Недобрые вести

Прим. автора: Пятнадцать страниц фикбука... 40 000 знаков на АТ. Целый авторский лист на одну главу, состоящую целиком из мистики и моих первых попыток в хоррор в стиле Лавкрафта. Приятного всем чтения, и надеюсь у меня вышло не напугать, но заинтересовать читателя.

«Невозможно доказать то, во что всë равно не поверят.»

Г.Ф. Лавкрафт, Дагон

Клацанье когтей, протяжное сухое карканье — вороны были везде. Чёрные перья покрывали каждый кусочек просторной комнаты на вершине почтовой башни. Птицы беспокойно галдели, перепрыгивали с одной жерди на другую, сбивались в группки. Перья падали на пол, овитый светом полной луны, словно огромный глаз нависшего над особняком великана. По ступеням застучали шаги, и на пороге появился старик с короткой бородой.

— Что вы тут расшумелись? — Смотритель за птицами огляделся: разбросанные перья, волнующиеся птицы. Он поднял голову и луна осветило изрезанное морщинами лицо. В первый раз за долгие годы на своём посту у него по спине прокрались мурашки. Сердце беспокойно зашлось в груди, но он всё равно прошёлся вдоль жердей, успокаивая птиц. Увидев знакомого они затихали, и вскоре всё умолкло.

— А тебя я что-то не припомню, — старик задумчиво пожевал губы. Крупный ворон, полностью чёрный, будто пятно тени в углу, смотрел на него яркими глазами.

Старый смотритель протянул руку и почесал тому под клювом; птица довольно сощурилась, и закаркала. Затем он прошёлся возле птиц ещё раз, но всё было спокойно. Тогда он спустился обратно к себе, в маленькое помещение прямо под комнатой с птицами — уютное, с низким потолком и пропахшее кожей, смолой и птичьим духом. В камине потрескивали поленья. Последние месяцы его мучила бессонница, и вместо сна он всю ночь просидел над письмом дочери.

Вильгельм закрыл за собой дверь и защёлкнул задвижку. Проковылял к старому столу и сел на стул. Недорогая бумага, тщательно выведенные изящные буковки слов знакомым почерком любимой дочери, так давно уехавшей из старого особняка их господина. Он водил по ним старыми узловатыми пальцами, напоминавшими корни деревьев и тихо, себе под нос, бубнил. Вновь и вновь перечитывая одно и тоже, пока слёзы не начинали застилать уставшие глаза и в голове всё не мутилось от усталости. Тогда он шёл спать и потом рано вставал, разбитый и усталый. Старые кости ныли от прошедших годов и болезней — всего две зимы назад он мог управляться с лошадью, а теперь с трудом поднимался по лестнице наверх.

Вороны опять закричали: он прислушался к раздававшемуся сверху шуму и ушам почудился тихий шёпот. Будто ветер загулял по камням, слабо и неслышно. Вскоре опять опустилась тишина, и старый Вильгельм задумчиво нахмурился: он сообщит господину о странном поведении птиц ночью, даже если тот поднимет старика на смех. Лучше уж перестраховаться, чем потом оказаться по колено в нечистотах.

Он глядел на трещащие в огне поленья и медленно засыпал — завтра у него будет ломить спину и суставы, ведь он уснёт на стуле, но сейчас его это не волновало. Он так устал.

Сверху опять загалдели птицы. В третий и последний раз за ночь.

***

Перо заскрипело по бумаге, выводя неаккуратные буквы. Руки у старика подрагивали, но он продолжал писать, даже если было тяжело и пальцы болели от усталости. Он поставил небольшую подпись в самом углу — «Вил», и оставил чернила сохнуть.

Вороны опять шумели. Птицы постоянно галдели уже с неделю и их беспокойство, казалось, только множилось. Вчера вечером он не досчитался двух пернатых, хотя всего за пару часов до этого лично кормил их по расписанию. Ни перьев, ничего, они просто растворились. Он бы не обратил на это внимание, но слишком уж много странностей творилось в эти дни.

И ему никто не верил. Господин Харел — остролицый человек с пышными усами — не обратил на его волнение ни капли внимания.

— Это просто птицы, Вильгельм, от старости у тебя помутился рассудок, — было обидно до чёртиков, но он смолчал и ушёл обратно в свою коморку.

Когда ночью сверху опять был шум, он не вышел. Вильгельм сидел, сжавшись в кресле, с кинжалом в руках и слушал. Он слышал среди птичьих криков и шелеста крыльев шёпот, прямо как тогда, в первую ночь. Слова, на неизвестном языке, от одного звучания которых у него мурашки бежали по коже. Потом залаяли собаки. Он не засыпал до рассвета, пока шум не стих.

Утром во дворе было столпотворение. Он увидел крупную фигуру охотника Мэйсона, с всклокоченной бородой и совершенно бешеными глазами. Он кричал на Дюваля Харела, младшего сына господина, а вокруг стояла, должно быть, вся прислуга. Вильгельм подошёл поближе, шлёпая ботинками по вязкой осенней грязи. Холодный промозглый ветер царапал кожу; солнце скрылось за серыми тучами и выглядывало лишь самым краешком, освещая возвышающиеся в отдалении деревья. А ещё пахло дождём и кровью, будто кого-то сначала искупали в реке, а потом выпотрошили.

Дюваль — стройный молодой парнишка пятнадцати лет от роду — попытался проскользнуть мимо взбешённого Мэйсона, но большая красная ладонь ухватила его за шиворот. В толпе кто-то охнул.

— Не смей даже идти в лес, мальчишка!

Парень хлопнул здоровяка по руке и завертелся, пытаясь выбраться. Затрещала ткань и Мэйсон остался стоять с воротником в руке.

