Не для печати

"Юная марсианка закрыла глаза и потянулась ко мне полуоткрытыми устами. Я страстно и длинно обнял её... Всю..."

Стругацкие, "Стажёры"

Михаил Антонович Крутиков, старейший штурман-космогатор, отложил в сторону перо и потянулся. На столе лежала стопка исписанных листов — будущие мемуары «На виражах гиперболы».

Он писал о ледяных полях Эйномии, о друзьях — Быкове, Юрковском, Жилине. О многих добрейших и прекраснейших людях. Но сейчас, глядя в иллюминатор на уходящие звёзды, он думал о другом. О том, что никогда не войдёт в эту книгу.

О юности, которая осталась там, в рыжих песках Марса, в те самые дни, когда их экипаж работал на заброшенной теперь станции «Старшая Сестра».

Ему было тогда двадцать пять, и он был уверен, что разобрался в законах небесной механики лучше, чем в законах женского сердца. Эта уверенность и привела его в лингвистический сектор базы, где стажировалась юная марсианка по имени Элира.

Она была биологическим экспериментом, плодом знаменитого проекта «Сора-Тобу-Хиру» — попытки создать идеального переводчика и медиатора между человечеством и загадочной фауной Марса.

Её прародителем был один из первых колонистов, пожелавший остаться неизвестным героем генетических побед. А прародительницей — разумная марсианская летающая пиявка, существо с феноменальными телепатическими и лингвистическими способностями.

От предка-человека Элира унаследовала гуманоидную форму и розоватый оттенок кожи, а от предка-пиявки — невероятную пластичность, умение интуитивно считывать микровыражения и… легкую, едва уловимую склонность к паразитическим шуткам.

Их странные отношения начались с лингвистического эксперимента.

«Ты часто используешь слово «обнять», — сказала как-то Элира, изучая его с пристальным вниманием. — У нас на Марсе это понятие передается шестнадцатью разными глаголами, в зависимости от продолжительности, силы и эмоциональной окраски. А у Сора-Тобу-Хиру и вовсе сорока двумя. Покажи мне ваш самый страстный и длинный вариант».

Миша, решив блеснуть галантностью, с чисто земным размахом исполнил просьбу. Он страстно и длинно обнял её. Всю.

Все пять метров развернувшегося в готовности к взлёту стройного тела.

Через сорок пять секунд, заподозрив неладное, он наконец ослабил хватку. Элира выдохнула и снова свернулась в человека, делая вид, что поправляет прядь волос и сбитую кофточку, а на самом деле — проверяя, целы ли рёбра.

— Интересно, — сказала она с научным любопытством. — А теперь поясни семантику жеста «похлопывание по спине», который ты робко применил на двадцать пятой секунде? Это указание на завершение ритуала или признак нетерпения? И в какой точке спины похлопывание прекращает быть похлопыванием именно по спине?

Оказалось, что «потянуться полуоткрытыми устами» — это у потомков Сора-Тобу-Хиру вовсе не жест романтической готовности, как подумал Миша, а признак лёгкой усталости, аналог земного зевка.

А «страстное и длинное объятие» в её культуре — это церемония приветствия очень дальних родственников, которых рады видеть, но подпускать близко к сердцу не спешат.

Казалось, между ними — непреодолимая стена непонимания. Всё изменилось в тот день, когда их марсоход попал в песчаную бурю недалеко от Киммерии. Связь прервалась, системы фильтрации барахлили.

В тесной кабине, засыпанной рыжей пылью, где пахло страхом и озоном, они вдруг нашли общий язык — язык молчаливой поддержки.

Он, не говоря ни слова, деликатно поправил её скафандр там, где металл мог протереться. Она, не произнося ни звука, поделилась с ним последним запасом воды, её пальцы на секунду легли на его руку — и это было красноречивее любых слов.

Она снова развернулась во всю длину пиявки, но тут же вернулась к человеческим объятиям.

Да и не такая уж тесная оказалась кабина для сплетения двоих...

Когда пришла помощь, они сидели, прислонившись друг к другу, и между ними не было ни недопонимания, ни чуждости. Было лишь тихое, тёплое чувство, для которого не нужны были ни земные, ни марсианские словари.

…Михаил Антонович вздохнул и снова взял перо. Он так и не записал эту историю. Пусть она останется там, в его памяти, среди пронзительных и немного смешных воспоминаний о том, как сложно и как прекрасно быть просто человеком, даже когда над тобой простирается бескрайнее космическое небо.