовой доски все будет только мило и талантливо, мило и талантливо – больше ничего, а как умру, знакомые, проходя мимо могилы, будут говорить: «Здесь лежит Тригорин. Хороший был писатель, но он писал хуже Тургенева».

Я никогда не нравился себе. Я не люблю себя как писателя. Хуже всего, что я в каком-то чаду и часто не понимаю, что пишу. Я люблю воду деревья, небо, я чувствую природу, она возбуждает во мне страсть, непреодолимое желание писать. Но ведь я не пейзажист только, я ведь еще гражданин, я люблю родину, народ, я чувствую, что если я писатель, то я обязан говорить о народе, об его страданиях, об его будущем, говорить о науке, о правах человека и проч. и проч., и я говорю обо всем, тороплюсь, меня со всех сторон подгоняют, сердятся, я мечусь из стороны в сторону, как лисица, затравленная псами, вижу, что жизнь и наука все уходят вперед и вперед, а я все отстаю и отстаю, как мужик, опоздавший на поезд, и в конце концов чувствую, что я умею писать только пейзаж. А во всем остальном я фальшив до мозга костей».

Аркадина собирает цветы; кладет их к ногам Тригориной: «Здесь лежит… Хороший был писатель, но он писал хуже Тургенева». Поклонившись, уходит.

СОН КОНСТАНЦИИ (про театр)

На сцене двойной состав действующих лиц. Их выход напоминает выход музыкантов на сцену перед концертом, только наши герои без инструментов. Все в ожидании решения Аркадиной по поводу ее отъезда. От этого зависит, быть или не быть спектаклю дальше. Долгая неопределенность. Слышится голос Аркадиной: «Борис Алексеевич, где вы?»

Т Р И Г О Р И Н (всем). Меня зовут. Должно быть, укладываться. А не хочется уезжать. Ишь ведь какая благодать!.. Хорошо.

Прощается со всеми; уходит.

Мимо пробегает Яков с чемоданом. У чемодана отрывается ручка.

В глубине сцены появляется Аркадина.

А Р К А Д И Н А. Мы остаемся.

Общий вздох облегчения.

Н И Н А. Сон.

Устраивается пикник. Разыгрываются сценки из спектакля. По жребию первым начинает Шамраев; выходит на эстраду.

Ш А М Р А Е В (объявляя название сценки). «Как бы воры не забрались в амбар». (От себя.) Там у меня просо. (Изображает, как воры забираются в амбар, и дальше рассказывает от лица вора.) В тысяче восемьсот седьмом году…

Пауза.

В Полтаве…

Пауза.

На ярмарке Ирина Николаевна играла изумительно. Один восторг! Чудно играла. (Изображает, что схвачен с поличным; невидимому стражнику, жалобно.) Не изволите знать, где теперь комик Чадин? (За стражника.) Павел Семенович? (За вора.) Павел Семенович. (За стражника.) В Расплюеве был неподражаем, лучше Садовского. (За вора.) Где он теперь? (За стражника.) Откуда я знаю. (Исполнив сценку, кланяется.)

На эстраду выходит Нино в роли Нины Заречной. Кланяется.

Н И Н О (зовет, заламывая руки). Люд-и… (В ответ тишина. Далее он как будто раскладывает все по полочкам.) Люди, львы, орлы и куропатки, рогатые олени, гуси, пауки, молчаливые рыбы, обитавшие в воде, морские звезды и те, которых нельзя было видеть глазом… (Опускает глаза долу, жеманно.) Словом, все жизни, все жизни все жизни, совершив печальный круг, угасли… Уже тысячи веков, как земля не носит на себе ни одного живого существа, и это бледная луна напрасно зажигает свой фонарь. (Смотрит вверх и замирает, будто держит в руках ветку винограда.) На лугу уже не просыпаются с криком журавли, и майских жуков не бывает слышно в липовых рощах. (Рвет лепестки воображаемой ромашки.) Холодно, жарко, холодно… Пусто, полно, пусто. Страшно, не страшно, странно. (Исполнив сценку, кланяется.)

На эстраду выходят Евгений Дорн и Полина Андреевна. Кланяются. К ним поднимается Шамраев; что-то шепчет на ухо. Все трое спускаются с эстрады. Представление неожиданным образом сорвалось.

Остальные секретничают, перешептываясь, будто о чем-то сговариваются. Первыми уходят Евгений Дорн и Полина Андреевна. За ними потянулись остальные. Сцена пустеет.

За эстрадой по заднему план проходит Констанция, читая книжку; что-то записывает.

ПОКОИ ТРЕТИЙ И ЧЕТВЕРТЫЙ

Помолвка

1.

Семен Семенович Медведенко накрывает праздничный стол. Маша кусочничает. С ними Тригорин.

М А Ш А. Все это я рассказываю вам как писателю Можете воспользоваться. Я вам по совести: если бы он ранил себя серьезно, то я не стала бы жить ни одной минуты. А все же я храбрая. Вот взяла и решила: вырву эту любовь из своего сердца, с корнем вырву.

Т Р И Г О Р И Н. Каким же образом?

М А Ш А. Вот замуж выхожу. За Медведенка.

Т Р И Г О Р И Н. Не понимаю, какая надобность.

М А Ш А. Любить безнадежно, целые годы ждать чего-то… а как выйду замуж будет уже не до любви, новые заботы заглушат все старое. И все-таки, знаете ли, перемены. Не повторить ли нам?

Т Р И Г О Р И Н. А много не будет?

М А Ш А. Ну вот! (Наливает по рюмке.) Вы не смотрите на меня так. Женщины пьют чаще, чем вы думаете. Меньшинство пьет открыто, как я, а большинство тайно. Да. И все водку или коньяк. (Чокается.)

Пьют.

Т Р И Г О Р И Н. Да, Константин ведет себя крайне бестактно. То стрелялся, а теперь, говорят, собирается меня на дуэль вызвать. А чего ради? Дуется, фыркает, проповедует новые формы… но ведь всем хватит места, и новым и старым, – зачем толкаться?

М А Ш А. Ну, и ревность. Впрочем, это не мое дело. Мой учитель не очень-то умен, но добрый человек и бедняк, и меня сильно любит. Его жалко. И его мать-старушку жалко.