— Что на тебя нашло, старик? Ты же обещал отцу, что покажешь мне, как с псами управляться? — голос у него был звонкий и юный, Вильгельм подошёл ещё ближе и аккуратно протиснулся мимо сгрудившихся наблюдателей.

— Передохли все собаки, парень, а сейчас ты замолчишь и мы пойдём к господину Харелу!

По толпе загуляли шепотки: «как сдохли? Вчера только бесновались под окнами!»

У Вильгельма по спине побежали мурашки и похолодели руки. Он тоже слышал, как надрывали глотки собаки ночью, что даже ворон слышно не стало, но ведь здоровые же все были! Лорд недавно только на охоту выходил, псы носились по лесу и знать ничего не знали о немощи.

Сначала вороны, теперь гончие… Какого дьявола?

Старик проследил, как Мэйсон с почти висящим на нём Дювалем ушли в замок. Остальные уже разошлись, и только его одинокая фигура осталась во дворе.

И вместо того, чтобы вернуться на своё место и забиться в самый тёмный угол, а потом молиться всем богам Тизии, он решил рискнуть.

Псарня провоняла кровью до самого основания. Это было небольшое одноэтажное здание с соломенной крышей и обычно запираемое на простую защёлку. Сейчас дверь была на распашку и Вильгельм с кряхтением присел рядом. Вся внутренняя часть была покрыта царапина и сколами, шедшими хаотично в двух местах: на уровне его плеч, выше защёлки и почти у самого пола. Земляной пол был разрыт когтями у самого порога, и теперь здесь была небольшая яма в шаг шириной.

Он перешагнул яму; внутри было тепло, и запах стал только хуже. Металлический привкус крови угрюмо осел на языке и Вильгельм закашлялся, с трудом переборов желание выйти обратно.

Затошнило.

Он снял масляную лампу с крючка и, повозившись несколько минут, добился огонька. В псарне было всего несколько окон — маленькие, вырубленные прямо в стене, и закрытые пропитанным жиром пергаментом, через который можно было увидеть силуэты деревьев возле псарни. Последние два из них, которые пропускали свет к помещению с псами, были снаружи завалены землёй. Кажется Мэйсон жаловался на разрывы в пергаменте и проскальзывающие внутрь сквозняки, но господин Харел нового ему не выдал и охотник просто засыпал всё почвой и соломой.

Огонёк лампы разгонял тьму; Вильгельм огляделся: тени блуждали по стенам и потревожено дёргались, когда огонь мерцал. Запах здесь был ещё более мерзкий, чем в коридоре, но самое худшее было на полу.

Земля вся была в тёмных пятнах, а псы лежали сброшенные в углу в кучу — должно быть их туда сложил охотник. Он увидел следы на промокшей почве — крупные Мэйсона, множество собачьих и… Старик подошёл поближе и опустил лампу совсем близко к земле.

Неглубокие следы с узкой подошвой сапог — но разве он не первый, кто сюда зашёл? Вильгельм не видел, чтобы кто-то из слуг заходил в псарню. Да и по виду они уже были старые, наверное ещё с ночи остались, хотя опытным следопытом он не был. Он время-то понял лишь потому, что поверх некоторых из них пролегали широкие охотничьи следы.

Псы выглядели жутко. Горло у них было разорвано и тёмные кровавые пятна пачкали шерсть собак. Дюжина глазниц без век и с вырванными глазами слепо пялилась на старика с лампой. Касаться их Вильгельм не решился, его пробирало морозом от одного вида этого кошмара и оставаться здесь больше не хотелось.

Он быстро проковылял обратно, затушил лампу и повесил на крючок, а потом вырвался на свежий воздух и наконец вздохнул полной грудью.

Перед псарней уже стояли Мэйсон, лорд Харел и его сын, Дюваль. Три пары глаз одновременно остановились на нём.

— Что ты здесь делаешь, Вильгельм? — спросил господин, голос у него был глубокий и спокойный, но тон не предвещал ему ничего хорошего.

— Смотрел на псов, милорд… да только лучше бы не видел.

Лорд Харел нахмурился и коротко глянул на Мэйсона, с всё ещё покрасневшим от гнева лицом. Дюваль переминался в стороне, с интересом поглядывая в тёмный проход с распахнутой дверью.

— Значит, Мэйсон не преувеличивал. Можешь идти, Вильгельм, тебе здесь делать нечего, — троица прошла мимо старика. Он проводил их взглядом, пока внутри псарни не загорелся огонёк лампы и только потом поковылял обратно в коморку.

Вильгельм костями чувствовал, что всё так просто не закончится. И искренне хотел быть не прав в этот раз.

***

— Мы не будем слать никаких писем, Вильгельм! — рука лорда хлопнула по столу и посуда задребезжала. Он смотрел на него прищурив глаза, сжав губы в тонкую нитку. Вечно аккуратные усы от гнева встопорщились, причёска чуть сбилась. Старик открыл рот, чтобы протестовать в очередной раз за эту неделю, но его прервали.

— Молчи, Вильгельм, богов ради, просто молчи! Я устал от твоей подозрительности! Ты образованный человек, а не чернь суеверная, что за сказки?! Сдохли псы и хоть пекло у них на могиле разгорись, что с того? Вороны кричат? Они чёртовы птицы, Вильгельм, они и должны кричать! Не желаю слушать твои бредни, пшёл с глаз моих!

Он махнул рукой и оскорблённый старик, сгорбив спину, повернулся прочь. Дюваль, бледный и непривыкший к такому поведения отца напряжённо замер в кресле, и только серые глаза быстро моргали. Вильгельм вышел из зала, и, пройдя до самой лестницы наверх, с размаху саданул кулаком по стене! По руке скользнула боль, но он даже не заметил ссадины на коже — внутри всё дрожало от гнева и обиды.

