(Не)прекрасный герой

Почему в современной книге нечасто встретишь протагониста, который некрасив, толст, пожилого возраста? Вы не задумывались? А я случайно нашла возможный ответ, причём искала, как водится, совершенно не это. Впрочем, я не претендую на лавры первооткрывателя. Я просто покажу, как можно прийти к этому выводу.

Возможно, кто-то помнит, что по профессии я фольклорист. Я знаю мировую фольклорную традицию в целом, особенно традицию повествований. В связи с этим приходится кое-что знать и о ранней письменной литературе, причём не только европейской. Чтобы понять, почему наши нынешние протагонисты чаще именно такие, а не другие, предлагаю углубиться в историю литературного персонажа вообще.

1. Долитературный этап: сказка и эпос

Как мы помним, герой волшебной сказки — это или царевич (принц), или дурачок, который не так уж глуп и в конце концов (чаще всего) тоже оказывается царевичем. Почему царевич? Потому что сказка — это наследие обряда инициации; кто читал по этому поводу Проппа, тому + 100 к мудрости, кто не читал — советовать не буду (сложно), но рекомендовать могу. Понятно, что в процессе инициации человек должен стать не хуже, а лучше, чем был: помните сказочное «полила царевна кости Ивана живой водой, и стал он ещё краше, чем прежде».

Через смерть или иной сложный процесс люди обретали достоинства, которых у них (с ритуальной точки зрения) до этого не было. Поэтому история героя-мужчины — это история возрождения «ещё краше, чем прежде», а история женщины — это история замужества: для девочки в архаических обществах основной инициацией служила свадьба. Поэтому в традиционном свадебном обряде у большинства народов невесте уделяется больше внимания, чем жениху: жених — уже мужчина, но невеста — ещё девочка.

Хорошо, а при чём тут царевичи? Вспомним, что в русских свадебных песнях жениха и невесту часто называют князем и княгиней. В тюркском свадебном фольклоре молодожёны — тоже хан и ханша. На время инициации браком молодые обретают высшее из возможных достоинств. В традиции (и в фольклоре) сохраняется представление, что «достойнейший» равно «властвующий, наделённый властью». Возможно, это наследие времён, когда вожди не были ещё наследственными, а избирались из числа лучших мужчин — например, путём поединка. Помните сказки о том, что стать царём какого-нибудь «иного царства» можно, только победив прежнего царя? Это история о «зимнем короле» и «летнем короле», о хранителях святилища Дианы на озере Неми (описано у Фрэзера во первых строках «Золотой ветви»). Тот, кто смог победить старого властителя и занять его место, — очевидно лучший из лучших. В терминах более поздних времён — царевич. Потому же прекрасны, сильны и умны герои эпических сказаний: как правило, они уже вожди, ханы, князья своих владений. Бывает, что они рождаются «безродными», как сын/дочь лошади или сын бедных родителей, а то и вовсе непонятно от кого рождённый. Итог один: герой станет правителем. Только под рукой сильнейшего и наилучшего народ обретает счастье.

2. Литература античности и Средних веков: идеал на идеале идеалом погонял

Так было все те довольно долгие эпохи, пока не появилась писаная литература несказочного характера. Знаете, какой самый ранний письменный литературный жанр? Хроники. Летопись. А про кого пишут хроники? Правильно, про царей и королей. Логично, что правители продолжают оставаться идеальными в глаза подданных, особенно тогда, когда помирают и понемногу уходят в историю. Идеализация прошлого — отличительная черта ранних обществ; как известно, «стрела времени» — понятие довольно позднее, и положительная оценка прогресса связана именно с ней.

Античная литература целиком следовала этой традиции в своей не сатирической части. Сатира — это другое, там свои законы. Образ «идеального царя» сказался даже на Иисусе: его мифологические «предшественники» вроде Адониса царями не были. Иисус же — сын Царя небесного, изначально воплощённое совершенство.

