Не забудь

Не забудь

Артём вытащил из кармана последнюю мелочь. Пересчитал замёрзшими пальцами. Восемь рублей. И сунул обратно. В ларьке за углом продавали пирожки — чёрствые, на прогорклом масле — но даже на один не хватало.
Пахло потом, железом и сгоревшим жиром. Город дышал, как открытая рана.

Он постоял, прижимая воротник к лицу. Прохожие скользили мимо, каждый со своим голодом, своими дырами внутри. Многие даже не замечали, что давно стали пустыми.

На перекрёстке, в тени покосившегося дома, толпились люди. Очередь. У входа — ржавый кусок фанеры, криво прибитый: «Благотворительная столовая №6».

Артём ощутил, как желудок сжался в узел. Он стоял минуту, две, три. Стоял и ненавидел себя. За слабость. За страх.
«Ты что, нищий? Жалкий побирушка? Ты учил детей Пушкину, чёрт возьми!»

Ветер заползал в рукава. В голове застучала фраза: «Или идёшь и ешь, или сдохнешь.»

Когда очередь шевельнулась, он сделал шаг вперёд. Потом ещё один. Он не хотел — но тело сделало выбор за него.

«Ты меня не забудешь?» — вспыхнуло в памяти. Однажды, держа в ладонях крошечную детскую руку, он поклялся: «Я никогда не забуду тебя. Что бы ни случилось.» И тут же всё погасло под тяжестью голода и ветра.

В проёме пахло чем-то кислым, сгнившим. Внутри запах раскрывался — варёная капуста и едва уловимые нотки мясного. Люди сидели за обшарпанными столами, молча хлебая из пластиковых мисок. Голов не поднимали. На раздаче стояла женщина в грязном фартуке — или не женщина… Движения у неё были механическими. Чётко и только по делу.

Артёму сунули миску, ложку. Он двинулся вдоль столов.

Похлёбка в миске была мутной, серовато-жёлтой. На поверхности плавали рваные куски чего-то волокнистого — не то мясо, не то кожа. Запах уже не смущал. К запаху он привык.

В желудке заскулило. «Либо ешь, либо сдохнешь.»

Артём зачерпнул ложку. Горячее месиво обожгло губы. Почти безвкусное, как бумага. Только потом, когда всё пролезло глубже, во рту почувствовалась странная горечь, заставившая его скривиться.

Он и её проглотил. Ещё ложка. Ещё.

«Ты что-то забыл?» — мелькнула мысль. Быстро. Ненавязчиво.

«Что-то важное... Только что?»

Артём нахмурился, застыл с ложкой у рта. Мысль скользнула между пальцев и лопнула. Он ещё долго сидел, глядя в остывающую бурду.

«Вот оно. Нащупал. Имя старшей дочери его лучшего друга… Они ещё с моей часто играли. Как же её звали? Маша? Оля?»
Растворилось.

«А может никогда и не знал?»

Он поднялся и пошёл к выходу.

На улице стемнело. Артём шёл, пригибаясь от ветра, пряча руки в рукавах. Живот налился тяжестью, будто там разбухала гнилая тряпка.

«Домой… Сейчас бы домой. Только бы доползти.»

Он свернул в соседний переулок — и на секунду застыл: «Куда дальше?»
Справа дом с выбитыми окнами. Слева облезлая многоэтажка.

«Чёрт, что со мной? Я ж тут сто раз ходил.»

Он выбрал левый. Почти наугад. Поднялся на второй этаж, остановился перед дверью с облупленной краской. Нащупал в кармане ключи. Долго возился с замком — пальцы дрожали.

За дверью встретила тишина. Однокомнатная нора: матрас на полу, стул, стол, лампа. В углу валялись стопки потемневших книг. На стене — прошлогодний календарь. Так и остался.

Артём прислонился к двери, медленно осел на пол. В голове стоял гул. Он закрыл глаза и представил, как ест ту похлёбку.

***

Он проснулся от холода. Сквозь щель в окне тянуло сыростью. Он долго лежал, уставившись в грязный потолок.

«День недели... Какой сегодня день? Понедельник? Четверг?»

Он поднялся. Сделал несколько кругов по комнате. Не сразу, но заметил: на столе лежала записка. Его почерк. Только смысл...
«Не забудь. Сегодня в три.»

«В три? Что в три?»

Он попытался вспомнить — и тут же наткнулся на пустоту. Имена, адреса, встречи — всё перемешалось в голове.

«Я не пьян. Я не кололся. Что за чёрт?»

Он вытащил книгу из-под стола. Открыл. Буквы прыгали перед глазами, сливаясь в одно чёрное пятно. Он помнил, что когда-то это умел — читать. Но теперь каждая строчка давалась с трудом. Если вообще давалась.