«Почему вы не можете просто меня послушать?!»

Он пошёл наверх придерживая ушибленную руку другой. Уже на середине лестницы у него заболели колени и Вильгельм снова и снова проклинал своё дряхлое тело. Как было хорошо, когда он ещё мог бодро ходить по замку, гордо расправив плечи! Кости посыплются, если попробует теперь — что же это ему так не повезло… ещё и вся эта чертовщина. Он бы многое отдал за возможность быстро двигаться: с каждым днём ощущение потери, того, что он не успевает всё росло и росло. Всё было связано, а он, глупый старик, не мог всё соединить в одну картину.

С каждым прошедшим днём он всё хуже спал. Мучившая его бессонница, казалось стала только страшнее; он прикрывал глаза, но чувство тревоги не желало никуда уходить. И Вильгельм сидел возле камина по ночам, прислушиваясь к звукам сверху. Вот только их больше не было: постоянный шум, ставший привычным спутником его одинокого страха, исчез. И это пугало его ещё больше. Птицы успокоились, стоило этой бойне с гончими случится, и больших доказательств тому, что он прав и быть не могло. Вильгельм перестал ходить наверх к птицам, завывания ветра в башне напоминали ему о слышанном в прошлые дни шёпоте, а ещё это ощущение…

Он чувствовал что кто-то смотрит ему в затылок.

Оборачивался, устраивал свои «засады», заходя в угол и потом резко меняя направление. Но никого не было, а ощущение не проходило. Чувство пропадало только в его комнате, где он мог хоть чуть-чуть расслабиться и дать старым костям отдохнуть.

Старик попросил слуг приносить ему еду: кухарка Марта — дородная женщина с жидкими русыми волосами, была недовольна, но увидев его состояние смягчилась и начала посылать мальчишек из детей слуг таскать ему еду. Он был ей сильно благодарен, благо хоть аппетит у него оставался прежним и бессонница на это не повлияла.

Теперь Вильгельм бывало засыпал днём, иначе его просто валило от усталости после бессонных ночей. Лорду Харелу было всё равно: письма слать в ближайшее время он не собирался и без каких либо забот предавался расслабленному отдыху. Несколько раз он позировал Дювалю для его картин, но сын Харела, похоже, не закончил ни одной из них за всё время. В отличие от отца он был беспокоен.

«Бедный мальчик» — Вильгельм бы с удовольствием убрал парня из особняка и отправил куда подальше, да хотя бы в Срединный утёс да только ощущение, что в дороге что-то случится его не покидало. Мальчиком рисковать было нельзя, он бы себе этого не простил. Нужно было брать всё в свои руки, даже если от страха ноги к земле прирастали.

После пары часов отдыха, он направился наверх, к воронам, сжимая в руках тубус с завёрнутым внутрь письмом.

Ветер ударил ему в лицо, а вместе с ним запах птичьего помёта. Его поприветствовали протяжным карканьем, громким словно удары колокола; у него зазвенело в ушах.

Десятки чёрных глаз следили за его фигурой; он протянул руки к одному из почтовых, крупному ворону с живыми глазками и привязал к лапам послание. Ворон недовольно каркнул и уставился на него:

— Лети в Срединный Утёс, дом Бургмистра, — птица издала ещё один звук и выпорхнула наружу. Вильгельм лишь надеялся, что всё пройдёт хорошо — до города здесь было не так далеко, всего неделя, но если гнать лошадей, то можно и быстрее. Коли градоначальник откликнется, то стража себя долго ждать не заставит.

Он молился, чтобы так и случилось.

Ночью он впервые за несколько дней смог уснуть спокойно, может от усталости, а может его старый разум хоть немного успокоился. Вильгельм видел странное место; стены изгибались, менялись и перестраивались. Он стоял на какой-то поляне, где зеленела нежная луговая трава, а ещё…

— Папа! — Его дочь тоже была здесь. Прямо такая, как он её и помнил — живая, бойкая, словно горный ручей. Свои тёмные волосы она собирала в узел на затылке, на лице играл румянец. Глаза, такие же, как и у него, с радостью осматривали лицо старика.

— Ирма?

— Да! — детский голосок заиграл новыми красками. Ей на вид было лет десять, но что-то казалось ему неправильным. Вильгельм постарался вспомнить, но ничего не вышло, как отшибло.

Он почти успел подойти и обнять дочь, как всё вокруг изменилось и…

Старик подскочил на кровати, схватившись рукой за голову: боль раскалывала затылок на части. Что-то стягивало кожу под носом и возле губ, во рту стоял металлический привкус. Он провёл пальцами под носом и взволнованно нахмурился — на пальцах темнела засохшая кровь.

Вильгельм поднялся и проковылял к сосуду с водой на столе, налил в глиняную чашку и попил. Жидкость освежающей волной прошлась по горлу и смыла гадость с языка. Он тяжело опустился на стул и приложил холодные руки ко лбу; боль постепенно проходила и становилось чуть легче. В голове ещё мелькали картины сна, маленькой девочки с живыми глазами да только одна мысль не давала ему покоя.

Его дочь уже давно не ребёнок — в прошлом году ей минуло двадцать пять и она находилась от особняка Харела больше чем в месяце пути.

Уснуть снова он уже не смог, так и просидев на столе, посматривая в окно на занимающийся рассвет и красное небо на горизонте над острыми верхушками сосен и елей.

***

Сны не закончились. Каждый раз, когда он засыпал — не важно был ли то день или ночь — Вильгельм встречал свою дочь. Ирма не менялась — десятилетняя девочка в простом платье, которое он когда-то подарил ей. Различались лишь места: ручей, их старый дом, его коморка в особняке Харела. Один раз она встретила его в густом лесу и от того сна у него всё ещё по коже бежали мурашки.