Входит Нина. Протягивает руку, сжатую в кулак, в сторону Тригорина.

Н И Н А. Чет или нечет?

Т Р И Г О Р И Н (переглянувшись с Машей). Чет.

Н И Н А (вздохнув). Нет. У меня в руке только одна горошина. Я загадала: идти мне в актрисы или нет.

М Е Д В Е Д Е Н К О. Тут советовать нельзя. (Наливает всем.)

Пауза.

Н И Н А (Тригорину, принимая бокал). Я прошу принять от меня на память вот этотмаленький медальон. Я приказала вырезать ваши инициалы… а с этой стороны название вашей книжки: «Дни и ночи».

Все четверо пьют.

М А Ш А (опьянев). Мой учитель не очень-то умен, но добрый человек. Вы не смотрите на меня так. Женщины пьют чаще, чем вы думаете.

Т Р И Г О Р И Н (рассматривая медальон). Как грациозно. (Целует медальон.) Прелестный подарок!

Н И Н А. Иногда вспоминайте обо мне.

Т Р И Г О Р И Н. Я буду вспоминать. Я буду вспоминать вас. Какою вы были в тот ясный день – помните? – неделю назад, когда вы были в светлом платье… мы разговаривали… еще тогда на скамье лежала белая чайка.

Н И Н А (задумчиво). Да, чайка…

Т Р И Г О Р И Н (читая на медальоне). «Дни и ночи» страница 121, строки 11 и 12.

М Е Д В Е Д Е Н К О (ставит на стол новые закуски; цитирует). «Если тебе когда-нибудь понадобится моя жизнь, то приди и возьми ее».

Т Р И Г О Р И Н (записывает). «…приди и возьми ее». (Уходит.)

Входят Аркадина, Сорин, во фраке со звездой, потом Яков, весь обвешанный пожитками. Одно роняет, другое поднимает; спотыкается. Наконец приспособил кресло-каталку Сорина, свалив в него домашние вещи. Перед тем как уйти, кланяется.

А Р К А Д И Н А. Отчего стрелялся Константин? Мне кажется, главной причиной была ревность, и чем скорее я увезу отсюда Тригорина, тем лучше… Горе мне с ним… Поступить бы ему на службу, что ли…

С О Р И Н (насвистывает, потом нерешительно). Мне кажется, было бы самое лучшее, если бы ты… дала ему немного денег. Прежде всего ему нужно одеться по-человечески и все. Посмотри, один и тот же сюртучишко он таскает три года, ходит без пальто. Да и погулять малому не мешало бы… Поехать заграницу, что ли… Это ведь не дорого стоит.

А Р К А Д И Н А. Пожалуй, на костюм я еще могу, но чтоб заграницу… Нет, в настоящее время и на костюм не могу. (Решительно.) Нет уменя денег.

Сорин смеется.

Нет! (Непонимающе оглядывает праздничный стол, смотрит на Медведенко и Машу.)

М А Ш А (Аркадиной). Замуж выхожу. За Медведенка.

А Р К А Д И Н А (решительно). Нет у меня денег!

С О Р И Н. Будь у меня деньги, понятная вещь, я бы сам дал ему, но у меня ничего нет, ни пятачка. (Смеется.) Всю мою пенсию забирает у меня управляющий и тратит на земледелие, скотоводство, пчеловодство, и деньги мои пропадают даром. Пчелы дохнут, коровы дохнут, лошадей мне никогда не дают…

А Р К А Д И Н А. Да у меня есть деньги, но ведь я артистка. Одни туалеты разорили совсем.

М А Ш А (еще больше опьянев). Мой учитель не очень-то умен, но добрый человек и бедняк.

Входит Шамрвев. Медведко и Маша садятся вдвоем во главе стола; приглашают сесть Шамраева. Входит Константин с повязкой на голове в виде чалмы. Сорин, Аркадина и Полина Андреевна садятся напротив Шамраева. Треплев выбирает сесть со стороны Шамраева. Неприглашенной к столу оказалась Нина; уходит. Сорин, с бокалом в руке,встает, хочет сказать тост, но ему становится дурно.

С О Р И Н. Опять со мною что-то того… Голова кружится. Мне дурно и все.

А Р К А Д И Н А (испуганно). Петруша! Петруша, дорогой мой…

С О Р И Н. Ничего, ничего… Уже прошло… и все…

Т Р Е П Л Е В (матери). Не пугайся, мама, это не опасно. С дядей это часто бывает. (Дяде.) Тебе, дядя, надо полежать.

С О Р И Н. Немножко, да… А все-таки в город я поеду… Полежу и поеду…понятная вещь. (Идет, опираясь на трость. Его сопровождают Шамраев и Медведенко.) Благодарю вас, я сам могу идти…

М Е Д В Е Д Е Н К О. Ну вот, церемонии!..

Сорин, Дорн, Медведенко уходят.

А Р К А Д И Н А (Полине Андреевне). Как он меня напугал!

Т Р Е П Л Е В. Ему не здорово жить в деревне. Тоскует. Вот если бы ты, мама, вдруг расщедрилась и дала ему взаймы тысячи полторы, то он мог бы прожить в городе целый год.

А Р К А Д И Н А. У меня нет денег. Я актриса, а не банкирша.

Полина Андреевна и Маша из вежливости отходят от стола в сторонку.

А Р К А Д И Н А (сыну). Вчера один приезжий спрашивал, какой ты национальности. (Снимает у него с головы повязку.) А у тебя почти совсем зажило. Остались самые пустяки. (Целует его в голову.) А ты без меня не сделаешь чик-чик?

Т Р Е П Л Е В. Нет, мама. То была минута безумного отчаяния, когда я не мог владеть собою. Больше этого не повторится. (Целует ей руку.) У тебя золотые руки.

Возвращается Медведенко; целует Машу в щеку и садится на свое место за стол.

Т Р Е П Л Е В. Помню, очень давно, когда ты еще служила на казенной сцене, – я тогда был маленьким, – у нас во дворе была драка, сильно побили жилицу-прачку. Помнишь? Ее подняли без чувств… ты все ходила к ней, носила лекарства. Мыла в корыте ее детей. Неужели не помнишь?

А Р К А Д И Н А. Нет.

Т Р Е П Л Е В. Две балерины жили тогда в том же доме, где мы… Ходили кофе пить…

А Р К А Д И Н А. Не помню.