Он в спешке натянул грязную куртку и выбежал на улицу. Воздух резанул лёгкие.

На автомате он пошёл в сторону центра — туда, где теплее, где больше людей, где легче раствориться.

В груди росло тяжёлое чувство: что-то с ним происходит. Что-то очень неправильное. Но сейчас это только мешало. Важно было двигаться. Не думать.

***

Целый день Артём мотался по городу.

Очереди в центрах помощи были такими, что люди лежали прямо на асфальте — в растянутых свитерах, поверх коробок. Очередь начиналась с них.

На рынках нищих даже слушать не хотели:

— Работа? Какая к чёрту работа? У нас своих хватает! Здесь каждый второй — грузчик.

К вечеру ноги гудели, руки дрожали. Нервные тики на лице выдавали усталость и злость. Где-то внутри бурлило тупое желание: снова туда. К похлёбке.

Он сопротивлялся. Но недолго. Ноги сами понесли его обратно. К тем самым развалинам. Он больше не ждал, что вспомнит.

На этот раз очередь была короче. Молча стояли те же полуживые люди: пустые лица, шатающиеся фигуры.

Раздатчица встретила его странной полуулыбкой. Он отвёл глаза.

В миске плескалась та же тёплая жижа. Только сегодня она была гуще и пахла сильнее. Тошнотворнее. Артём заткнул нос рукавом, сделал первый глоток. Сразу потемнело в глазах. Он почувствовал, как что-то внутри него поддалось и впустило. Он не знал — что именно. Но это больше не требовало ответа. Всё, что от него ждали — это чтобы он открыл рот.

***

Изморось впилась в лицо, будто иглы. Прохожие скользили мимо. Никто не смотрел в глаза. Никто его не замечал. Улица засасывала его, вбирала в себя, делала частью этого пустого пространства между домами.
Он точно знал маршрут: парк, подземка, три квартала до дома. Но стоило пройти под бетонным сводом — и всё пошло наперекосяк. Поворот — и снова тупик. Поворот — и опять те же развалины, тот же облупленный фасад с разбитыми окнами. Вокруг раскинулись улицы, которых не должно быть. Дома — перекошенные, как каракули безумца, ожившие в бреду, освещенные тусклым кровавым светом фонарей.

Он остановился. На секунду стало совсем тихо. Даже ветер стих.

Он попробовал вспомнить: «Как выглядит его квартира? На каком она этаже? Какой у входной двери код?»
Ничего. Пустота. Огромная, равнодушная, тяжёлая.

Он всё ещё шёл, но лица вокруг перестали иметь значения. Словно и не лица это были, а маски, расплывшиеся в темноте.

К утру он завалился в подвал первой попавшейся заброшки. Лёг прямо на голый бетон. Сжался в комок. И уснул, дрожа от холода и безысходности.

Перед тем, как провалиться в забытьё, он шёпотом спросил сам себя:

— Как тебя зовут?

Ответа не было.

***

Он проснулся от запаха. Резкий, вонючий, как от падали, но с примесью гари и… чего-то родного. На потолке тлел голый патрон.Среди груды мусора что‑то шевелилось — человекообразное, если это всё ещё можно было назвать человеком.

Тварь сидела на корточках у ржавой трубы. Шкрябала пальцами бетон, пытаясь выцарапать что-то. Изредка всхлипывала — сипло, в нос. Лохмотья свисали с её плеч, обнажая кости; кожа была бледной и шероховатой. А глаза… черные бездны, метались, не сводя взгляда с Артёма.

Он пошевелился — и тварь мгновенно захрипела:

— Ты... тоже... забыл?

Артём не смог подняться сразу. Голос едва выдавился:

— Кто ты?..

Существо хрипло выдохнуло:

— Я… был… кем‑то. Дом… мать… работа… Я знал… помнил… любил…

Оно замолчало, уставившись в пустоту. А потом медленно, скрипя суставами, поползло к Артёму.

— Пока ты помнишь — ты живой!

Синие пальцы, ободранные до мяса, протянулись к нему.

Артём вскочил и бросился к выходу. А где-то за спиной ещё долго скрипело:

— Не забудь... не забудь... не забудь...

***

Ноги вели его по знакомому маршруту. Шепот снова проскользнул в ухо: «Там… дадут… нужное…»

***

Из глубины зала доносился отвратительный хлюпающий звук — как будто месили суп не из мяса, а из живых костей и хрящей.

Очередь к окошку растянулась из таких же — сутулые, серые, дрожащие. Когда он подошёл, на поднос плюхнули тарелку.

Масса тянулась с ложки, как слизь. Каждый глоток отзывался в животе судорогой. Он закашлялся, затрясся, но продолжал глотать.