Старик не понимал, что это такое. Нет, он не был дурак — то, что пришло в особняк и запугало его до болей в сердце теперь взялось за него. Связать даже ему это было не тяжело: ощущение чужого взгляда, прекратившийся вороний шум, а теперь ещё и сны с дочерью. Оно что-то хотело от него, может свести с ума, убраться отсюда и никогда больше не появляться — он не имел не малейшего понятия. Вильгельм уходить не собирался, ему нечего терять, а если он сможет спасти хоть кого-нибудь из живших здесь, то ему будет достаточно и этого.

Он не хотел умирать бесполезным стариком. Хоть кто нибудь его запомнит, кроме дочки.

Когда он спустился вниз, то заметил крупную фигуру охотника Мэйсона с запачканными руками.

— Мэйсон? — мужчина резко повернулся, глаза наткнулись на стоящего у лестницы Вильгельма и он будто стал чуть напряжённее.

— А, это ты старик, чего тебе?

— Нет, ничего, просто удивлён, что ты здесь. Обычно ты не покидаешь своего дома, — спокойно сказал он, хотя внутри уже начали закрадываться первые подозрения.

Руки у охотника были покрыты тёмными пятнами грязи и засохшей глиной. От него пахло землёй и лесом, и чем-то неуловимо сладковатым.

— Лорд не запрещал мне заходить в замок, Вильгельм, — огрызнулся Мэйсон.

— Да-да, извини, иди куда шёл, я тоже пойду.

Мужчина рвано кивнул и напряжённым шагом почти пролетел коридор.

«Что за муха его укусила? Может с ним тоже.?» — старик отогнал мысли о снах от себя. Если это всё случается не только с Вильгельмом, но и с другими жителями замка, то всё куда хуже, чем он думал.

Вот только день показал, что он был неправ. Осторожные расспросы слуг ничего не вывели: да, они были потревожены новостями о сдохших собаках, но никаких странных снов или необычных шумов никто не заметил.

Только кухарка Марта обмолвилась о том, что сын лорда стал хуже есть и слуги иногда приносили нетронутую и холодную пищу из его покоев. Вильгельм обеспокоился; возможно стоило зайти в комнату парня и посмотреть как он там на днях… и не замечал ли он каких странностей.

Иногда он видел мелькавший в коридорах силуэт Дюваля, бледного и чем-то потревоженного. Через пару дней тот совсем перестал появляться вне комнаты.

А в ночь со среды на четверг он впервые не чувствовал чей-то взгляд на своей шее. Вильгельм хорошо поспал, в этот раз ничего не снилось и без призрака дочери во снах ему стало до слёз тоскливо.

Первое, что его побеспокоило: никто из ребят не прибежал, чтобы принести ему завтрак. Дети ни разу не пропустили свою работу — всё-таки Марта их подкармливала за это — и то, что никто не пришёл ни через час, ни через два показалось ему плохим знамением.

Он спустился вниз по лестнице и отправился искать людей в особняке, первое время никого не встречалось, но Вильгельм слышал голоса толпы где-то недалеко.

— Что случилось? — прокряхтел он. Большая зала полнилась людьми: слуги, лорд, дружинники — здесь были все и разглядывали что-то в середине. Старик увидел красные пятна и серую ткань мешка.

Захотелось выругаться, но вырвался только опустошённый вздох.

— Это Марта, — шепнул ему кто-то рядом.

— Что случилось?

— Говорят порубили, как топором. Да только зачем и кому надо?

Вильгельм лишь задумчиво проворчал что-то в ответ. Настроение после хорошего сна снова ухнуло в бездну, и в ближайшее время оттуда выходить не собиралось. Всё медленно становилось хуже, теперь и первый человек умер. Значит станет и ещё хуже; в случайности он не верил, не после того, что творилось в последние недели, что-то пробралось в замок, или кто-то пробрался. Лорд не хочет слушать, от города никакого ответа — обычно Бургмистр посылал ворона в ответ, но птица не вернулась, хотя обычные сроки прошли. Помощи ждать неоткуда: без разрешения господина дружинники даже не будут расследовать дело — хотя теперь-то может и будут, да только куда их занесёт? Уж точно не к сказкам о чудовищах и проклятых местах.

Он всё ещё сам по себе, и времени становилось всё меньше. Сколько ещё продлится весь этот кошмар Вильгельм не знал, но на хороший исход не надеялся. Если первая жертва появилась на третьей неделе, то что мешает уже на следующей убить ещё одного? А потом ещё одного? Переубивают их всех по одному и всё — как в воду канет вся прислуга и хозяева, ищи куда пропали…

***

Тем же вечером он незаметно прошёл к комнатам сына лорда. Мальчик сейчас ужинал с отцом в малом зале, а значит можно было спокойно оглядеться и найти что нибудь.

Комната была просторной — все стены были обвешаны картинами и рисунками, на небольших полках замерло несколько книг, которые Вильгельм внимательно оглядел, но ничего путного не нашёл.

Во второй комнате была не заправленная кровать и ещё одна картина, эта — незаконченная.

Вильгельм задумчиво потёр подбородок, чувствуя как в горле возникает ком, а пальцы опять холодеют.

Мазки кисти были неровные, резкие и обрывчатые, будто у художника тряслись руки или он совершенно не следил, что сам же и творит. Чёрный и зелёный смешивались в причудливые узоры и непонятные символы, а в центре картины — несколько ворон. Птицы спокойно сидели в разных местах, но несомненно именно они были главной темой.

Их пустые зелёные глаза смотрели прямо ему в душу.