Т Р Е П Л Е В. Богомольные они такие были. В последнее время, вот в эти дни, я люблю тебя так же нежно и беззаветно, как в детстве. Кроме тебя, у меня никого не осталось. Только зачем, зачем ты подаешься влиянию этого человека?

А Р К А Д И Н А. Ты не понимаешь его, Константин. Это благороднейшая личность…

Т Р Е П Е Л Е В. Однако, когда ему доложили, что я собираюсь вызвать его на дуэль, благородство не помешало ему сыграть труса.Благороднейшая личность! Вот мы с тобою почти ссоримся из-за него, а он теперь где-нибудь в гостиной или в саду смеется над нами… развивает Нину, старается окончательно убедить ее, что он гений.

А Р К А Д И Н А (пытаясь улыбаться Медведенко и Маше). Для тебя есть наслаждение говорить мне неприятности. Я уважаю этого человека и прошу при мне не выражаться о нем дурно.

Т Р Е П Л Е В. А я не уважаю. Ты хочешь, чтобы я тоже считал его гением, но, прости, я лгать не умею, от его произведений мне претит.

А Р К А Д И Н А (глядя на него, забывшись). Это зависть. Людям не талантливым, но с претензиями ничего больше не остается, как порицать настоящие таланты. Нечего сказать, утешение.

Шамраев идет к столу, увлекая за собой за собой Полину Андреевну и Машу; садится напротив жены.

Т Р Е П Л Е В (наматывая повязку на голову). Я талантливее вас всех, если на то пошло! Вы, рутинеры, захватили первенство в искусстве и считаете законным и настоящим лишь то, что делаете вы сами, а остальное вы гнетете и душите! Не признаю я вас! Не признаю ни тебя, ни его!

А Р К А Д И Н А (всем, тихо). Де-ка-дент…

Т Р Е П Л Е В (также тихо, обращаясь к себе). Отправляйся в свой милый театр и играй там в жалких, бездарных пьесах.

Пауза.

А Р К А Д И Н А (тихо). Никогда я не играла в таких пьесах. Оставь меня! Ты и жалкого водевиля написать не в состоянии… Киевский мещанин. Приживал.

Т Р Е П Л Е В. Скряга.

А Р К А Д И Н А. Оборвыш.

Треплев тихо плачет. Аркадина прохаживается, как перед выходом на сцену, повторяя роль.

А Р К А Д И Н А. Не плачь… Не нужно плакать… (Плачет.) Не надо… Целует его в лоб, щеки, в голову. Милое мое дитя, прости… Прости свою грешную мать… Прости меня несчастную.

Т Р Е П Л Е В. Если б ты знала!

Пауза.

Я все потерял. Нина меня не любит, я уже не могу писать… пропали все надежды…

А Р К А Д И Н А. Не отчаивайся. Все обойдется. Он уедет, она опять тебя полюбит. Будет. Мы уже помирились.

Т Р Е П Л Е В (целует ей руки). Да, мама.

Входит Тригорин, в руках у него письмо.

А Р К А Д И Н А. Помирись с ним. Не надо дуэли… Ведь не надо?

Пауза.

Т Р Е П Л Е В. Хорошо. (Подходит к Тригорину и жмет руку.) Только, мама, позволь мне не встречаться с ним. Мне это тяжело… выше сил… (Уходит.)

Шамраев встает сказать тост. Тригорин вручает Аркадиной письмо. Шамраев садится.

А Р К А Д И Н А (Тригорину, читая письмо). У тебя, надеюсь, все уложено?.. Милый я знаю, что удерживает тебя здесь. Но имей над собой власть. Ты немного опьянел, отрезвись. (Не отрываясь от письма.) Ты так увлечен? Любовь провинциальной девочки? О, как ты мало себя знаешь… Нет, нет… Я обыкновенная женщина, со мной нельзя говорить так… Не мучай меня, Борис… Мне страшно… (Отказываясь верить прочитанному.) Ты с ума сошел!.. Все сговорились сегодня мучить меня!.. Неужели я так стара и безобразна, что со мною можно, не стесняясь, говорить о других женщинах?.. О, ты обезумел! Мой прекрасный, дивный… Ты последняя страница моей жизни!... Моя радость, мое блаженство… Если ты покинешь меня хоть на час, то я не переживу, сойду с ума, мой изумительный, великолепный, мой повелитель… Я не стыжусь моей любви к тебе. (Бросает письмо на стол.) Сокровище мое, отчаянная голова, ты хочешь безумствовать, но я не хочу, не пущу, не пущу! Ты мой… ты мой… И этот лоб мой, и глаза мои, и эти прекрасные шелковистые волосы тоже мои… Ты весь мой! Ты такой талантливый, умный, лучший из всех теперешних писателей, ты единственная надежда России… У тебя столько искренности, простоты, свежести, здорового юмора… Ты можешь одним штрихом передать главное, что характерно для лица, пейзажа, люди у тебя, как живые… О, тебя нельзя читать без восторга! Ты думаешь, это фимиам? Я льщу? Ну, посмотри мне в глаза… посмотри… Похожа я на лгунью? Вот и видишь, я одна могу ценить тебя; одна говорю тебе правду, мой милый, мой чудный… Поедешь? Да? Ты меня покинешь?..

Т Р И Г О Р И Н. Не понимает! Не хочет понять!

Тригорин наливает себе; поднимает бокал, чтобы сказать тост.

Т Р И Г О Р И Н. У меня нет своей воли. У меня никогда не было своей воли. Вялый рыхлый, всегда покорный – неужели это может нравиться женщине? Бери меня, увози, но только не отпускай от себя ни на шаг. (Выпивает один.)

А Р К А Д И Н А. Теперь он мой. (Развязно, как ни в чем не бывало.) Впрочем, если хочешь, можешь остаться. Я уеду сама, а ты приедешь потом, через неделю. В самом деле, куда тебе спешить?

Т Р И Г О Р И Н. Нет, уж поедем вместе.

Тригорин и Аркадина уходят. Шамраев встает и поднимает бокал за жениха и невесту.

Ш А М Р А Е В. Дай бог час добрый!