«Почему я здесь?»

Ответа не было. Только липкая сладость забвения, разливающаяся в голове.

***

Артём плёлся, еле волоча ноги, словно тащил за собой мешок с мёртвым телом. Всё вокруг выглядело знакомо: выбоина в асфальте, облезлая лавка, липкая ручка подъезда. Он поднялся, дрожащими пальцами нащупал ключ.

Дверь распахнулась.

Но вместо квартиры — столовая.

Те же длинные столы. Те же миски с серой жижей. Тот же запах…
Артём попятился, но сразу наткнулся на преграду — очередь сзади уплотнялась, превращаясь в живой коридор из тел, без начала и без конца.

Похлёбка — перед ним. Тарелка уже стояла на подносе. Дрожь пробежала по телу. Это был не страх, не отвращение. Что-то крупное, рвущееся наружу. Узел с нервами, сорвавшийся с цепи.

Он оттолкнул поднос.
— Где кухня? — хрипло выдавил он. — Где…
Тишина.

Он побрёл вдоль столов. Сквозь ряды голов, опущенных, как на поминках. Сквозь жуткую серенаду из жевательных звуков.

Наконец — неприметная дверь сбоку. Над ней тускло мигала лампа.

«Персонал», — гласила облезлая табличка, будто обглоданная.
Он толкнул дверь.
За ней — кишкообразный коридор. Влажные, мясистые стены с дрожащими венами под кожей. Под ногами хлюпало, пол проседал под каждым шагом. Свет мигал, заливая всё кровавыми пятнами. Воздух тяжёлый, как на скотобойне. В нём было что-то… человеческое.

Артём двигался вперёд, прижимаясь к стенам. Свернул за угол — и замер перед массивной железной дверью. Ручки не было. Только замызганный глазок. Из-за двери тянуло горячим паром.

Он приложил ладонь. Дверь поддалась и со скрипом приоткрылась. Кухня. Но не та, которую он ожидал увидеть.

Посреди зала стояли огромные котлы. В каждом бурлила густая масса.

Вдоль стен — необычные аппараты, похожие на мясорубки, только с присосками и иглами.

Рядом стояли люди — или то, что от них осталось. Без волос. С голыми, блестящими черепами. Один за другим они подходили к устройствам.

Артём замер.

Один из них оказался под иглами. Те воткнулись в голову. Тело дёрнулось. Из черепа с шипением потекла белая слизь. Через трубы в приёмник. И в конце концов сливалась в котлы.

Запах вывернул ему желудок. Он согнулся пополам, давясь рвотой. Но продолжал смотреть. Он не мог иначе.

Они больше не были людьми. Их тела размягчились, растеклись. Шевелились, как куски теста, тая от жара и перетекая в чан. Они улыбались. Широко, бесформенно.

Кухня зашевелилась. Заколыхалась. Стены взревели низким, потусторонним стоном.

Его очередь приближалась.

***

Артём вырвался наружу.

Бежал. Дома вокруг текли, как жир. Вязкие стены, тянулись к нему, как языки. Один фонарь вдруг согнулся и плюнул сгустком крови ему в спину.

Бежал. Туда, откуда шёл густой тёплый запах — тошнотворный и сладкий. Как труп в пекарне. Как если бы пирожки начиняли человеческой плотью.

Бежал. Двери были открыты настежь. Они ждали. Стояли у входа, плотно прижавшись друг к другу, слегка покачиваясь. В ритм, доносившийся изнутри.
Выбора нет.

Или его никогда не было.

Он сделал шаг вперёд. И ещё.

Пальцы сами сжались в кулаки — но в них не было силы.

Когда он вошёл, всё погасло.

***

Перед ним — деревянная миска. Серое тесто прилипшее к пальцам. Он месил его, как научили... Кто?

Имя вспыхнуло — родное, тёплое...

«Не забудь... пожалуйста...» — шептал голос. Детский.

Артём судорожно сжал пальцы, пытаясь удержать искру. Но воспоминание расползалось в вязкой серой жиже.

Он попытался крикнуть имя.

Не смог.

Он просто продолжал месить.

И месил.

И месил.

Масса под руками дернулась. Он отшатнулся. Тесто набухло, заворочалось — изнутри медленно показалась крохотная ладонь. Детская. В ссадинах. Под ногтями — чернила.

Он всхлипнул. Он держал эту руку, когда давал клятву. Когда ещё знал, как его зовут.

— Пожалуйста… — прохрипел он.

Но ладонь дрогнула и ушла назад, в тесто. С тугим, влажным звуком.

Он застыл. Попытался удержать тепло. Голос. Лицо.

Пусто.

Имя. Глаза. Смех.

Пусто.

Он забыл.

Пальцы снова нырнули.

Месить.