Старик ругаясь ушёл куда подальше. Оставаться в одном помещении с этой работой Дюваля у него не хватало сил. Пока он бродил по комнате и искал странности — хотя вся чёртова картина была странностью — он снова чувствовал на себе чей-то взгляд. И обернуться в этот раз ему не хватило духу.

Вечером его терзали мысли о том, что случилось с Мартой.

Женщина часто была недовольно, ругалась и язвила всем, кроме господ и некоторых парней из дружины, но сердце у неё было доброе и даже несмотря на постоянные придирки она всё равно относилась ко всем мягко. Да, некоторые её не любили, но чтобы зарубить топором? Да и топор-то не у всех есть, кто там…

Он чуть не вскочил со стула, только болящие колени и поясница помешали. Одним из слуг, у кого можно было найти топор был Мэйсон, которого он видел всего за день до убийства Марты. С грязными руками… и чем-то встревоженного.

Но почему именно кухарка? Попалась под горячую руку или тут что-то другое?

Вильгельм мало с ним разговаривал: охотник был нелюдимым человеком, легко гневающимся и постоянно угрюмым. Его, кажется, любили только его псы, а теперь и вовсе никто.

И псы.? Зачем бы ему в таком случае убивать собак? Вильгельм видел ещё одни следы, меньше и стройнее в псарне, пусть их вид уже вылетел из головы, но сам факт он помнил! Никто в особняке такой обуви не носил, самое близкое — Дюваль, но тот был ещё мальчишкой и нога у него была меньше… да и обувь чудная, не подходит и это.

Пришедший к ним незваный гость уже успел забрался в голову охотника и теперь использует его, чтобы достичь своих целей?

Рисунок в голове всё ещё не складывался, и живот крутило от волнения. Вильгельм ощущал себя близким к разгадке, будто осталось совершить пару шагов — и вот он, ответ. Да только шаги, вместо того, чтобы идти строго прямо, блуждали по всей округе…

***

Он даже не удивился, когда среди прислуги пошли слухи о мёртвой дичи в лесу, дохнущей животине на особняковой ферме и трупах птиц в странных местах. Он и сам видел их — высушенные, будто им уже с неделю, тела пернатых, чьи перья мешались с упавшей листвой и пожухлой травой. Погода медленно ухудшалась — дожди становились чаще, холодало, ночи стали совсем непроглядные.

А в восемнадцатый день месяца урожая начались пропажи людей. Сначала исчез старый садовник, когда ушёл за водой для цветов и не вернулся. Солдаты лорда пошли искать его в лес, но ничего не нашли, кроме тёмных пятен на листве возле колодца и ручья. Вильгельм подозревал, что его и не найдут.

На следующий день пропала одна из молодых девушек, дочка дружинника. Вышла за ворота буквально ненадолго и тоже как сквозь землю провалилась. Нашли только порванный головной платок и ткань с рукава платья на ветке. Все стали мрачнее.

К субботе люди перестали выходить далеко за ворота, он чувствовал разливающееся в воздухе напряжение и подспудную тревогу. Слуги теперь ходили по двое, но даже это не всегда сработало. Пропали двое мальчишек-служек, которые носили ему еду до происшествия с Мартой — следящая за ними женщина отвлеклась, ребята забежали за угол и просто испарились. Конечно все подняли тревогу: поиски продолжались всю ночь, крики и имена: «Алек, Габи!». Старик всю ночь глядел, как в лесу и дворе гуляют огоньки факелов. Но никого так и не нашли, а ночью в воскресенье…

Вильгельм сам не понял, почему вышел из башни так поздно. Какое-то чувство, непонятная, но ставшая привычной за этот месяц, тревога, напряжение и страх. Он вновь видел во сне Ирму, только теперь дочь сама настойчиво говорила старику, что ему что-то нужно сделать. Он взял с собой лампу, достал старый нож и положил в карман и только потом вышел из своего убежища.

На улице завывал ветер; сверху всё было тихо, только изредка каркали вороны и слышался перестук когтей по жердям. В коридорах было темно, деревянные стены отбрасывали длинные, густые как смола тени повсюду, а через оконца проникал свет. Луна сегодня была полная, большая и нависала над особняком, прямо как в первую ночь. Это ему не понравилось.

Он потратил почти час на то, чтобы обойти особняк — приходилось тяжело: лестницы заставляли суставы кричать от бессилия, спину ломило и старик вскоре сбил всё дыхание.

Ничего не было. Особняк был пуст, ведь слуги забились в свои комнаты и никуда не выходили. Даже лорд Харел наконец понял, что действительно творится какая-то чертовщина и его дружинники постоянно следили за территорией днями и ночами, но ничего не находили.

Когда он уже возвращался, то услышал шум: треск дерева, сдавленные мычания, а через секунду прорвался слабый крик:

— Помогите!

Он рванул так, как никогда не бегал со времён старой болезни. Тело протестовало, но Вильгельм не обращал внимания, в руке уже покоилась рукоятка ножика.

Кричал Дюваль.

Он увидел широкую спину охотника Мэйсона и совсем мелкого на его фоне пятнадцатилетнего мальчика, который пытался воткнуть ногти в глаза нападающему. Грязные руки в тёмных бурых пятнах стальной хваткой сомкнулись на горле мальчика.

— Сдохни, сдохни, сдохни, просто сдохни мальчишка! — Мэйсон не услышал его шагов и, удобней перехватив нож в руке, Вильгельм ударил его в спину. Сердце бешено колотилось, казалось, в самом горле.

Охотник охнул; Дюваль вырвался из хватки и рухнул на пол хрипя. Мэйсон протянул руки к спине, пытаясь убрать источник боли, но старик не дал ему этого сделать — он саданул кулаком прямо по рукоятке ножа, как молотком по гвоздю.