Выпивает и берет из пепельницы недокуренною папиросу; докурив, уходит. Полина Андреевна, поцеловав жениха и невесту в лоб, берет корзиночку со сливами; уходит. Медведенко и Маша выглядят уставшими, как будто они муж и жена уже много лет. Гости разошлись, надо убирать посуду, но нет сил подняться. Маша дает понять Медведенко, чтобы он взял со стола оставленное Аркадиной письмо и прочел.

М Е Д В Е Д Е Н К О (читает). «Если тебе когда-нибудь понадобится моя жизнь, то приди и возьми ее. Да-да… Отчего в этом призыве чистой души послышалась мне печаль и мое сердце так болезненно сжалось? Если тебе когда-нибудь понадобится моя жизнь, то приди и возьми ее… Останемся еще на один день. Умоляю тебя взгляни на все это как истинный друг, ты способна на жертвы… Будь моим другом, отпусти меня… Меня манитк ней. Быть может, это то, что мне нужно. Иногда люди спят находу, так вот я говорю с тобою, а сам сплю и вижу ее во сне… Мною овладели сладкие, дивные мечты… Отпусти… Если захочешь, ты можешь быть необыкновенною. Любовь юная, прелестная, поэтическая, уносящая в мир грез, – на земле только она может дать счастье. Такой любви я не испытывал еще... В молодости было некогда, я обивал пороги редакций, боролся с нуждой… Теперь вот она, эта любовь, пришла наконец, манит… Какой же смысл бежать от нее?»

Маша бьет пощечину Медведенко.

За сценой шум и суета, какие бывает, когда отъезжают. Голоса. Они как будто слышатся из прошлого. «Вот вам сливы на дорогу», – говорит Полина Андреевна. «Вы очень добры, Полина Андреевна», – благодарит Аркадина. – Все было хорошо, все было хорошо. Только вот плакать не нужно». – «Время наше уходит». – «Что ж делать».

М Е Д В Е Д Е Н К О. Я пойду пешком на станцию провожать. Я живо. (Уходит.)

Маша одна. Голос Сорина: «Сестра, пора, как бы не опоздать в конце концов. Я иду садиться». Аркадина: «До свидания, мои дорогие. Если будем живы и здоровы, летом опять увидимся. Не забывайте меня». Шамраева: «Письмецом бы осчастливили бы!» – «Прощайте, Борис Алексеевич!» – «Где Константин? Скажите ему, что я уезжаю… Ну, не поминайте лихом».

К Маше подсаживается Яков. Пьют. Яков подхватывает чемоданы и торопится в правую кулису. У чемоданов отрываются ручки.

Маша кладет голову на сложенные один на другой кулаки.

Голос Шамраева: «Так вы же, Ирина Николаевна, сделайте милость, не забудьте навести справочку, где теперь актер Суздальцев? Жив ли? Здоров ли? Вместе пивали когда-то… В «Ограбленной почте» играл неподражаемо… С ним тогда, помню, в Елисаветграде служил трагик Измайлов. Тоже личность замечательная… Не торопитесь, многоуважаемая, пять минут еще можно. Раз в одной мелодраме они играли заговорщиков, и когда их вдруг накрыли, то надо было сказать: «Мы попали в западню». А Измайлов – «Мы попали в запандю… (Хохочет.) Запандю!..» – «Яков, а дала рубль повару. Это на троих».

На заднем плане уезжающие, второй состав актеров, встречается с приехавшими, первый состав. Они приглядываются друг к другу, раскланиваясь. Приехавших возглавляет Аркадин, за ним следуют Констанция, Евгения Дорн, Ирина Николаевна Сорина, Вера Семеновна Медведенко, Миша. У всех в руках подушки, одеяла, постельное белье. Констанция на ходу читает. Группу замыкает Шамраева. «Между третьим и вторым действием проходит два года, – объявляет она. – Два года проходят меду третьим и четверым действием». Вера Медведенко: «Какая ужасная погода! Это уже вторые сутки». Миша: «На реке волны. Громадные». Вера Медведенко: (поправляя плед идущей перед ней Сориной): «В саду темно. Стоит голый, безобразный, как скелет».

Группу отъезжающих актеров замыкает Тригорин и Нина. «Я решила бесповоротно, жребий брошен, я поступаю на сцену, – объявляет она. – Завтра меня уже не будет здесь, я ухожу от отца, покидаю все, начинаю новую жизнь… Я уезжаю, как и вы». Тригорин: «О, какое счастье думать, что мы скоро увидимся! Я опять увижу эти чудные глаза, невыразимо прекрасную, нежную улыбку… эти кроткие черты, выражение ангельской красоты… Дорогая моя…» Отъезжающие, было, прихватили с собой кресло, но в последний момент оставляют.

Группы расходится по разным кулисам. Маша на сцене одна; встает и, пошатываясь, уходит.

2.

Дорн и Полина Андреевна возвращаются представить зрителю пропущенную сцену. Стоят лицом друг к другу, держась за руки, не скрывая радости встречи. Голос Миши за сценой (зовет): «Ау!…Нет никого». За ними наблюдает Яков, сидящий на эстраде. Стучит сторож.

Д О Р Н. Люди скучны. В сущности, следовало бы… вашего мужа отсюда просто в шею, а ведь все кончится… кончится тем, что эта старая баба Петр Николаевич и его сестра попросят у него прощения. Вот увидите!

П О Л И Н А А Н Д Р Е Е В Н А. Он и выездных лошадей послал в поле. И каждый день такие недоразумения. Если бы вы знали, как это волнует меня! Я заболеваю; видите, я дрожу… Я не выношу его грубости. (Умоляюще.) Евгений, дорогой, ненаглядный, возьмите меня к себе… Время наше уходит, мы уже не молоды, и хоть бы в конце жизни нам не прятаться, не лгать…

Д О Р Н. Мне пятьдесят пять лет, уже поздно менять свою жизнь.

П О Л И Н А А Н Д Р Е Е В Н А. Я знаю, вы отказываете мне, потому что, кроме меня есть женщины, которые вам близки. Взять всех к себе… невозможно. Я понимаю. Простите, я надоела вам.

Д О Р Н. Нет, ничего.

П О Л И Н А А Н Д Р Е Е В Н А. Я страдаю от ревности. Конечно, вы доктор, вам нельзя… избегать женщин. Я понимаю.