Когда помимо хроник появились и другие письменные жанры, в них уже полностью вымышленные герои продолжали следовать набитой тропой: «герой» равно «совершенный». Хороший пример таких героев — это рыцари из рыцарских романов (они, кстати, частенько тоже короли и принцы). Рыцари проходят свою инициацию через поединки, противостояния искусам (ах, эти порочные девы в многочисленных замках!..), спасение слабых и беззащитных и прочие проявления добродетели. Примерно этим же (за вычетом искусов) занимались и фольклорные королевичи. Так что здесь традиция идёт, не прерываясь.

3. Раннее Новое время: плут и драма

Но наступили новые времена, «des bateaux sont partis déjà sur l’océan», и вместе с первыми вестями о Новом свете появляется новый герой. Он, собака такая, карнавален, он выворачивает наизнанку всё, что раньше было свято и незыблемо. Негодяй! Поймать его! Повесить!.. Увы, герой-плут сбежал и распространился по всей Европе.

Кто же такой этот новый герой? Он пародия на прежнего рыцаря без страха и упрёка, он ловок, умён, часто беспринципен — и он горожанин, а не королевич. Он не бродит по лесам и долам, выискивая дамозелей в беде, его стихия — город, он буржуа, бюргер, ситизен. Ему нет нужны быть идеалом, он ниспровергает идеал... но пока не предлагает нового.

И, разумеется, такому герою не пристала идеальная красота и доброта. Он может быть достаточно привлекателен для милых дам, чтобы им самим устроить эротический искус, но не более.

А поскольку главный литературный жанр раннего Нового времени — это пьеса, герои такого плана тут же заполняют подмостки. Комедия дель арте — это про них и про их окружение. Позже эти герои дождутся звёздного часа как персонажи комических опер, но это ещё впереди...

4. Позднее Новое время и Просвещение: «новый роман»

Движение протестантизма по миру породило огромное, неведомое доселе в Европе количество грамотных людей. А овладев грамотой, они хотели читать не одну только Библию (хотя кое-кто из проповедников предпочёл бы именно такой вариант...). Массовая литература, появившаяся в отдельных странах вроде итальянских герцогств ещё в Ренессансе, стала настоятельной необходимостью и в остальной Европе. Рыцарские романы — не то, на них давно уже пишут пародии, пьесы — хорошее дело, но их интереснеесмотреть на сцене (и читать не надо уметь), сборники рассказов перепевают всё одни и те же сюжеты... Что же делать?

И появляется «новый роман» — novel, как называют его в английскойтрадиции. В центре романа — судьба «нового человека», такого же, как его читатели. Это не рыцарь, не король, не городской плут, а обыватель. Иногда с ним приключаются страшные и ужасные вещи, иногда просто происходят драматические события, но этот новый герой насквозь понятен, знаком и вызывает ощущение «ну прямо как я». Он не идеальный царевич, но и не пародийный шут. Он как умеет отражает реальность. Он естествен, насколько это вообще возможно в соответствии с духом времени. И его естественность приводит к тому, что внешность перестаёт напрямую связыватьсясдушевными качествами. Большинство людей не красавцы, но это же не значит, что они все подлецы. Именно тогда рождаетсяидея, популярная и сейчас: «Внешность — не главное, главное — что у тебя в душе». Красоту не нужно больше отвергать как дьявольский дар (как в раннем Средневековье), но ей не нужно и поклоняться (как в Раннее Возрождение). И хотя в «новом романе» можно найти выражения в стиле «всевозможные пороки наложили печать на это отвратительное лицо», всё же такие ремарки большей частью не относятся к протагонисту. Он такой, какой уродился: низкорослый, некрасивый, с узким лбом или с одним глазом, но героем романа его делает не это.

Для женщин этот принцип работает, надо сказать, в меньшей мере: красота женщины воспринимается, с одной стороны, как нечто данное ей свыше (или от дьявола!), с другой — как нечто, к чему она не имеет никакого отношения, уродилась такой. Но в целом и главных героинь-женщин в «новом романе» почти нет, а те, что есть, обычно проходят путь от «молодая и красива» к"зрелая, мудрая, но увядшая«. Вспомним, что молодость у женщин кончалась лет в двадцать-двадцать пять, редко позже, а жизнь-то ещё вполне себе не кончилась!