Мэйсон закричал, замахал руками и попытался отойти куда подальше. Но главное Вильгельм уже сделал — на этажах послышался шум. Застучали двери, послышались взволнованные голоса. Когда Мэйсон наконец оправился от боли, дружинники лорда уже были здесь, как и он сам.

Харел прошёл взглядом по лежащему на полу сыну, по сгорбленной фигуре Вильгельма с окровавленными руками и брызгами на белой ночной рубашке и по сведённому судорогой боли лицу охотника.

— Схватить! — и несколько крепких мужиков, подхватив дубинки и топоры, двинулись в сторону раненого.

***

Утренний ветер пробирался под одежду, неприятно холодил кожу и заставлял натягивать воротник рубахи повыше. Мэйсон мирно покачивался в петле на дереве возле псарни, прямо над могилами своих же собак. Выпученные глаза, налитое синевой лицо и высунутый язык — у Вильгельма крутило живот, когда он смотрел на это зрелище. Лорд и слуги давно ушли, остался только он. Сына Харела отправили отдыхать — теперь у него на шее были уродливые синяки и, возможно, Мэйсон повредил ему что-то из костей — парень с трудом ходил и быстро выдыхался.

Слуги роптали. Он слышал шепотки по углам, полные страха и надежды разговоры на кухне: страха от случившегося и надежды на то, что теперь пропажи людей прекратятся. Люди ходили одновременно напряжённые и будто выдохнувшие с облегчением, даже погода казалась не такой мерзкой.

Пока спустя день снова не пропал человек, и в этот раз его даже нашли. То, что осталось.

Вильгельм не видел тело сам — после ночной авантюры собственное тело совсем предало старика и он жил в постоянной боли. Много отдыхал и мало выходил наружу, но слухи в таком месте разлетаются очень быстро.

Говорят, что умер сын повара: его нашли в буреломе со сломанными ногами и вырванными глазами. На горле — длинная рваная рана, будто кто-то ударил его чем-то острым и кривым. Стражники мрачно удивлялись, пытаясь понять, что могло его убить. Зверей из списка нападавших сразу убрали — те в округе особняка перестали появляться ещё в середине прошлой недели, как будто все разом вымерли. Ни птицы не пели, ни дичи не осталось. Да и не стало бы животное тело оставлять так лежать, они всё-таки для еды охотятся, а не ради удовольствия. Вот и выходило, что либо по округе бродит ещё кто-то с непонятным оружием и готовый убивать всех людей на своём пути, либо это не «кто-то», а «что-то». И Вильгельм начинал понимать, куда идут следы.

Было даже странно, что он не понял это сразу.

Сны с Ирмой становились реже, он видел её лишь дважды и оба раза что-то показалось ему пугающим в этом милом сердцу облике дочери. Потом он понял.

У неё точно никогда не было зелёных глаз.

Когда люди продолжили пропадать, слуги начали думать на злых духов. Мол, это Мэйсон вернулся с того света и продолжает убивать, потому что его разгневали, так ещё и не похоронили, оставив болтаться тело в петле — к псарне больше ходить люди не решались. Вильгельм в это не верил, о нет, его догадка была куда более правдоподобной.

Вечером в субботу он пошёл наверх. Пора было решаться, либо сейчас, либо никогда.

Он нашёл его среди других. Вороны будто парадная гвардия какого-то аристократа расселись по жердям и следили за каждым его шагом. Ни один из них не кричал, ни один из них не шуршал перьями, не стучал когтями по деревянной жерди. Пугающая могильная тишина и чёрные, серые и бурые, словно переспелая листва глаза, следящие за ним.

У этого были смолянисто-чёрные перья. Даже казалось, что за время, пока о нём забыли его окрас стал только темнее и… старик затруднялся со словами. Птица была не такой, как должна быть.

И её яркие зелёные глаза смотрели на него с искрами разума и веселья.

— Я сразу понял, что с тобой что-то не так, тебя никогда не было среди воронов лорда Харела… но я никогда бы не подумал, что можно спрятаться так хорошо у всех на виду, — в горле у Вильгельма пересохло, он развернулся и пошёл на выход.

Насмешливый взгляд сверлил его затылок, и чувство было невероятно похоже на то, что старик уже испытывал раньше. Он следил за ним уже давно, а смотритель понял это только сейчас.

Ночью во сне он опять увидел Ирму, и в этот раз в груди было ощущение, которое он не сразу понял.

«Этот раз — последний»

Мысль далась ему нелегко, но Вильгельм не испугался. Он слишком устал, чтобы бояться, слишком отчаялся, чтобы пытаться.

— Ты не моя дочь… Я давно это видел, просто не был слишком напуган, чтобы сказать, — Ирма смотрела на него живыми зелёными глазами, чужими глазами, прямо как у той твари, что приняла вид птицы и пряталась на самом виду.

А потом всё изменилось:

— Ты разгадал мою небольшую загадку, старый Вильгельм, я рад, искренне рад, — Вместо Ирмы, его малышки — мрачная фигура в изысканных одеждах. Ему, должно быть, на вид было примерно как и его дочери сейчас — двадцать пять, может старше. Холёное лицо с нечеловечески яркими зелёными глазами и буйными чёрными кудрями; изящный разлёт бровей и прямой нос. На скулах и возле ушей темнели небольшие чёрные перья, будто напоминание о другом облике.

— Кто ты?

— Посланник, или вестник, если тебе угодно. Незваный гость в твоём доме, но это всё далеко не так просто. Я не буду называть тебе своё имя, и не буду говорить зачем я здесь, но завтра всё закончится. Ты будешь ждать?

Голос Вестника, глубокий бархатный баритон — идеальный голос дипломата, дьявола с серебряным языком. От него у Вильгельма бежали мурашки по коже, но он кивнул:

— Буду.