Уходят. Яков спускается с эстрады на поклон. Выражает признательность языком глухо-немых. Изображает выстрел из ружья, затыкает уши; уходит.

Длинная ночь

Мы становимся свидетелями игры двумя актерскими составами. Действие открывает приехавшие, первый состав.

1.

Эстрада летнего театра разобрана. На сцене кровати с голыми матрасами. Слышно, как шумят деревья и воет ветер в трубах. Стучит сторож. Выходят Миша и Вера Медведенко забрать кресло.

В Е Р А (берется за кресло). Поедем, Миша, домой.

М И Ш А (положительно качает головой, но говорит обратное ). Я здесь останусь ночевать. (Тянет кресло на себя.)

В Е Р А (тянет кресло на себя;умоляюще). Миша, поедем! Наш ребеночек небось голоден.

М И Ш А (тянет кресло на себя). Пустяки. Его Матрена накормит

В Е Р А. Жалко. Уже третью ночь без отца.

М И Ш А (уступает кресло). Скучная ты стала. Прежде. Бывало, хоть пофилософствуешь, а теперь все ребенок, домой, ребенок, домой, и больше от тебя ничего не услышишь. Поезжай сама.

В Е Р А. Значит, ты завтра приедешь?

М И Ш А (нюхает табак). Ну, завтра… Пристала.

Входят Констанция и Илья Андреевич Шамраев, чтобы застелить постель.

М И Ш А (Илье Андреевичу). Зачем это, папа?

И Л Ь Я А Н Д Р Е Е В И Ч. Ирина Николаевна просила постелить ей здесь, у Констанции. Старуха каждую минуту все спрашивает, где Констанция, где Констанция… Жить без нее не может. Боится одиночества. (Констанции.) Никто не думал и не гадал, что из вас выйдет настоящая писательница. А вот, слава богу, и деньги стали вам присылать из журналов. (Миша помогает стелить постель.) И красивая стала… Будьте поласковей с моим Мишенькой. Мужчине ничего не нужно, только взгляни на него ласково. По себе знаю.

М И Ш А. Оставьте ее, папа.

И Л Ь Я А Н Д Р Е Е В И Ч (Вере). Ну! Иди с богом.

В Е Р А. Так я пойду. Прощай Миша. (Хочет поцеловать руку у мужа, но не целует.) Прощайте, Констанция Игоревна.

Вера хочет уйти, но не может.

Констанция уходит за подушкой; воспользовавшись случаем, играет за кулисами на пианино.

М И Ш А. Вот и рассердили. Надо было приставать! (Начинает стелить вторую постель.)

И Л Ь Я А Н Д Р Е Е В И Ч. Жалко мне тебя, Мишенька.

М И Ш А. Очень нужно!

И Л Ь Я А Н Д Р Е Е В И Ч. Сердце мое за тебя переболело. Я ведь все вижу, все понимаю.

М И Ш А. Все глупости. Безнадежная любовь – это только в романах. Пустяки. Не нужно только распускать себя и все чего-то ждать, ждать, ждать у моря погоды… Раз в сердце завелась любовь, надо ее вон. Вот обещали перевести жену в другой уезд. Как переедем туда, – все забуду… с корнем из сердца вырву.

Играет меланхолический вальс.

И Л Ь Я А Н Д Р Е Е В И Ч. Констанция играет. Значит, тоскует.

М И ША (делает бесшумно два-три тура вальса; замечает жену). Ты не уехала?

В Е Р А (виновато). Что ж? Когда не дают лошадей.

М И Ш А. Глаза бы мои тебя не видели!

Стучит сторож. Входят Евгения Дорн и Сорина.

Е В Г Е Н И Я Д О Р Н. Сколько у вас перемен, однако! Из гостиной сделали кабинет.

М И Ш А. Здесь Констанции Игоревне удобнее работать. Она может, когда угодно, выходить в сад и там думать.

С О Р И Н А. Где брат?

Е В Г Е Н И Я Д О Р Н. Поехал на станцию встречать Тригорину. Сейчас вернется.

С О Р И Н А. Если вы нашли нужным выписать сюда моего брата, значит, я опасно больна. (Помолчав.) Вот история, я опасно больна, а между тем мне не дают никаких лекарств.

Е В Г Е Н И Я Д О Р Н. А чего вы хотите? Валериановых капель? Соды? Хины?

С О Р И Н А. Хочу дать Констанции сюжет для повести (Кивнув головой на постель.) Это для меня постлано? Благодарю вас. Она должна называться так: «Человек, который хотел». “L’homme, qui a voulu”. В молодости когда-то хотела я сделаться литератором – и не сделалась; хотела красиво говорить – и говорила отвратительно (дразнит себя): «и все и все такое, того, не того…» и, бывало, резюме везешь, везешь, даже в пот ударит, хотела замуж выйти – и не вышла; хотела всегда жить в городе – и вот кончаю свою жизнь в деревне и все.

Е В Г Е Н И Я Д О Р Н. Хотела стать действительным статским советником – и стала.

С О Р И Н А. Поймите, жить не хочется!

Е В Г Е Н И Я Д О Р Н (мечтательно). Это от недомыслия. По законам природы всякая жизнь не имеет конца.

С О Р И Н А. Вы рассуждаете, как сытый человек.

В Е Р А (мечтательно). У меня теперь в доме шестеро. А мука семь гривен пуд. (Евгении Дорн.) Вам хорошо смеяться. Денег у вас куры не клюют. (Пробует другие варианты выражения.) Деньги у вас куры клюют… у вас деньги куры клюют… деньги клюют куры у вас.

Е В Г Е Н И Я Д О Р Н. Деньги? За тридцать лет практики, беспокойной практики, когда я не принадлежала себе ни днем, ни ночью, мне удалось скопить только две тысячи, да и те я прожила недавно за границей. У меня ничего нет. (Пробует на слух эту мысль наоборот.) У меня все есть…

С О Р И Н А. Вы сыты и потому равнодушны к жизни, вам все равно. Но умирать и вам будет страшно. (Пробует на слух эту мысль наоборот.) Умирать не страшно.

Е В Г Е Н И Я Д О Р Н. Страх смерти – животный страх… Не надо подавлять его. Сознательно боятся смерти только верующие в вечную жизнь, которым страшно бывает своих грехов. А вы, во-первых, неверующий, во-вторых – какие у вас грехи? Вы двадцать пять лет прослужили по судебному ведомству – только и всего.