Тот же подход проявляется и в живописи: художники теперь ищут не идеальную, а естественную натуру. На портретах XV-XVII веков мало людей, которых мы могли бы назвать красивыми, но это именно такие люди, какие жили тогда. Они такие и были — настоящие. Как настоящие рыбы и бабочки на голландских натюрмортах.

5. Классицизм: внутреннее — наружу!

О причинах классицизма я рассуждать не буду, все в школе учились. Для нашей темы тут важны два момента. Во-первых, классицизм обернулся назад к античности, а в античности, как мы помним, герои всегда красивы. Во-вторых, классицизм — любитель аллегорий, когда внутреннее содержание понятия или объекта всегда «выступает наружу» через внешнюю оболочку. Поэтому вновь, к радости любителей античности, возвращается деление на хороших и плохих героев, а различить их проще всего... по облику. Хорошие красивы, плохие уродливы.

Уродство плохих может быть и не грубо физическим: например, их манеры могут быть ужасны, их слова — грубы, а мысли, которые герои классицизма любят проговаривать вслух, исполнены мрачных намерений. Не промахнёшься, в общем. А ещё хороший герой никогда не выбирает между хорошим и плохим поступком: он выбирает между хорошим и хорошим. Но хорошие-то они только для других, а для него все варианты приводят куда? Правильно, к трагичному концу. Среди жанров литературы снова впереди всех драма, на этот раз в виде трагедии.

6. Романтизм: на лицо ужасные, добрые внутри

Один из идейных столпов романтизма — контраст во всём. Противостояние личности и общества, человека и бога, добра и зла, любви и ненависти, чести и вероломства... ещё не надоело? Хорошо, остановимся на этом, хотя список важных для романтиков противоречий мог бы занять не одну страницу. В первую очередь противоречия эти выражаются во взаимодействии героя и окружающего мира, но — впервые! — они находят место и в самом герое. Вернее, в его образе.

Часто романтические герои поэтому, помимо благородных красавцев, ещё и неблагородные красавцы и благородные некрасавцы. Под влекущей внешностью может таиться ад, а под неказистым фасадом — прекрасная душа (вспомните Феба и Квазимодо в «Соборе Парижской Богоматери»). А отсюда появляется популярный романтический конфликт: подмена благородного красавца мерзавцем в его личине (этого много у Гофмана).

К женщинам, как водится, все эти приёмы относятся в меньшей мере, но уж здесь романтизм не знает полутонов: либо ангел во плоти, либо исчадие ада и Вельзевул в юбке (особенно когда юбку снимает). Впрочем, женщина в роли главной героини в романтических книгах почти исчезает.

7. Ранний реализм: всё по правде

А когда в европейской литературе разыгрался реализм образца XIX века, во многом образ героя возвращается к тому, что уже было достигнуто в XVII в. Герой, каких миллионы, — не идеальный, противоречивый и, как следствие, не имеющий в своём образе ни чисто ангельских, ни чисто дьявольских черт. Это важно: противоречия теперь проникают не только в отношения героя с миром, но и во внутренний мир самого героя. Он уже не просто что-то там олицетворяет — он проживает свою историю, меняясь под действием разных обстоятельств. Отсюда и одна из любимых тем раннего реализма: преодоление противоречий внутри личности, выход из череды страданий или невозможность такого выхода. Преображение героя не по прихоти судьбы, а в результате его усилий или хотя бы его активных действий. Преображение (из плохого в хорошего) нам показывали и классицисты, но там оно совершалось методом «бах!» — и вот перед нами раскаявшийся злодей, обычно за минуту до смерти.

Что же в итоге? Героя уже нет нужны идеализировать, он интересен и таким, неидеальным. А значит, и образ его может содержать как прекрасные, так и отталкивающие черты, а может и вовсе не содержать ничего примечательного. Образ, особенно внешний, всё больше оторван от содержания личности. А если встречается герой, который, говоря нынешним языком, «доносит месседж» своим внешним видом, почти всегда это наследие романтизма. Примерно в это же время авторы начинают позволять себе то, что раньше встречалось крайне редко: они шутят над протагонистами. Это не насмешка, не сатира, а мягкий юмор (тут просто отсылаю к «Пиквикскому клубу»). В прежние эпохи это было бы кощунством, разве можно хихикать над идеалом!