— Тогда скоро мы встретимся снова и хорошо поговорим, мой друг.

Он вскочил с кровати, держась рукой за бьющееся в груди больное сердце. Уснуть он так больше и не смог.

***

Весь день стояла отвратная погода. За окнами завывал влажный холодный ветер, хлестал по коже, словно плеть. Разносил по двору листву и лесной мусор. Ближе к вечеру полил дождь, настоящий ливень и размыл дороги и двор; старик сомневался, что теперь из особняка можно было уйти на коне. А когда началась гроза и молнии засверкали в небе, Вильгельм понял — капкан захлопнулся. Из особняка не сбежать, да и никто об этом бы не подумал — он был единственным, кто знал о том, что готовится.

Сам он впервые за весь месяц был спокоен. Сердце не било набатом, не болели старые кости, хотя только вчера он чувствовал себя на десяток лет старше. Вильгельм не понимал, почему весь стылый ужас, сопровождавший его вечным спутником в последние недели растворился дымом по ветру, но скучать по нему не собирался. Даже взгляд Гостя из снов его не пугал; раньше он ощущал его как тяжесть на плечах, что-то постоянно сверлящее затылок, зловещее чувство, которое отпускает только в старой коморке почтовой башни.

Теперь всё было по другому: взгляд не был враждебен или насмешлив, не вызывал того страха и отвращения, как до этого. За ним наблюдали, а он и не протестовал. Так странно, но будто правильно, словно так и должно быть. Старик предпочитал об этом не думать и просто делать обычные дела: заглянуть к воронам, что он теперь делал куда реже, поесть и заняться написанием письма дочери. Мыслей в голове было немного, но отправить Ирме хоть что-то желало сердце. Он спросил про здоровье, о жизни, как живут её дети и его внуки, и что там с её муженьком. Потом запечатал послание воском и снова пошёл наверх.

Ворона с зелёными глазами не было, но отчего-то Вильгельм чувствовал, что в этот раз письмо дойдёт куда надо. Он отправил ворона в город, а следующий смотритель по пути отправит уже свою птицу дальше по цепочке, пока письмо не дойдёт и до самой Ирмы. Даже если это будет последним его посланием дочери, он хотел, чтобы он обрадовалась. Оставалось только надеяться, что птица сможет пролететь путь живой и не сгинет где нибудь в глуши в грозу, которая ярилась снаружи. Шансы у неё были, и лучше рискнуть, чем оставаться ждать своей смерти.

В то, что Вестник отпустит его живым ему верилось с трудом. Никому не нужен старый смотритель за воронами да и оставалось ему уж точно не так долго — он слабел с каждым годом всё быстрее и быстрее.

Ночью за окном продолжала греметь гроза, раскаты грома пробегали по небу и, сильный ветер качал верхушки деревьев и бил по окнам. Он с трудом уснул ближе к девятому часу под шум ливня и стук капель о камни над его комнатой. Вильгельм спал тревожно, ворочаясь с бока на бок и прислушиваясь к шуму, надеясь не пропустить начало того, что обещал Гость.

И не пропустил.

Весь особняк казалось стал одним огромным клубком шума и грохота: вороний голос звучал всё громче, захлопали окна и что-то загрохотало. Старик выскочил из комнаты полуодетым, когда послышались первые быстро затухающие крики. Настоящий вой животного ужаса, от которого у него волосы дыбом вставали и все внутренности переворачивались.

Он схватил со стола лампу и пошёл вниз, дождь хлестал всё сильнее и сильнее, а слабый огонёк освещающий ему путь дрожал и норовил затухнуть в любую минуту.

Вильгельм увидел распахнутую дверь одной из комнат, где жила прислуга — тёмные лужи крови густо растеклись по коридору, перемешиваясь с перьями и трупами птиц. Он заглянул внутрь и еле сдержал остатки ужина в желудке — вся комната, окутанная слабым лунным светом из разбитого окна была буквально укрыта перьями, как одеялом. Переломанные тела воронов лежали по углам и на виду, а в центре всего — скорчившейся в ужасе труп с выклеванными глазами и разорванным горлом. Нос и раскрытый в последнем крике рот был забит перьями, а сквозь вырванные зубы он увидел, что одна из ворон почти наполовину залезла бедолаге в горло. Густой привкус металла стоял на языке и его снова замутило.

Он хлопнул дверью и тревожно поковылял дальше. Хуже и страшнее всего было то, что как раз таки ужаса он не испытывал — казалось весь происходящий кошмар, эти крики и грохот, вороны и трупы его нисколько не волнуют. Сердце равномерно билось в груди, Вильгельм чувствовал слабую тошноту от картин, виденных им в разных комнатах по всему особняку, как на подбор становившихся всё отвратней.

Он не увидел ни одного живого человека — не то что людей, даже тех самых птиц! — во всём особняке. Свет не горел нигде, только лампа в его руках и насмешливый взгляд луны на небе.

Вскоре всё снова затихло — только непогода продолжала буйствовать снаружи, но и она начинала затухать.

Вильгельм направился в главный зал особняка, куда его звало настойчивое чувство. Будто забытое слово на языке, которое ты пытаешься вспомнить, но ни капли не получается.

«Меня хотят видеть» — понял старик.

Живые и мёртвые птицы покрывали собой стены и потолок, таились в тенях и цеплялись острыми когтями за любой выступ на стенах и мебели. Перья покрывали пол неплотным слоем, и он шёл, разгребая их ногами словно воду. Мириады глаз следили за ним: вороньи и… человеческие.

Свет танцевал на драгоценной люстре, перебегал между камнями и молчаливо глядел на него. Декоративные резные колонны подпирали потолок, а стоявший на мраморном полу длинный стол одиноко примостился у стены, хотя раньше располагался в самом центре.