С О Р И Н А (смеется). Двадцать восемь…

Возвращается Констанция, с подушкой. Слышен смех. Входят Аркадин, Тригорина, за ними Шамраева. Аркадин принес подушки, Тригорина постельное белье, Шамраева одеяла. Все дружно начинают стелить постели.

Ш А М Р А Е В А (Аркадину). Мы все стареем, выветриваемся под влиянием стихий, а вы, многоуважаемый, все еще молоды.

А Р К А Д И Н. Вы опять хотите сглазить меня, скучная женщина! (Стеллит рядом с сестрой.)

Т Р И Г О Р И Н А (Сориной). Здравствуйте, Ирина Николаевна! Что это вы все хвораете? Нехорошо! (Увидев Мишу.) Михаил Ильич!

М И Ш А. Узнали? (Жмет ей руку.)

Т Р И Г О Р И Н А. Женились?

М И Ш А. Давно.

Т Р И Г О Р И Н А. Счастливы? (Раскланивается с Евгенией Дорн и Верой, потом нерешительно подходит к Констанции.) Игорь Николаевич говорил, что вы уже забыли старое и перестали гневаться.

Констанция протягивает ей руку.

А Р К А Д И Н (дочери). Вот Лариса Алексеевна привезла журнал с твоим новым рассказом.

Т Р И Г О Р И Н А. Вам шлют привет ваши почитатели… В Петербурге и в Москве вообще заинтересованы вами, и меня все спрашивают про вас. Спрашивают: какая она, брюнетка или блондинка. Думают все почему-то, что вы уже немолоды. И никто не знает вашей настоящей фамилии, так как вы печатаетесь под псевдонимом. Вы таинственны, как Железная Маска.

К О Н С Т А Н Ц И Я. Надолго к нам?

Т Р И Г О Р И Н А. Нет, завтра же думаю в Москву. Надо. Тороплюсь закончить повесть, и затем я обещала дать что-нибудь в сборник. Одним словом – старая история.

Пока они разговаривают, Аркадин и Илья Андреевич ставят ломберный стол. Шамраева зажигает свечи, ставит стулья и достает лото.

Погода встретила меня ласково. Ветер жесткий. Завтра утром, если утихнет, отправлюсь на озеро удить рыбу. Кстати, надо осмотреть сад и то место, где – помните? – играли вашу пьесу. У меня созрел мотив, надо только возобновить в памяти место действия.

М И Ш А (матери). Мама, позволь жене взять лошадь. Вере нужно домой.

Ш А М Р А Е В А (дразнит). Лошадь… домой… (Строго.) Сама видела: сейчас посылали на станцию. Не гонять же опять.

М И Ш А. Но ведь есть же другие лошади. (Видя, что мать молчит, машет рукой.) С вами связываться…

В Е Р А. Я, Миша, пешком пойду. Право…

И Л Ь Я А Н Д Р Е Е В И Ч (вздохнув). Пешком, в такую погоду… (Садится за ломберный стол.) Пожалуйте, господа.

В Е Р А. Ведь всего только шесть верст… Прощай… (Хочет поцеловать руку у мужа, но не целует.) Прощайте, папаша. Я бы никого не беспокоила, но ребеночек… (Хочет поклониться всем, но не кланяется.) Прощайте… (Уходит; походка виноватая.)

Ш А М Р А Е В А. Небось дойдет. Не генеральша.

И Л Ь Я А НД Р Е Е В И Ч (стучит по столу). Пожалуйте, господа. Не будем терять времени, а то скоро ужинать.

Шамраева, Миша и Евгения Дорн садятся за стол.

А Р К А Д И Н. (Тригориной). Когда наступают длинные осенние вечера, здесь играют в лото. Вот взгляните: старинное лото, в которое еще играла с нами покойная мать, когда мы были детьми. Не хотите ли до ужина сыграть с нами партию? (Садится за стол.) Игра скучная, но если привыкнуть к ней, то ничего. (Сдает всем по три карты. Треплева встает из-за стола) А ты, Констанция?

Т Р Е П Л Е В А. Прости, что-то не хочется… Я пройдусь. (Уходит.)

А Р К А Д И Н. Ставка – гривенник. Поставьте за меня, доктор.

М И Ш А. Все поставили? Я начинаю…

2.

Слабый свет освещает на заднем плане силуэты второго состава действующих лиц. Они тоже играют в лото. Следует перекрестное действие. Разыгрывающие – Миша (первая компания) и Маша (вторая компания).

М И Ш А. Двадцать два!

А Р К А Д И Н А (из второй компании).. Есть.

М И Ш А. Три!..

Д О Р Н (из второй компании). Так-с.

М И Ш А.Поставили три? Восемь! Восемьдесят один! Десять!

Ш А М Р А Е В (из второй компании). Не спеши.

Пауза.

А Р К А Д И Н А. Как меня хорошо в Харькове принимали, батюшки мои, до сих пор голова кружится!

М И Ш А. Тридцать четыре!

За сценой играет меланхолический вальс, переходящий в польку на ту же мелодию.

А Р К А Д И Н А. Студенты овацию устроили… Три корзины, два венка и вот… (Снимает с груди брошь и бросает на стол.)

Ш А М Р А Е В. Да. Это вещь…

М И Ш А. Пятьдесят.

Е В Г Е Н И Я Д О Р Н (из первой компании). Ровно пятьдесят?

А Р К А Д И Н А. На мне был удивительный туалет… Что-что, а одеваться я не дура.

П О Л И Н А А Н Д Р Е Е В Н А (из второй компании). Костя играет. Тоскует бедный.

И Л Ь Я А Н Д Р Е Е В И Ч (из первой компании). Констанция играет. Тоскует бедная.

Ш А М Р А Е В А. В газетах бранят ее очень.

М А Ш А (из второй компании). Семьдесят семь!

А Р К А Д И Н. Охота обращать внимание.

Т Р И Г О Р И Н А. Ей не везет. Все никак не может попасть в свой настоящий тон. Что-то странное, неопределенное. Порой даже похожее на бред. Ни одного живого лица.

М И Ш А. Одиннадцать.