8. Поздний реализм: не верь глазам своим

К началу ХХ века реализм уже настолько сложен, что я скажу только об одном из его признаков, касающемся образа героев. Герой, даже протагонист, по-прежнему не идеален, но его образ начинает играть новую самостоятельную роль, не ту же, что в ранние эпохи. С образом можно играть, открыли вдруг писатели. Можно скормить читателю привычный шаблонный образ, а потом — вжух! — разрушить его, показав, что на самом деле таилось под знакомой маской. Мастером таких игр был, например, Честертон (загляните в рассказы от отце Брауне — всё станет ясно). Вообще стандарты и испытанные приёмы старой традиции становятся для писателей ХХ века полем для сложных игр, и особенно это касается устойчивых клише в образах героев.

Поэтому облик героя в ХХ веке на продолжает что-то говорить — но вот что именно? Иногда, чтобы понять это, надо знать, на чём он основан. И да, протагонистами, самостоятельными героями уже в полном праве становятся женщины. Этот вопрос я как-то исследовала отдельно, но здесь углубляться в него не буду. Скажу только, что герои-женщины (сознательно не пишу «героини», чтобы не проводить борозды между мужскими и женскими образами) теперь уже описываются точно так же, как герои-мужчины: без всяких «чистых ангелов» и «дьяволиц во плоти».

И ещё одно важное новшество принёс нам ХХ век: всё чаще ключевыми для образа героя становятся не оценочные признаки (добрый/злой, хороший/плохой), а безоценочные свойства: умный, хитрый, влюбчивый, упрямая, капризная, одинокая... Это не хорошо и не плохо, это просто признаки человеческой натуры. И это тоже отражается в образах героев: внешность больше не символ, да и вообще она становится всё менее важна.

9. Современность: в когтях у сказки

Современный автор стоит на верхушке очень длинной предшествующей традиции. Причём не каждый осознаёт, что абсолютно большая часть этой традиции принадлежит временам дописьменным — эпохе устного, фольклорного, кодифицированного повествования. Эти архетипы проглядывают в нас постоянно, они настолько привычны, что мы вполне способны их не замечать. А поскольку предшествующие архетипы с развитием литературы не умирают, а просто немножко отходят в тень, то проявиться может любой из них, причём часто помимо нашей воли. Упрощая, можно сказать, что какую традицию мы лучше знаем, та и проступает в наших собственных работах.

Сейчас модно рассуждать о том, что герой должен быть наделён каким-то недостатками, мол, без тёмных пятен солнце не светит. Видите, как проникает в наше сознание сказочный архетип? Мы хотим смешать «хорошее» с «плохим». Сказка этого не позволяет, это мы знаем с детских лет. Но деление человеческих свойств и качеств на «хорошие» и «плохие» — это ведь архаика. XIX и XX века показали нам, что можно обойтись без этих полярных оценок, и тогда образ героя будет по-настоящему живым.

Но если вы тяготеете к архаике — пользуйтесь этим смело, и ваши герои будут архетипично древними, эпическими, их будут разрывать противоречия, будто титанов, колеблющихся между тьмой и светом. Это тоже метод! На таком подходе построены образы многих супергероев: они прекрасны, потому что они супер-. В то же время игра на неидеальности образа «супер-» встречается: Халк крушить!

10. Итоги

Всякий метод хорош на своём месте. И то, что при оценке образов героев мы непроизвольно поминаем антитезы «добрый/злой» и «хороший/плохой», показывает, что традиция жива в нас. Она разнообразна, и, желая опереться на любой её пласт, мы вполне можем это сделать, надо только читать побольше и разного. Просто из любопытства открыть какой-нибудь татарский народный эпос или немецкий рыцарский роман, или плутовскую новеллу, или сентиментальный романец про бедную сиротку... Всё это вокруг нас, оно живо и может нам помочь.