Теперь там было совсем другое.

Он почувствовал, как в сердце будто ударили ножом; во рту у Вильгельма пересохло, тоска скопилась комом в горле.

Одетый в окровавленную ночную рубашку и сжимая в побелевших узких пальцах бритву в центре нарисованного кровью на полу знака стоял Дюваль.

— Мальчик… — прошептал старик и печально опустил глаза. Значит он опоздал уже давно и ничего не вышло…

— Старый Вил, это, — парень вцепился рукой с обгрызенными ногтями в волосы, дёргая себя за пряди, глаза лихорадочно блестели и бегали по залу, боясь встречаться со взглядом воронов наблюдателей, — я видел сны, потом… и отец!

Старик охнул, будто его ударили под дых кулаком:

— Лорд Харел? Что с твоим отцом, мальчик?

— Я! — он поднял руку с лезвием и махнул перед собой, слова из горла не лезли, перебиваясь потёкшими по щекам слезами.

Вильгельм понял всё не сразу, но Дюваль продолжал показывать ему окровавленное лезвие, пока страшная догадка, словно паук, не залезла ему в голову.

— Ты убил его, — почти прохрипел Вильгельм, чувствуя как снова холодеют пальцы.

— Да! Это было нужно, ты не понимаешь! А теперь…

— Подожди!

Но мальчик не подождал. Лезвие бритвы резко прошлось по горлу, кровь тёмной волной потекла по шее и вниз, под рубашку, обагряя ткань. Вильгельм дёрнулся и замер на месте — он уже всё равно не успел.

Дюваль рухнул на колени и захрипел, хватаясь сведёнными в судороге пальцами за место разреза, глаза у него были полны страха и восхищения. Он смотрел в пустоту, куда-то за спину Вильгельма и видел то, что ему, старому смотрителю, было не дозволено.

Заголосили вороны и он прикрыл заболевшие уши. Свет луны скрылся за облаками и всё помещение погрузилось в темноту, и только слабый огонёк лампы помогал ему видеть хотя бы свои собственные руки.

Старик видел, как закружились тени на границе со светом, как они затанцевали и стали плотнее, темнее, будто кто-то разлил ночное беззвёздное небо у него под ногами.

Птицы голосили почти минуту, пока в голове не начало звенеть даже сквозь сомкнутые на ушах ладони, а потом резко всё затихло. Вильгельм медленно убрал руки и прислушался — что-то глухо ударилось о пол, потом ещё и ещё, будто ливень начался прямо в этой комнате.

Он обернулся, когда что-то упало прямо у него за спиной и направил туда свет — труп вороны, из которой будто высосали всю кровь лежал на полу, белея открытыми частями костей, проходящих сквозь сухую плоть.

Вскоре шум прекратился: «Должно быть все вороны передохли» — подумал старик и вновь повернулся куда-то туда, где было тело Дюваля.

Свет вспыхнул словно маленькое солнце и его ослепило, глаза резало, слёзы побежали по щекам и он заслонился ладонями, пока всё не прекратилось. Вильгельм снова открыл глаза.

Всё помещение будто ожило. Ровный свет факелов освещал ужасную картину мёртвых птичьих тел и лежащего на боку трупа мальчика Харела, а в центре…

— Итак, я выполнил своё обещание, Вильгельм, а ты выполнил своё, — нечеловеческие зелёные глаза с улыбкой смотрели на него, как на доброго старого друга. Гость шагнул, и трупы птиц затрещали у него под ногами, — ужасный вид, правда? К счастью о нраве хозяина можно больше не волноваться, а ты, — человек из кошмара приложил руку к подбородку и деланно задумался, — не думаю, что будешь сильно против.

Фигура приблизилась вплотную и Вильгельм замер перед ним, словно заяц перед волком. Он был выше его, возвышаясь над стариком почти на голову. Они встретились взглядом: затягивающий словно пучина зелёный и блеклый стариковский серый.

И кажется в этот момент старик окончательно сошёл с ума.

Примечание авторское:

И-и-итак, вот и первая глава ориджинала, так ещё и опыт писательства в жанре хоррор-мистики у меня нулевой. Был.

Изначально глава предполагала быть сразу от лица нашего главного героя - Кроу, но из трёх вариантов (Интерлюдия/Интерлюдия + ГГ/ Только ГГ) самым интересным и одновременно простым для написания оказался первый. Старичок Вильгельм в голове появился совершенно случайно и надеюсь вам понравился (спойлер: он далеко не персонаж для одной главы, а очень даже постоянный гость в сюжете). Теперь немного про названия. Название книги изначально вообще было "Чёрные крылья - чёрные вести". Ага, прямая отсылка на Игру Престолов. Потом сменилось на просто "Чёрные вести", но показалось мне слишком... стандартным. Я сидел и думал: какой бы смысл вложить. А потом... Ага, у нас тут есть пророк божества... конечно я сделал отсылку на мою любимую книгу - Библию. А точнее на Новый Завет: Евангелие с греческого, для тех кто в танке и с религией никак не контактирует, переводится как "благая весть". Логично в таком случае было бы сделать отсылку более прямой - "неблагая весть", но оп-оп, опасное заступление в тематику фэйри и благого/неблагого двора, а там и до фанфиков по Гарри Поттеру недалеко, не надо такого. В итоге всё перешло в более лаконичное - "Недобрые вести"

А теперь, для тех, кто прочитал мой yaptime - спасибо. Ставьте лайки, пишите отзывы, автору очень интересно и приятно. Заходите к нам с соавтором в Телеграмм, если интересно получать новости о главах там. Аривидерчи, господа и дамы!