А Р К А Д И Н А (оглянувшись на Сорина). Петруша, тебе скучно?

Пауза.

А Р К А Д И Н. Ирина, тебе скучно? Спит.

Д О Р Н (из второй компании). Спит действительный статский советник.

М А Ш А. Семь! Девяносто!

Т Р И Г О Р И Н А (из первой компании). Если бы я жила в такой усадьбе, у озера, то разве я стала бы писать? Я поборола бы в себе эту страсть и только и делала бы, что удила рыбу.

М И Ш А. Двадцать восемь!

Т Р И Г О Р И Н А. Поймаешь ерша или окуня – это такое блаженство!

Е В Г Е Н И Я Д О Р Н. А я верю в Констанцию. Что-то есть! Что-то есть! Она мыслит образами, рассказы ее красочны, ярки, и я их сильно чувствую. Жаль, что она не имеет определенных задач. Производит впечатление, и больше ничего, а ведь на одном впечатлении далеко не уедешь. Игорь Николаевич, вы рады, что у вас дочь писательница?

А Р К А Д И Н. Представляете, я еще не читал. Все некогда.

М И Ш А.Двадцать шесть!

Тихо входит Констанция.

Ш А М Р А Е В (из второй компании, Тригорину). А у нас, Борис Алексеевич, осталась ваша вещь.

Т Р И Г О Р И Н. Какая?

Ш А М Р А Е В. Как-то Константин Гаврилыч застрелил чайку, и вы поручили мне заказать из нее чучело.

Т Р И Г О Р И Н. Не помню. (Раздумывая.) Не помню!

М А Ш А. Шестьдесят шесть! Один!

Т Р И Г О Р И Н. У меня партия, господа.

А Р К А Д И Н А (из первой компании, весело). Браво! Браво!

Ш А М Р А Е В (из второй компании). Браво!

А Р К А Д И Н А (из первой компании). Этому человеку всегда везет.

За сценой выстрел; все вздрагивают.

А Р К А Д И Н (из первой компании, испугано). Что такое?

Д О Р Н (из второй компании). Ничего. Это, должно быть, в моей походной аптечке что-нибудь лопнуло. Не беспокойтесь (Уходит, через полминуты возвращается.) Так и есть. Лопнула склянка с эфиром. (Напевает.) «Я вновь пред тобою очарован…»

А Р К А Д И Н А (садясь за стол). Фуй, я испугалась. Это мне напомнило, как… (Закрывает лицо руками.) Даже в глазах потемнело…

Д О Р Н (перелистывая газету, Тригорину). Тут месяца два назад была напечатана одна статья… письмо из Америки, и я хотела вас спросить, между прочим… (Берет Тригорина за талию и отводит к рампе) так как я очень интересуюсь этим вопросом… (Тоном ниже, вполголоса.) Уведите отсюда куда-нибудь Ирину Николаевну. Дело в том, что Константин Гаврилович застрелился…

М И Ш А. Шестьдесят шесть! Один!

Т Р И Г О Р И Н А. У меня партия, господа.

Тригорин тянет носом воздух, показывая, как вкусно пахнет – пора к столу. Увлекает за собой Аркадину. Шамраев и Маша везут Сорина, за ними идут Полина Андреевна и Дорн.

А Р К А Д И Н. Констанция, закрой окно, а то дует.

Констанция закрывает окно.

А Р К А Д И Н (Тригориной). Браво! Браво!

Ш А М Р А Е В А. Браво!

А Р К А Д И Н. Этой женщине всегда и везде везет. (Встает.) А теперь пойдем закусить чего-нибудь. Наша знаменитость не обедала сегодня. После ужина будем продолжать. (Дочери.) Констанция, оставь свои рукописи, пойдем есть.

К О Н С Т А Н Ц И Я. Не хочу, я сыта.

А Р К А Д И Н. Как знаешь (Будит Сорину). Ирина, ужинать! (Берет Шамраеву под руку.) Я расскажу вам, как меня принимали в Харькове…

Илья Андреевич и Евгения Дорн катят кресло. Все уходят. Констанция одна. Кто-то стучит в окно.

К О Н С Т А Н Ц И Я (подходит к рампе). Что такое? (Вглядывается.) Ничего не видно… Кто здесь? (Уходит; через полминуты возвращается с Нино Заречным.) Это вы… вы… Я точно предчувствовала, весь день душа моя томилась ужасно. (Снимает с него шляпу.)

Нино обнимает Констанцию; сдержанно рыдает. Поведение Нино непредсказуемо; в речах иногда переходит на тосты.

К О Н С Т А Н Ц И Я. Не будем плакать.

Н И Н О (пристально глядит на Констанцию). Дайте я посмотрю на вас. (Оглядываясь.) Тепло, хорошо… Здесь тогда была гостиная. Я сильно изменился?

К О Н С Т А Н Ц И Я. Да…Вы похудели, и у вас глаза стали больше. Как странно, что я вижу вас. Отчего вы не пускали меня к себе? Отчего вы до сих пор не приходили? Я знаю, вы здесь живете почти неделю… Я каждый день ходила к вам по нескольку раз, стояла у вас под окном, как нищая.

Н И Н О. Я боялся, что вы меня ненавидите. Мне каждую ночь все снится, что вы смотрите на меня и не узнаете. Если бы вы знали! С самого приезда я все ходил тут… около озера. Около вашего дома был много раз и не решался войти. Давайте сядем.

Садятся.

Сядем и будем говорить, говорить. Хорошо здесь, тепло, уютно… Слышите – ветер? У Тургенева есть место: «Хорошо тому, кто в такие ночи сидит под кровом дома, у кого есть теплый угол». Я – чайка… Нет, не то. О чем я? (Трет себе лоб.) О, чем я? Да… Тургенев… «И да поможет господь всем бесприютным скитальцам…» Ничего. (Рыдает.)

К О Н С Т А Н Ц И Я. Нино, вы опять… Нино!

Н И Н О. Ничего, мне легче от этого… Я уже два года не плакал. (Берет ее за руку.) Итак вы стали уже писательницей… вы писательница, я – актер… Попали мы с вами в круговорот… Жил я радостно, по-детски – проснешься утром и запоешь; любил вас, мечтал о славе, а теперь? Завтра рано утром ехать в Елец в третьем классе с мужиками, а в Ельце образованные люди будут приставать с любезностями. Груба жизнь!

К О Н С Т А Н Ц И Я. Зачем в Елец?

Н И Н О. Взял ангажемент на всю зиму. Пора ехать.

К О Н С Т А Н Ц И Я. Я проклинала вас, ненавидела, рвала ваши письма и фотографии, но каждую минуту я сознавала, что моя душа привязана к вам навеки. Разлюбить вас я не в силах. С тех пор как я потеряла вас и как началась печататься, жизнь для меня невыносима, – я страдаю… Молодость мою вдруг как оторвало, и мне кажется, что я уже прожила на свете девяносто лет. Я зову вас, целую землю, по которой вы ходили; куда бы я ни посмотрела, всюду мне представляется ваше лицо, эта ласковая улыбка, которая светила мне в лучшие годы моей жизни…

Н И Н О (зрителю). Зачем она так говорит, зачем она так говорит?

К О Н С Т А Н Ц И Я. Я одинока, не согрета ничьей привязанностью, мне холодно, как в подземелье, и, чтобы я ни писала, все это сухо, черство, мрачно. Останьтесь здесь, умоляю вас, или позвольте мне ехать с вами!

Нино надевает чужую шляпу и тальму.

Н И Н О. Не провожайте, я сам дойду. (Сквозь слезы.) Дайте воды…

К О Н С Т А Н Ц И Я. (дает ему напиться). Вы куда теперь?

Н И Н О. В город.

Нино замечает, что надел не свой головной убор, но не снимает.

Зачем вы говорите, что целовали землю, по которой я ходил? Меня надо убить. (Садится на корточки.) Я так утомился. Отдохнуть бы… отдохнуть! (Поднимает голову.) Я – чайка… Не то. Я – актер. Ну да. (Услышав смех Аркадина и Тригориной, прислушивается, потом бежит к кулисе; подглядывает.) И она здесь… (Возвращается к Треплевой.) Ну да… Ничего… Да… Она не верила в театр, все смеялась над моими мечтами, и мало-помалу я тоже перестал верить и пал духом…А тут заботы любви, ревность, постоянный страх за маленького… У нас был ребенок. Умер… Я стал мелочным, ничтожным, играл бессмысленно… Я не знал, что делать с руками, не умел стоять на сцене, не владел голосом. Вы не понимаете этого состояния, когда чувствуешь, что играешь ужасно. Я – чайка. Нет, не то… Помните вы подстрелили чайку? Случайно пришел человек, увидел и от нечего делать погубил… Сюжет для небольшого рассказа. Это не то… (Трет себе лоб.) О чем я?.. Я говорю о сцене. Теперь уж я не так… Я уже настоящий актер и играю с наслаждением, с восторгом, пьянею на сцене и чувствую себя прекрасным. А теперь, пока живу здесь, я все хожу пешком, все хожу и думаю, думаю и чувствую, как с каждым днем растут мои душевные силы. Я теперь знаю, понимаю, что в нашем деле – все равно, играем мы на сцене или пишем – главное не слава, не блеск, не то, о чем я мечтал, а умение терпеть. Умей снести свой крест и веруй. Я верую, и мне не так больно, и когда я думаю о своем призвании, то не боюсь жизни. (Надевает свою шляпу.)

К О Н С Т А Н Ц И Я. (печально). Вы нашли свою дорогу, вы знаете, куда идете, а я все ношусь в хаосе грез и образов, не зная, для чего и кому это нужно. Я не верую и не знаю, в чем призвание.

Пауза.

Да, я все больше и больше прихожу к убеждению, что дело не в старых и новых формах, а в том, что человек пишет, не думая ни о каких формах, пишет, потому что это свободно льется из его души.

Н И Н О. Я пойду. Прощайте. Когда я стану большим актером, приезжайте взглянуть на меня. Обещайте? А теперь… (Жмет ей руку.) Уже поздно. Я еле на ногах стою… я истощен, мне хочется есть…

К О Н С Т А Н Ц И Я. Останьтесь, я дам вам поужинать…

Н И Н О. Да-да… Нет, нет… Не провожайте… значит, он привез ее с собою? Что ж, все равно. Когда увидите Тригорину, не говорите ей ничего… Я люблю ее. Я люблю ее даже сильнее, чем прежде… Сюжет для небольшого рассказа… Люблю, люблю страстно, до отчаяния люблю. Хорошо была прежде, дорогая! Помните? Какая ясная, теплая, радостная чистая жизнь, какие чувства, – чувства похожие на нежные изящные цветы… Помните?.. (Читает, шепотом.) «Люди, львы, орлы и куропатки, рогатые олени, гуси, пауки, молчаливые рыбы, обитавшие в воде, морские звезды и те, которых нельзя было видеть глазом – словом, все жизни, все жизни, все жизни, совершив печальный круг, угасли… Уже тысячи веков, как земля не носит на себе ни одного живого существа, и это бледная луна напрасно зажигает свой фонарь. На лугу уже не просыпаются с криком журавли, и майских жуков не бывает слышно в липовых рощах...» (Обнимает порывисто Констанцию и убегает.)

Затемнение. Все укладываются спать.

Констанция работает с рукописью.

К О Н С Т А Н Ц И Я (делая исправления). Я так много говорила о новых формах, а теперь чувствую, что сама мало-помалу сползаю к рутине. (Цитирует.) «Афиша на заборе гласила… Бледное лицо, обрамленное темными волосами…» Гласила, обрамленное… Это бездарно. Начну с того, что героя разбудил шум дождя, а остальное все вон. Описание вечера длинно и изыскано. Тригорина выработала себе приемы, ей легко… (Незаметно для себя говорит с грузинским акцентом.)У нее на плотине блестит горлышко разбитой бутылки и чернеет тень от мельничного колеса – вот и лунная ночь готова, а у меня и трепещущий свет, и тихое мерцание звезд, и далекие звуки рояля, замирающие в тихом ароматном воздухе… Это мучительно. (На цыпочках уходит).

Падает снег, заметая постели со спящими.

Скрип дверцы буфета. Выстрел. Пауза.

Из правой кулисы появляется Констанция с початой бутылкой шампанского. Пошатываясь, идет в левую.

За ней торопится Яков, с ботинком на подносе.

Свет гаснет.

1995 – 2025